Карнавализация вместо очищения: Пермский ТЮЗ поставил «Мертвые души»

В Перми после либерального эксперимента, связанного с именем бывшего губернатора Олега Чиркунова, внедрявшего под лозунгом «Культурная революция» все что угодно, кроме культуры, осталось не так уж много мест, свободных от этого начинания.

Пермский театр оперы и балета фактически закрыт на клюшку, а его художественный руководитель Теодор Курентзис уехал на вечные гастроли. Пермский драматический театр превращен захватившим его художественным руководителем Борисом Мильграмом в «Театр-Театр», что, разумеется, сказывается на содержании его постановок. В этой ситуации возникает культурный голод, который вынуждает зрителя с большим вниманием обратиться к тем немногим учреждениям, которые продолжают сохранять классическое наследие мировой и отечественной культуры. В Перми таких учреждений осталось фактически два (если брать в расчет крупные театры): театр «У моста» и Театр юного зрителя. Сегодня я хотел бы рассказать о последнем.

Поводом к статье послужила премьера спектакля «Мертвые души», созданного по одноименной поэме Николая Васильевича Гоголя.

Мое знакомство с ТЮЗом состоялось еще в школе, до сих пор вспоминаю «Горе от ума», на постановку которого нас выдернула учительница в девятом классе. Однако, что особенно приятно отметить, театр, показывающий классику из школьной программы, интересен отнюдь не только учащимся: я открыл для себя ТЮЗ заново уже спустя много лет, после окончания учебного заведения.

Особое впечатление произвели последние премьеры: «Продавец дождя» и «Преступление и наказание», первое — удивительной игрой актеров, второе — необычной постановкой, которая открывает гениальное произведение Достоевского по-новому.

Что касается игры актеров. Для меня характерным маркером был следующий неприятный эпизод. На премьере «Продавца дождя» у какого-то, с позволения сказать, зрителя постоянно звонил телефон. И с каждым новым звонком чувствовалось нервное напряжение, прокатывающееся по зрительному залу, еще никогда мне не доводилось сталкиваться с такой острой реакцией на подобное, к сожалению, часто встречающееся бескультурие. Реакция была вызвана прерыванием действия той магии, в которую был погружен зритель. Это невозможно описать, но это чувствовалось. Магия возможна только тогда, когда весь драматизм произведения передается высоким мастерством актеров.

Я не случайно упомянул этот эпизод еще и в связи с тем, что, по моему глубокому убеждению, основной смысл театрального искусства заключается в трансформации зрителя: чтобы он, испытав некие очищающие переживания, изменился после просмотра спектакля, чтобы он ушел, наполненный глубокой энергетикой преобразующего свойства.

Чтобы это произошло, необходимо сочетание трех элементов. Первое — это смыслы, закладываемые автором, они должны устремлять зрителя к высоким гуманистическим, нравственным ценностям. Наличие таких смыслов вкупе с правильной, талантливой драматургией, являющейся вторым необходимым компонентом, способно совершить чудо, если все это будет преподнесено через выдающуюся игру актеров. Было ли это в новом спектакле главного режиссера «Театра-Театра» Владимира Гурфинкеля, приглашенного для создания спектакля на сцене Пермского ТЮЗа? Давайте разберемся.

Несмотря на то, что я не являюсь поклонником творчества Гурфинкеля, признаюсь, что созданное им произведение получилось достаточно талантливым и интересным. Быть может, почва ТЮЗа так на него повлияла, а может быть, ему не дают такую свободу самовыражения (не путать со свободой творчества) на данной площадке.

Так или иначе, но в сравнении с «трудами» его коллеги по «Театру-Театру» Бориса Мильграма, который откровенно пустой и скучный режиссер, Гурфинкель заслуживает внимания.

Его спектакли хочется обсуждать, интерпретировать в них буквально каждую деталь, критиковать, в то время как созерцание «творчества» Мильграма оставляет лишь недоумение вкупе с неприятным осадком, вызванным откровенной пошлостью и стремлением оскорбить все то, что не входит в систему координат этого, с позволения сказать, «творца».

Но вернемся к «Мертвым душам». Постановка была необычна. Как и следовало ожидать, она не стала повторением сюжета, изложенного Гоголем. Может быть, поэтому и вызвала интерес.

Чичиков, по мысли авторов произведения, за свою великую аферу был сослан в Сибирь. Обвинением ему стал первый том бессмертной гоголевской «Одиссеи». Лично мне, благодаря игре Ивана Донца, сыгравшего роль следователя по делу нашего героя, пришла в голову мысль, что Чичиков попал вовсе не в ссылку, а на тот свет, на высший суд. Донец рисует нам мистический и даже зловещий образ, персонажа, знающего какую-то глубокую тайну, обладание которой и заставляет проявлять его интерес к персоне Чичикова. Может быть, он единственный, кому ведомо содержание второго и третьего тома «Мертвых душ?» Но это всего лишь мои размышления, которые вполне могут быть навеяны моим воображением. Поэтому я лучше вернусь к тому, что понятно и без дополнительных интерпретаций.

Как построен спектакль? Он как будто вывернут наизнанку, неслучайно встреча с помещиками происходит в обратном порядке, не от Манилова к Плюшкину, как то мы видим у Гоголя, а наоборот. Примечательно, что общий накал драматизма также снижается, что не позволяет зрителю испытать глубокие переживания, ведущие к катарсису.

Итак, первым помещиком на пути нашего героя оказывается Плюшкин, на мой взгляд, это самый сильный эпизод в спектакле.

Актер Александр Красиков, великолепно сыгравший Свидригайлова в «Преступлении и наказании», здесь раскрылся для меня в новом ключе, было любопытно наблюдать, как он справится с ролью, столь отличающейся от вышеназванной.

Интересный прием, используемый Гурфинкелем, вкладывает в уста Плюшкина текст, который в романе идет от лица автора, это совершенно по-другому представляет перед нами помещика. Он приобретает новое измерение, позволяющее нам ему сочувствовать. Дело в том, что герой Красикова излагает наиболее трагичные элементы своей биографии, раскрывая душевное состояние персонажа. У Гоголя это дается авторским текстом, и мы, таким образом, лишены возможности понять, что об этом думает сам Плюшкин. У Гурфинкеля все иначе, внимание и участие Чичикова к Плюшкину преображают его, он становится персонажем трагическим. Проникаясь сочувствием и даже состраданием к нему, зритель начинает ощущать ту магию, о которой я писал касательно «Продавца дождя». Казалось бы, дальше должно продолжаться нагнетание драматизма, необходимого для финального очищения, через катарсис.

Признаюсь, что до этого места я был несколько удивлен, я не мог поверить, что передо мной произведение главного режиссера «Театра-Театра», однако дальше все встало на свои места и замысел автора открылся для меня во всей полноте.

Как же строится мир Гурфинкеля в последующих сценах спектакля? Нисхождение в ад не приводит к глубоким переживаниям и последующему восхождению к Беатриче. Ад не преодолевается чистилищем, зритель остается в нем до самого конца спектакля. Через прием снижения напряженности происходит как бы принятие этого ада, он уже не кажется столь ужасным, так как погруженный в него зритель привыкает к нему. На смену драматизму первой сцены приходит абсолютно картонный Собакевич, оставляющий равнодушным. Актер, кажется, хочет придать нечто большее своему персонажу, но как будто сдерживается авторской задумкой.

В сцене с Коробочкой происходит дальнейшее низвержение зрителя в адскую бездну, здесь уже появляется эротический подтекст — то, без чего не обходится ни один современный спектакль в либеральной трактовке. Зритель окончательно расслабляется, появляются смешки, напряженность полностью улетучивается.

Апофеозом всего действа является появление на сцене Манилова в исполнении Михаила Шибанова, расходовать талант актера, потрясающе исполнившего роль Порфирия Петровича, на пошлость — ужасно. Пока Чичиков и Манилов кривляются, недвусмысленно намекая на гомосексуальный подтекст, супруга помещика, исполняющая те же кривлянья, совокупляется с кучером Селифаном, благо это происходит за пределами сцены.

Все это вполне соответствует задумке Гурфинкеля. Таким образом, действо в Маниловке является финальным аккордом, после которого принятие ада в полной мере состоялось.

Спектакль «Мертвые души» Владимира Гурфинкеля, может быть рассмотрен как некая мистерия, целью которой является погружение зрителя в ад бездуховности, в котором уготовано пребывание современному российскому гражданину. Именно туда своей драматургией загоняет нас Гурфинкель, посредством снижения напряжения формируя неспособность испытать глубокие нравственные переживания. Меняя высокое и низкое местами, выворачивая великое наизнанку, перед нами в полной мере реализована концепция о карнавале Михаила Бахтина, сыгравшая не последнюю роль в смещении представления о прекрасном в нашем обществе.

Именно этим и занимается Владимир Гурфинкель, пестуя беспробудный карнавал, который должен полностью стереть ключевую функцию театра к трансформации, к усложнению человеческой личности. Погружая нас в пучину аномии, он пытается сделать ее привлекательной, забавной, а значит, ввести в разряд нормы. Тогда вселенная Гурфинкеля утвердится уже в нашей реальности.

Кривляющиеся, гогочущие, смердящие и совокупляющиеся персонажи, покупающие и продающие мертвые души, не способны обнаружить простой истины, именно они лишены того, что является активным предметом их купли-продажи. «Выхода нет», громогласно провозглашает надпись на табличке в финальной сцене спектакля, очень созвучно с надписью на дверях дантовского ада: «Оставь надежды всяк сюда входящий».

По одной из версий именно бессмертному шедевру Данте Алигьери подражал Гоголь, успевший создать лишь первую книгу, соответствующую именно аду, но, если это действительно так, то Чичиков в третьем томе должен был предстать перед нами совершенно в другом обличье, быть может, отыскав свою Беатриче, он бы преодолел ад, который непреодолим у Гурфинкеля. Герои его спектакля и не хотят его преодолевать, они его принимают во всей полнотой своей мертвой души, начинают в нем обустраиваться, получая от этого наслаждение. Именно им посвящает эпитафию Николай Васильевич Гоголь: «Здесь погребен человек».

Данное творение, конечно же, имеет право на жизнь, право присутствовать в репертуаре театра, так как не является чем-то бесталанным и глупым. Это творческий взгляд художника, который, в свою очередь, является отражением того кризиса, который сложился в западном мире и который через умы западно ориентированной творческой интеллигенции попадает на наши театральные подмостки. Каждый вправе выбирать, что ему близко, поэтому я выбираю «Продавца дождя» в постановке Народного артиста России Михаила Скоморохова.