Мариуполь: прямой взгляд на разбитый город
Воскресным утром мы должны были выезжать из Донецка в Мариуполь.
Доехали быстрее, чем за полтора часа. Наша «буханка» с буквой Z на борту проезжала блокпосты почти без проверки документов и расспросов. Донецкий пропуск — водитель и солдат на блокпосте узнав друг в друге «своих» взаимно приветствуют друг друга поднятием вверх согнутой в локте руки — так мы чаще всего и проезжали.
Въезжаем в город через частный сектор. Сначала как бы везёт — далеко не каждый дом разрушен или даже выбиты стёкла. Сравнительно целый район. Дороги уже расчищены, вид портят разве что свалки с мешками мусора на каждой улице. Понятно, что его пока не убирают. Но когда достигаем многоэтажек, то вдоль дорог, по крайней мере, целых домов почти нет, хотя всё же попадаются. Но подавляющее большинство — либо частично повреждённые, обгорелые, или хотя бы окон нет, зияют пустыми выбитыми глазницами. Многие окна, однако, заделаны фанерой — значит, там живут люди.
Бросается в глаза, что людей на улицах заметно больше, чем в Донецке. Это естественно, поясняют мне. Дома то делать нечего, вот почти все и проводят время на улицах. За гуманитаркой сходить, ещё по каким делам, мало ли. Вот день и прошёл.
Общее впечатление по разговорам — в городе в основном пророссийские настроения. Во время езды вдруг видим первое граффити: «укры гады!» Второе, написанное на опоре моста, под которым проезжали, не менее красноречивое, причём по-украински: «Ну що, синку, допомогли тобі ляхи?»
Подъезжаем к печально знаменитому мариупольскому драмтеатру, разбитому и тоже обгорелому. На его ступеньках сидят 10-15 человек, уткнувшись в телефоны. Оказывается, это одно из немногих мест в городе, если не единственное, где есть свободный вай-фай. Вот и приходят сюда, чтобы списаться с родственниками, элементарно узнать новости.
Заходим внутрь. Частично обугленные стены, но внутри уже относительно чисто и подметено. Хотя в некоторых комнатах остаётся ещё реквизит, предметы рабочей обстановки. В одном из помещений на полу валяется портрет Высоцкого и несколько видеокассет. Поднимаю одну и читаю название: «У войны не женское лицо».
Многие люди на контакт идут в принципе охотно, хотя и не все. Несмотря на пережитое, хочется выговориться. Если человек пережил трагедию, то её пересказ (если найти на него силы) делает боль не такой острой.
Сначала разговорились с Валентиной, женщиной 45 лет, которая работала на заводе Ильича. Вот что она нам рассказала:
— Я сначала переживала за свою дочь. Она поехала на фабрику работать в ночную смену в ночь с 23-го на 24-е, а утром 24-го уже был первый удар. И дочь поместили в убежище и больше не выпускали. Сначала обещали, что всё это будет недолго, всего несколько дней. Потом наш дом сгорел, но уже в марте. Живём сейчас у соседей на нашей же улице. Что будет дальше, не представляем. Ужасно, что всё это, может быть, и не восстановить. Я здесь жила с самого детства, и это был красивый город. Я за себя особо не переживала, только за детей. Я молилась каждую ночь за них, а обстрелы — мы на пол падали. У меня была возможность уехать, но я себе сказала, что я не уеду, что я не умру. Что я здесь нужна и буду потом восстанавливать город.
— Вы не против того, что сюда пришла Россия?
— Нет, я всю жизнь была советским человеком. Поэтому буду голосовать за присоединение к России.
— А на Украину есть обида?
— Да как? Сложно сказать. И да, и нет.
— Почему? Что вообще, по-вашему, послужило причиной произошедшего? Кто в этом виноват?
— Даже понятия не имею. Мне кажется, это правительства между собой, а мы чего…
«Впечатления были страшные. Я поседела полностью»
Рядом с театром деревянный храм имени святого благоверного князя Александра Невского. Во время боевых действий храм был закрыт, все иконы были сняты, пробоины в стенах уже заделаны монтажной пеной. Стены строящегося рядом Свято-Покровского собора тоже изрешечены пулями.
В храме мы встретили немолодую женщину, работающую в нём. Ирина Ш., 65 лет. По профессии инженер-металлург и филолог-переводчик. Исстрадавшийся, но уже чуть успокоенный и светлый взгляд, улыбка и недавнее горе на лице одновременно. Вот что она, в частности, рассказала:
— Мы ночевали прямо тут, в храме, 20 дней. С 17 марта по 6 апреля. Причём мне очень повезло. Моя квартира в находящемся рядом 9-этажном доме. Дом почти весь сгорел. Он загорелся от фосфорных бомб, которые бросали всушники при отходе на «Азовсталь». Отступая, они всё сжигали за собой. «Так не доставайся же ты никому». Но моя квартира осталась практически цела, по Божиему промыслу. Я живу одна с двумя собаками. Ещё более или менее целая квартира у моего соседа, который приехал из Киева 11 июня. А на пятом этаже по диагонали в квартире от меня выгорели лоджия и спальня, но две комнаты остались целые и кухня. Они повесили занавесочку, где раньше была дверь, и живут.
Впечатления были страшные. Я поседела полностью. Нас Украина не защищала. Сначала нас предал мэр города, который сбежал первым в первый же день войны. Первого марта у нас отключили отопление, когда были морозы. Некоторые люди вообще остались без ног из-за обморожения и сухой гангрены. Мы не мылись 40 дней, а некоторые и 70. В городе до сих пор нет света, воды, газа. Только в отдельных домах, где меньше всего повреждений. Потом отключили свет, шестого марта отключили газ. Мы по шесть часов стояли в очередях за водой. Шесть часов! Причём рядом стреляли, было страшно.
Когда отключили свет, начались мародёрства в магазинах, причём первыми побежали всушники, которые двери и замки просто прикладами выбивали. Они стреляли под ноги гражданским и кричали: «Назад! Мы первые!» И зачем-то набирали себе полные рюкзаки телефонов и гаджетов в салонах связи. Только потом, на остатки роскоши, заходили гражданские. То же самое аптеки, продуктовые, ювелирные лавки. Алкоголя очень много выносили.
— Какая у вас ситуация сейчас с гуманитаркой?
— Гуманитарку у нас дают раз в 21 день, но хорошую. Три банки тушенки, две банки рыбных консервов, три пачки макарон, сахар, гречка, рис. При храме Народный фронт из Донецка организовал ежедневное питание на сто человек, можно прийти покушать. Наши прихожане сами всё организовали: приходят, готовят, моют котлы. Я даже поражаюсь такому энтузиазму. Не секрет, что все хотят проголосовать за Россию, никто в Украину возвращаться не хочет. Потому что Украина нас не защитила, не кормила, вообще не проявила никакого участия к нам.
Мы живём сейчас в своем замкнутом мирке, ничего не знаем, что происходит в мире. Что с Украиной, жива ли она ещё. Ни интернета, ни телевизора, ни радио нет. Бегаем от одной очереди к другой: то за гуманитаркой, то хлеб где-то раздают, то пенсию ДНР получить. Вся жизнь у нас сейчас проходит в очередях.
Но не только этот рассказ потряс нас. Когда мы вошли в подъезд, где большинство квартир превратились в совершенно непригодные для жилья помещения, то увидели на первом этаже рядом с приспособлениями для готовки еды на костре… детскую коляску. Оказывается, на первом этаже здесь 7 апреля, как раз на Благовещение, женщина родила ребенка. И из забитого фанерой окна первого этажа слышен плач 3-месячной девочки… А прямо под их окном стоит разбомбленная машина и гараж.
То есть жизнь оживает, продолжается. Например, в этот воскресный день на мариупольские пляжи высыпали люди к морю купаться. Несмотря на пережитые ужасы купальный сезон открылся уже месяц назад, с начала июня. На пляжных берегах уже было немало людей, даже с детьми.
Но всё равно, какой новый Достоевский опишет то, например, что стоит за следующим: когда мы остановились у общественной приёмной главы ДНР Дениса Пушилина в Мариуполе (трёхэтажное здание с без исключения выбитыми стёклами), там среди 5-10 объявлений (приём врачей, розыск пропавших и даже про услуги шугаринга) было и такое:
«С целью защиты прав детей городской отдел по делам семьи и детей проводит работу по сбору информации о детях, погибших или получивших ранение в результате боевых действий на территории города Мариуполя с 24.02.2022 года. Граждан, которые имеют данные сведения, просьба обращаться по адресу: Г. Мариуполь, ул. Черноморская, 6. Отдел по делам семьи и детей Приморского района (ориентир ОШ № 26)».
Мы уезжали из Мариуполя в тот день в очень сложных чувствах. Главное — даже не то, что мы увидели (многое можно пережить, когда имеешь такую удивительную стойкость и силу духа), а тревога за будущее буквально через три месяца. Ну ладно, сейчас лето. Ещё можно проводить время на улице и жить с разбитыми окнами. Но что будет, когда придут осень и зима? Как быть людям?
Вот критичное время. Почему в городе до сих пор нет массового строительства и стендов о том, что здесь дом строят строители из Вятки, а здесь из Петербурга? Ведь так же когда-то было в Грозном.
Вся страна должна принять участие. Мы освободили этих людей, но мы и в долгу перед ними. Долг надо отдавать немедленно и не скупясь, поступаясь собой.