Оскорбления, агрессия, стёб: как интернет-СМИ и соцсети испортили политику

***

И. В. Быков, Э. Декич и др. Коммуникативные агрессии XXI века. Спб: Алетейя, 2019

Мечты интеллектуалов о цивилизованном демократическом мире после окончания холодной войны натолкнулись в XXI веке на целый ряд проблем. В частности, особое внимание уделяется «росту агрессии» в информационном пространстве и в обществе. Место рационального аргументированного диалога, ведущего к объединяющей «истине», занимают эмоциональные нападки, разделение людей на «своих» и «чужих», «добро» и «зло», подчёркивание несовместимых ценностей.

Суть проблемы можно свести к следующему: является ли агрессия проявлением каких-то фундаментальных противоречий нового мира (как вариант — неискоренимой конфликтности самой природы человека) либо она является следствием недочётов в организации коммуникаций и политических институтов? Например, мы можем констатировать растущее неравенство между странами и классами, а значит, связать агрессивность с попыткой возвращения национально-освободительной или классовой борьбы. С другой стороны, ускоренное обращение информации в интернете вынуждает СМИ выпускать непроработанные новости с провокативными заголовками; деньги идут за рекламу и количество просмотров, а не за качество и взвешенность материалов. Политические лидеры заинтересованы в раздувании образа «внешнего врага» и общей тревожности, скрывающий недочёты внутренней политики. И т. д.

Но правда ли «уровень агрессивности» повышается — относительно какого уровня, когда и кого? Стоит ли бить тревогу по поводу оскорбительных комментариев в соцсетях? Может, увеличилась не агрессия, а лишь наша чувствительность к ней? Наконец, следует ли нам подавлять агрессивные выпады или к ним лучше прислушаться? На подобные вопросы пытается ответить коллектив исследователей из России, Сербии и Польши в сборнике статей «Коммуникативные агрессии XXI века».

Бросается в глаза, что большинство авторов упорно держится на примитивных позициях из 1970-х годов, приправленных снобизмом, игнорирующих и сложность коммуникаций как таковых (получатель сообщений может их «фильтровать» и интерпретировать), и изменения последних 20 лет («иллюзия свободы и безнаказанности» интернета явно пошатнулась из-за скандалов с цензурой, слежкой и монополизмом платформ). С одной стороны, СМИ односторонне манипулируют массами (как в век телевидения), с другой — интернет дал голос «малообразованным» (глупым, некультурным, не заслуживающим внимания) слоям. Показательным «перлом» является вывод, что комментарии на сайте (модерируемом) «Фонтанки.ру» являются менее оскорбительными, чем в (немодерируемой) группе «ВКонтакте» потому… что на «Фонтанке» зарегистрирована «интеллигентская либеральная элита», а в соцсетях общается чернь!

Почти все авторы игнорируют слона в комнате: разрыв между предполагаемым влиянием СМИ/политиков на мнения или эмоции и тотальным недоверием людей к СМИ/политикам. Так, в книге много внимания уделено опросу студентов (политологов, журналистов, дипломатов) российского и польского вузов. Комично, что учёные опираются на оценки других, менее квалифицированных учёных — не получая ни репрезентативной выборки, ни экспертности (за неимением у учащихся опыта, кроме базовой теории). Тем не менее студенты уверенно заявили, что сами они влиянию СМИ (почти) не подвержены, но вот «малообразованные» массы — легко манипулируемы (в другой статье приведён более широкий опрос, по которому массы отрицают воздействие СМИ).

Парадокс этот в книге просто оправдывается: мол, учащиеся уже почти объективные интеллектуалы, парящие над обществом. Лишь в одной статье автор аккуратно замечает, что опрошенные удивительно часто отвечали «не знаю» и вообще проявляли низкую информированность (например, в фактических вопросах о России/Польши); более эрудированные же из них демонстрировали заметно меньшую убеждённость в некритичности масс. В то же время студенты верят в большую адекватность и меньшую агрессивность тех видов медиа (интернет, газеты, ТВ), с которыми чаще работают, — но неясно, связано ли это с лучшим знанием области или с большей подверженностью манипуляциям данных медиа.

Наконец, люди, профессиональная обязанность которых в инициации дискуссии, принципиально не принимают в них участия («пустая трата времени», слабое влияние на мнения читателей!). Подобные констатации бессмысленности комментариев кочуют из статьи в статью, что не мешает одному из авторов (на основании опроса студентов) заявить: «Обсуждения в СМИ и сетевом пространстве искажают политическую реальность в глазах аудитории и способствуют радикализации мнений». За объяснениями следует обратиться к упомянутому снобизму. Обсуждения ведутся «чернью», и потому они деструктивны; элита же «сверху» вещает истину, которую массы могут только исказить. Идеальным было бы возвращение времён, когда крестьяне не могли читать Библию и полностью полагались на трактовку священника. Поразительно лишь, с какой лёгкостью отбрасывается убеждение, что в споре рождается истина.

Короче говоря, концентрируя внимание на случайных опросах, исследователи почему-то упускают необходимость создания адекватной модели структуры медиапространства: кто, где, что обсуждает; откуда и куда течёт информация; как одни уровни воздействуют на другие. Например, в исследовании «Управляемость и дискурс виртуальных сообществ» (под ред. Дениса Мартьянова) показывается, что стиль ведения дискуссии сильно отличается в разных группах соцсетей, хотя комментарии сложно соотносятся с мнениями «отмалчивающихся». Не будет странным предположить, что комментарии, заполненные «троллями» и оскорблениями, не подвергаемые модерации, просто игнорируются большинством читателей. Неслучайно их количество пренебрежительно мало относительно просмотров новости. Строить на этом основании модель, в которой разбирательства политиков «проходят через призму» СМИ и спускаются «на низовой уровень некритического восприятия» в социальной сети — абсурдно. Не более логичными оказываются суждения вроде: комментарии в соцсети никак не связаны с новостью, и потому «ясно видно», что медиа на кого-то оказывают какое-то влияние! То же касается предположения, что скандалисты из комментариев выражают позицию активных членов «гражданского общества».

Стоит ли упоминать, что авторы не поясняют, относительно какого именно уровня (года, региона, группы) происходит постулируемый ими «рост агрессии»? Лишь в одной из статей мимоходом отмечается, что на агрессивные речи жаловались ещё с Античности, а в России публичное «использование приёмов и средств речевой агрессии» было легализовано ещё Иваном Грозным. Сюда стоит отнести и причитания по поводу выборочной трактовки истории (Бенедикт Андерсон и другие считали это основой национального строительства), или отказа от единой истины в пользу ценностной позиции (правда, при этом признаётся наличие экспертов у каждой из враждующих групп), или низкой информированности граждан (об истории других государств)…

Пожалуй, интерес в книге представляет лишь пара критических замечаний. В главе «Польский вопрос» в российских медиа» отмечается, что количество открытой агрессии в СМИ гораздо ниже, чем можно было бы ожидать, исходя из субъективных оценок опрошенных студентов. Потому автор выдвигает оригинальное предположение, что само ощущение «агрессивности» может быть внушённым! Так, отслеживание текстов, касающихся «русофобии» в российско-польских отношениях, даёт странный результат. Обвинения поляков в русофобии внезапно (и ненадолго) активизируются в момент политических столкновений политиков двух стран и могут даже предшествовать собственно русофобским акциям/высказываниям другой стороны.

В любом случае обсуждения «русофобии» в российском информационном поле легко затмевают сами обсуждаемые акции/высказывания; к ним подключаются произвольные интерпретации исторических событий, создающие картину вековой, непрестанной русофобии. Итого, агрессивность СМИ складывается скорее из впечатления об «несправедливости» или «неуважении» к России иностранных (!) источников. Проще говоря, проблема не в постоянных и массовых агрессивных действиях (хотя они, безусловно, есть), а в том, что немногие действия сильно раздуваются — ради поддержания образа «внешнего врага», ощущения угрозы, тревожности и т. п.

Другое интересное (но не раскрытое автором) замечание касается разделения «фрустрации» и «агрессии». Первая подразумевает продолжение борьбы за желаемое, вторая же — утрату надежды на положительный исход, деструктивный выплеск негативных эмоций. Глава про допинговый скандал показывает, как фрустрация аудитории легко переходит в долговременную агрессию, особенно когда дело касается не более-менее конкретных организаций (с которыми возможны переговоры), а целых наций (отягощённых образом другого государства как «извечного врага»).

Реальный вопрос в следующем: в каком смысле аудитория может вести «борьбу за желаемое»? Соответственно, не является ли рост агрессивности следствием недостатка у граждан возможностей повлиять на творящееся в стране? И не из этого же источника рождается ли иллюзия «одностороннего» влияния СМИ на массы — которые не могут противопоставить журналистам ничего, кроме негативных оценок в соцопросах (как видно из книги, на комментарии «элиты» не обращают внимания)?

Вероятно, ошибочным является убеждение, будто интернет открыл людям пространство для разумного обсуждения (которым они, идиоты, не пользуются). Как отмечается одним из авторов, «символический капитал» журналиста и какого-то человека в комментариях несопоставим. Соотношение капиталистической или государственной «медиасферы», общественного мнения и гражданской самоорганизации отнюдь не так очевидно. Характерная черта: большинство опрошенных студентов указали знакомых как важный источник новостей. Возможно, стоит не столько концентрироваться на улучшении этики «интеллектуальной элиты» или независимости её от государства, сколько на проблеме практической демократизации медиапространства. Иначе медиа рискуют превратиться в презираемый народом пропагандистский «междусобойчик» — и скажется это на всех, даже самых честных журналистах, блогерах и учёных. Распространение на всех без разбора обвинения в «агрессивности» это хорошо демонстрирует.