В июне этого года Сережа Щеглов получил медаль «Защитнику Курской области». Семь месяцев украинской оккупации Казачьей Локни он пережил мужественно — и изобретательно: тайком снимал видео, пытался вести дневник и, добывая вместе с отцом еду, украл боекомплект со склада ВСУ — «чтобы эти пули не стреляли по русским». Родители Сережи, Наталья и Олег, приехали в Россию из Одессы в 2014 году, когда Олегу, активисту пророссийской партии, начали угрожать. Жили на Сахалине, где и родился Сережа, потом переехали в Казачью Локню, купили дом. Но дальше была война — и оккупация, во время которой и проявились ценности и характеры этой семьи. В разговоре с главным редактором ИА Регнум Сережа и его мама поделились рассказом, как выживали, боялись, надеялись — и верили в скорое избавление. Украли и разрядили — Друзья, добрый день. Сегодня мы в гостях у Серёжи Щеглова и его мамы. Расскажи, пожалуйста, как ты добыл боекомплект. Сережа: Мы были в поисках еды. Мы видели, что прилетело возле дома вэсэушников — они раньше там жили. Мина упала напротив дома. Там черное было видно. Горело. Они перешли в соседний дом, а мы пошли брать у них еду. Мы зашли во двор и увидели там домик. Я зашел в него посмотреть, может, там тоже какая-то еда есть. Обернул голову — и увидел две лимонки и коробку от патронов. Побежал обратно к папе. Папа мне сказал, чтобы я больше туда не шел. Я его послушался. Мы зашли во двор. Там лежала посередине двора еда. Консервы и сушеные яблоки, такое что-то. — Ты за едой пошел, потому что очень есть хотел? Сережа: Нет, мы не хотели очень прям. Но еда, можно сказать, заканчивалась. — А кого нужно было кормить? Сережа: Меня, маму, папу и бабушку. Вот мы зашли в летнюю кухню, там была еда. Первый день мы там набрали, сколько могли. Во второй день сначала мы с бабушкой шли просто, а папа пошел с тачкой впереди. Ракета упала куда-то далеко, там дым пошел. И потом я забежал во двор к хохлам. — И что же, они же услышали вас? Сережа: Ну, они, наверное, и не услышали. Меня выдала их собака. Большая, наверное. Мне кажется, даже немецкая овчарка. Я зашел туда, проверил, есть ли еще эти лимонки. Пошли обратно, и я увидел эту собаку возле меня. Я испугался, но я не зарыдал. И вот я вижу, проходит мимо хохол. Я сразу такой — руки за спину и пошел в летнюю кухню, типа мы берем еду. Он так: стоять! Подбежал к нам, а у меня в карманах патроны на автомат. — Насобирал? Сережа: Да. Он говорит: так, быстро вылазьте, а то я тут растяжки понаставлю. Типа, ну, отец потом сам поймет, что ребенка в такую участь загнал. Мы вышли. А на третий день мы как-то еще осмелели. Мы зашли с другой стороны, там тоже была еда. — Он же сказал, что он поставит растяжки. Сережа: С другой стороны, с другого сарая, там уже не было вообще никого видно. Я зашел сначала в один сарай, там лежала одна дымовая шашка. Прошел дальше немного, слушал, там что-то бегает, наверное, курицы бегали. Ну они же распускали всех собак, котов, куриц. Понабирал немного патронов. Они целые были. — А тебе они зачем? Сережа: Ну, чтобы они в русских не стреляли. Хотел потом отдать русским. Потом же я их вот понабирал, и папа, вижу, набирает еду. Сначала я ему подыграл, там набирал тушенки. Нашли один патронташ, он мне его положил, полный патронташ со всеми делами. Положил мне его в сумку и говорит, вот, больше не бери. Но я взял еще два, на пулемет, и накидал сверху тушенки. — А если бы они нашли? Что бы они сделали? Сережа: Не знаю, что бы было, но мне повезло крупно. Папа говорит: «Серёж, давай мне в корзину положишь?» Я говорю: «Пап, не надо». Он же не знал, что я взял ещё два патронташа и ещё немного патронов. — А папа тоже хотел русским солдатам отдать? Сережа: Ну да. Они нам зачем? У нас что, оружие есть? Так вот, мы их разрядили. Украли и разрядили, чтобы они, украинцы, не стреляли по людям. Они выглядят как настоящие, но они разряжены. «Мне по душе моя страна» — Скажи, а почему ты так хорошо относился к русскому солдату? Сережа: Потому что это русский солдат. Потому что мы любим Россию. — А ты до этого сталкивался, встречался? Ты был знаком с русскими солдатами? Сережа: Они приезжали к нам. Около «Василька» — был такой магазин, сгорел, правда, — бывает, сидим. А они нам чипсов каких-нибудь занесут туда, на лавочку, что-нибудь еще. Мы с ребятами покушаем. — А украинцы так не делали? Сережа: Нет. Они приносили пайки. Может, да, там что-то дадут, если нормальный попадется. Ну такое, что прям ты что, не попадется никому. — А чем, скажи, они конкретно отличаются — наш солдат и их солдат? Сережа: Их солдат закинет лимонку в подвал, там, где сидят мирные жители. Один вообще говорит: если бы я был президентом, я бы победил Россию. — А тебе неприятно было, да? Сережа: Мне неприятно, что сам вот такого вот размера танкист, ездит на БТРе… Ну а русский солдат, он добрый. Он даже украинца мирного не обидит. А хохол даже своего подорвать может. — Как так? Сережа: Вот так. — Слушай, а ты когда в школу ходил, книжки про войну читал? Сережа: Ну да, было такое. На «Разговорах о важном», да. — А фильмы про войну? Наталья: Ну, нам рассказывал, что смотрел фильм про мальчика — «Сын полка». Сережа: А, да. «Сын полка». Наталья: Говорю, завтра будут «Катюшу» в классе читать. Помнишь? Сразу стал и спел мне ее. Сразу, с момента. И не напоминала, ничего не включала, чтобы он вспомнил сам. Сам хоп — и вспомнил. — А ты почему Россию любишь? Сережа: Ну мне по душе, это моя страна. Я родился на Сахалине. Оттуда я поехал в Курскую область, потому что климат теплее, яблочки растут. — А что, на Сахалине тоже неплохо… Сережа: Но там летом еще снег лежит. — Зато океан мощный какой… И рыба. Сережа: А здесь я купаюсь и говорю: мам, мне не холодно. — И какое место ты считаешь своей родиной? Сахалин, Курск? Сережа: Ну, Сахалин. Потому что на Сахалине у меня, во-первых, много друзей. Во-вторых, там моя знакомая школа. Я знаю все места на Сахалине, все речки на Сахалине. «Вылетели все окна…» — А как для тебя началась оккупация? Сережа: Мы сидели дома, потом какие-то маленькие обстрелы, посидели в коридоре, вернулись, а начали ночью обстреливать, Суджу захватывать. Окно вот так вот ходило, но не разбивалось. — А почему вы не попытались уехать? Сережа: Мы боялись, что, если поедем, нас расстреляют. — А как ты вообще себе объяснял происходящее? Мы жили в мирной стране, и тут пришли какие-то толпы врагов вооруженных. Сережа: Вообще, я понимал, что так может быть. Потому что вот кольцо, вот Сумы, вот светофор там, дальше Суджа. А тут Казачка (Казачья Локня. — Прим. ред.) начинается. — Ты знал, что идет СВО? Сережа: Да, я знал, что идет война. Хотя, когда мы были еще на Сахалине, я думал, что здесь, в принципе, нормально будет. Если Сумская область рядом, то это хорошо, потому что там можно поехать, увидеть хотя бы Украину, как она вообще выглядит. Я ее вживую не видел. — А как ты думаешь, наша страна за что воюет сейчас? Сережа: Наша страна воюет за мир. Чтобы вот дальше дети, которые родятся, уже не будут ходить на СВО, потому что она уже закончится скоро. А то в Россию вторглись хохлы и начинают хозяйничать. Меня мама боялась выпускать из дома, потому что… Наталья: …трупов сколько лежало по улицам… — А другие люди от чего погибли? Сережа: Бывает, от мощных взрывов. Одна девушка, например, пошла в поликлинику за градусником, там поликлиника такая маленькая, деревянная. Она выходит, и тут прилетает в эту поликлинику, ее сносит. Она погибла в конечном итоге, но не сразу, с мучениями. Одного мужика сразу же, как пришли вэсэушники, в живот ранили пулей. Он долго мучился и умер. — А ты видел мертвых на дорогах? Сережа: В Судже — да. — Ты их не боялся? Сережа: Боялся. Потом я уже как-то начинал перестать бояться. — Привыкаешь? Сережа: Уже привыкаешь, что вот это вот лежит человек. Наталья: Один день, второй день — уже как-то начинаешь с этим свыкаться. Как будто бы это твой образ жизни. — Да, но только как не думать о том, что через пять минут ты можешь так же… Сережа: Но об этом я тоже не знал. Наталья: Выходишь со страхом, и только если тебе очень надо. Сережа: Да, я ездил в Суджу тоже с родителями на велосипеде. От Казачьей Локни до Суджи. — А зачем? Сережа: За едой. Наталья: Вообще-то, мы ходили к мужу в мастерскую, хотели посмотреть — может, что-то забрать. У него там мастерская была на рынке. Но там уже ничего и не было. Мы хотели конфеток в магазине набрать. Вошли, а там на дне конфеты рассыпаны, сверху припорошены пеной от огнетушителя. Вот это мы собирали… Конфет нам (оккупанты) не давали. Паёк такой, стандартный был. Там макароны какие-то, масло подсолнечное, одна банка консервы какой-то. Вот. — А вы их боялись? Наталья: Вначале ты идёшь со страхом. Мы вначале вообще прятались за деревьями, когда шли. Мы ходили на речку по воду. Сережа: Сначала мы снимали квартиру, потом переехали в купленный дом. Наверное, хохлы все-таки стрельнули специально напротив нашего дома. Вылетели все окна, потянуло крышу. Мы перешли в чужой дом. Во-первых, начинались холода. Во-вторых, как ты будешь жить с этой пленкой на крыше… Мы перешли к соседям. Там была у них печка, и окна были целые. Но потом, конечно, на кухне всё вынесло. — Вам не страшно было Сережу в его приключения отпускать? Наталья: Он сам никогда не ходил. Только под присмотром. А папа пока консервы собирал, он пошел самостоятельно. Сережа: Я с папой ходил, с тетей Любой, с бабушкой. «Мне снились сны, что русские зашли» — А как ты потом эти боеприпасы передал? Когда пришли русские. Сережа: Там была школа. Она разбомблена была, но не сгорела. Русские обустроились там, разложились, мешки спальные, всё такое… Наталья: Нам сказали: идите, записывайтесь на эвакуацию. Сережа: Мы пошли в школу. И я взял патроны. — Подожди, а как, вообще, ты узнал, что пришли наконец-то наши? Сережа: Я вообще не понял сначала. Мы поехали к нашим друзьям, они сказали: так русские уже зашли… Наталья: Выходят на улицу, а там вниз по Нижней Богдановке, где село, идут двадцать человек. А я говорю, я не могу понять: уже вроде как все украинцы повыходили, уже тишина была. А потом выяснилось, что это были русские. — И вы пошли в эту школу? Сережа: Папа пошел даже им яйца носить. — И ты обрадовался? Сережа: Да. Патроны им отдал. Одни даже подошли. И вторые, трассирующие — ну они летят как-то красные, синие, зеленые, вот. Я им тоже отдал все. У меня только вроде как три рожка в картонах там запиханы, остались в доме. Но они (российские военные) сейчас там живут, надеюсь, они их забрали. — Они не удивились патронам? Сережа: Наверное, все-таки удивились. Они мне тоже прислали подарочек. Он лежит сейчас в доме. Это НАТОвский нож. — Ничего себе! Сережа: На кнопочку нажимаешь — и лезвие выскакивает! — А конфеты-то дали? Сережа: Конфеты? Нет, не давали. У них не было. Они только приехали, у них еды-то не было. Они что, с собой еду заберут? Они поехали нас освобождать. Я думал, вообще вот этих хохляцких консервов им накидать, кушать же что-то надо. Но потом я подумал, надо содрать наклейки хохляцкие, чтобы им обидно как-то не было. Я хотел вот это сделать уже завтра, но завтра мы уже эвакуировались. — Я думаю, им обидно не было бы. Сережа: Не было бы, если б я снял наклейки. А так, ну, они могли подумать: мы освободили русскую территорию и нас кормят хохляцкой едой — ну что это такое?! — Это, наоборот, трофей. Круто. Отняли у врага, сами съедим. Сережа: Ну… я подумал, что надо сдирать эти этикетки. — Ну ладно, яйца-то все равно были не вэсэушные. Сережа: Наших куриц. А мне снились уже сны, что русские зашли. Что я в школе сижу, прилетел самолет, русских высадил — и всё. «Не буду стрелять в людей» — В оккупации что самое плохое? Что страшно? Сережа: Мне было страшно. Когда мы гуляли просто с папой, мы подошли к одному дому, и папа начал что-то делать, вроде как вагонку собирал, закладывать окна. Там осыпалась стена, а мы вагонкой все заделывали, чтобы на голову не свалилось. Потолок осыпался. И вот, значит, мы подошли туда — вижу, там упала мина. Я ушел оттуда — и начали обстреливать. Вот что это такое? Потом подошел к другому дому — и напротив упала мина. Опять начали обстреливать. Как будто бы следят за нами. — Ты думаешь, они видели, что ты шел, и посылали снаряды? Сережа: Я знаю, что это хохлы делали. — Но ты же ребенок. В детей нельзя стрелять. Сережа: Но это же хохлы и делали, раз я ребенок. Они заехали в Суджу и начали расстреливать мирных людей, потому что они пытались уехать. — Ты до вот этого всего — кем мечтал быть? Сережа: Вообще, полицейским сначала. Сейчас одновременно и хочу, и не хочу — солдатом. Один день хочу, один день не хочу… — А что нравится? Ведь не стрелять в живых людей? Сережа: Это мне не нравится. Мне нравится как-то бороться за мир, но одновременно в них и не стрелять. То есть чтобы стрельнуть, именно технику уничтожать. Защищать их. — А с мамой советовался? Сережа: Советовался. Наталья: Там только об этом и было, что он будет военным. Танк купил себе. Автоматы уже. Второй автомат покупает. Сейчас он чуть-чуть уже меняет себя. Сережа: Я вообще стараюсь забыть про войну. Про оккупацию я уже никогда не забуду. Я книжку буду писать, забывать не надо. А хочу забыть именно про зверства ВСУ. — Может быть, получится? Сережа: Ну получится, надеюсь. — А что за книжку ты хочешь написать? Сережа: «Семь месяцев в оккупации за решеткой», как-то так. В оккупации что-то начинал. Но я уже начал поздно, поэтому не закончил ее, она там осталась. — Дневник начал вести? Сережа: Да. Но он там остался, и я начал поздно слишком, уже все заканчивалось, поэтому не получилось. — А вот все-таки какой момент ты считаешь самым страшным из того, что было? Сережа: Для меня самый страшный сейчас момент — это когда напротив дома «прилетело» — и вылетели все окна. Прилетело к соседу, и у нас чуть кухню не снесло. Было еще страшно, когда подошла эта собака. Я такой: она ж мне руку отгрызет! Она такая большая, как медведь, наверное. — Ну а тебя-то что заставляло туда лезть? Сережа: Это папу заставляло, потому что нужна была еда. А хохол сказал: у вас в погребах еда есть, я поставлю растяжки, если еще раз сюда придете. Хотя у нас ничего уже не было. Надо было ему сказать: мы что, на компотах должны сидеть? Там компоты были, но они были замерзшие. Каждый день ждали своих — Бывали у вас дни голода? Наталья: Так чтобы совсем голод — нет. Картошки накопали в огороде. Суп какой-то легенький сварить можно в любом случае. — А что вы думали о России, о нас, когда вы были в оккупации? О том, что мы ничем помочь не можем… Наталья: Мы знали, что наши должны сейчас прийти вот-вот. Мы каждый день их ждали. — Почему вы были так уверены, что придут? Ведь семь месяцев — это очень долго. Наталья: Мы уверены были, что придут. — Был какой-то такой момент, когда вы больше всего испугались за Сережу? Сережа: Это надо спросить про чувства у мамы. Но я скажу… когда мы шли от наших друзей, один выскакивает из разбитой машины и начинает в меня целиться. Наталья: Да-да, когда мы ходили один раз на Батюковку, там трое ребят совсем молодых. Они, наверное, были какие-то обкуренные или что, не знаю. Сережа: Сначала он начал целиться, а потом только кричит: мирные, мирные, не стреляй! Наталья: Я думала, он сейчас стрелять будет. Сережа: Кричал, что наш президент плохой. Наталья: Я говорю, Сережа, давай быстрее, быстрее. Мы за угол спрятались, чтобы уже не ощущать их. Их взгляд чувствуешь сзади, как он… Я боялась, что он сейчас стрельнет в спину. — То есть он кричал ребенку, что российский президент плохой, и целился в него… Нашел себе достойного соперника. Наталья: Они были обколотые, что ли. Он что-то прыгал под этой машиной, что-то заглядывал под машину, заглядывал. Что-то у него, наверное… Сережа: …с мозгами. Наталья: Непонятно, что у этого человека в голове. Поэтому мы ходили всегда вместе. Его не оставишь в доме одного, они же и в дом могут прийти. Они в любой дом заходили, выставляли хозяев и говорили: мы здесь будем жить, а вы идите куда хотите. Сережа: Особенно если дом красивый, хороший. — Вас они не выставляли? Наталья: Нет. Сережа: Нам повезло. Уроки в темноте — А вы советуетесь с Сережей, когда решения принимаете? Наталья: Конечно. Если мы что-то делаем, он всегда с нами участвует во всем. У нас дочка еще есть, но она уже взрослая, у нее своя семья. На данный момент он у нас один ребенок. — А вы хотите, чтобы он кем стал? Наталья: Хотелось бы, чтобы просто школу хорошо закончил. Семь месяцев без школы. Мы немного занимались. Взяли учебники, пытались по программе идти. А потом уже после Нового года начались сильные прилеты. Прямо было… ужасно. И темно зимой, окна все позакрыты, ничего в доме не видно — тогда сложнее стало. — Какой предмет у тебя любимый? Сережа: У меня — русский и чтение. А! И окружающий мир. — Окружающий мир, можно сказать, ты уже изучил. Наталья: Да. А память у него хорошая, запоминает очень хорошо. Но математику он не может запомнить. — Ну бывает. Значит, он гуманитарный. А что ты думаешь про людей? Люди — какие, как тебе кажется? Сережа: Ну люди сами-то нормальные. Бывают обколотые, которые сами пойдут воевать. А бывают нормальные, которые не хотят. Наталья: Сережа даже разговаривать начал немного по-украински. Сережа: С ними — да. — Почему они тогда оставались для тебя врагами? Сережа: Ну потому, что это враги, потому что это украинцы, которые зашли на территорию Российской Федерации, РФ. Наталья: Они лишили нас дома. Лишили всего. Сережа: Вот прилетело — и дома нету, можно сказать! Потом прилетело на углу дома. Я не знаю, как Бог нас спас! Не долетело до дома. Но он стал полностью черный. Папа снял все окна. Полностью та сторона, полностью эта — всё обстреляно осколками. И хорошо, что нас там не было. — А в Бога ты веришь? Сережа: Да. — И что теперь ты думаешь про Бога после этой оккупации? Сережа: Вообще? Ну хорошо думаю про него. Иногда молюсь даже. Бывает, «Отче наш» читаю.