«Ошибки — это потенциал» — Даниил Вяткин о дизайне

Всем известно, что дизайнеры создают дизайн. Однако не всем понятна разница между дизайнером музея, иллюстратором, плакатистом или оформителем. Корреспондент ИА REGNUM пообщался с дизайнером музея современного искусства «Эрарта» Даниилом Вяткиным о том, какими средствами и мифами создаётся визуальный язык.

Существует глупая российская традиция, что в музее не должно быть маркетологов, пиарщиков и дизайнеров. Никто не думает о том, что должен быть фирменный стиль, логотип, своё лицо. Только недавно музеи стали делать себе человеческую айдентику, рекламироваться, привлекать посетителей не только самим фактом своего существования. До недавнего времени этого вообще не было, да и сейчас многие музеи об этом не задумываются. Даже Эрмитаж совсем недавно начал делать нормальные афиши, думать о том, как оформлять выставки, тексты, этикетки, как интересно это подать, использовать дополнительные материалы, играть с пространством.

Когда открывается новый музей, у которого ещё нет имени, о котором ничего не известно — в воздухе висит такая абстракция. Не имея никакого исторического бэкграунда, никакого веса в обществе, ты обязан иметь если не агрессивную, то хоть какую-нибудь рекламную кампанию: и в городе, на уровне афиш, и в интернете. Поэтому, открывая что-то новое, необходимо создать у потребителя какой-то минимальный образ — не только с помощью набора характерных выставок или мероприятий, но в том числе и с помощью цветов, шрифтов. Я нисколько не переоцениваю роль дизайна во всём этом деле, но считаю, что это необходимо любому музею.

Их знают, но это не отменяет того, что нужно двигаться вперёд. По канонам, которым следовали 20−30 лет назад, сейчас не получится двигаться — нужны новые художники, новый подход в оформлении и в рекламе. Это нужно даже не столько для того, чтобы посетителям было удобно и интересно, — это создаёт внутри какое-то изменение. А это очень немаловажный фактор. Когда ты долго сидишь на одном месте и делаешь всё время одно и то же, есть ощущение застоя. Изменения могут создавать неудобства, нервотрёпку, но ощущение какого-то движения очень важно. Тот же Эрмитаж сейчас сделал совершенно прекрасную навигацию, наборную, очень красивую, это был большой шаг.

Для начала, это связано с тем, что сама дизайн-тусовка очень закрытая в силу определённой специфики — дизайнер постоянно сидит и рисует.

Из проектов, наверное, самый дорогой и близкий мне за последнее время — фестиваль Сергея Довлатова «День Д». Мы его два года делали. В этом году его не будет, и в какой-то степени это хорошо, потому что фестиваль задал высокий темп, очень мощный, который надо поддерживать.

А ещё очень дорого для меня сотрудничество с нашими питерскими поэтами. Раньше было объединение «Подельники», сейчас это объединение «Вольность». Это абсолютно некоммерческая история, но они дают мне экспериментировать, и в итоге им нравятся мои эксперименты. Это совершенно для души. Позволяет переключать мозги, когда голова перегружена, весело и интересно.

Также был замечательный проект «Открытые чтения», идейный вдохновитель которого — питерский актёр Александр Машанов. Он приглашал актёров читать отрывки из произведений, и каждый вечер был посвящён одному писателю. Это тоже был некоммерческий проект, где можно было экспериментировать с техникой, с подходами, с тем, как можно рисовать, не привязываясь к конкретным коммерческим стандартам.

В прошлом году вышли две серии книг «Цветы зла» с моим оформлением и пятитомник Кафки, и мне страшно нравится то, что получилось. Самое интересное, что оформление для Кафки было сделано за два часа рано утром — я просто понял, что хочу это сделать сейчас. Нарисовал около 30 иллюстраций, отсканировал, выбрал цветовую гамму, и вся серия была готова. Штук пять вариантов разных у меня точно было в столе. Но вот этот последний оказался самый рабочий.

Серия «Цветы зла» мне тоже очень нравится, и тема моя: все эти девиации, существование на грани, какой-то эстетский подход, колеблющиеся личности, которые мучаются в непонятных срывах…

Да, но это прикольно! Всё же на этой грани только начинается, я не знаю, где ещё всё это искать. Вот там мне интересно.

Да, это клише, но от этого никуда не деться. Кто знает, что было бы с Кобейном, если бы он дожил до наших дней? Даже думать об этом противно. А теперь это легенда. Или возьмём миф, который сделали из Ван Гога, — мистификация вокруг его душевного расстройства и всей его истории. И самое смешное, что эта тема до сих пор волнует, возбуждает умы, и мой тоже. Видимо, в какой-то степени миф рабочий.

Пожалуй, это такой мрачноватый тип, с вечной сигаретой в зубах, который вечно что-то пьёт и работает. (Смеётся).

Ничего не знаю, я там не был. Изнутри не видно, изнутри есть монитор, кисточки, картины, ну и бутылка коньяка какого-нибудь.

Всегда есть набор шаблонов, по которым ты в любом случае что-нибудь сделаешь. Но тогда ты не перешагиваешь через своё «Я». Однако я всё-таки не художник, я по большей части дизайнер, это немного разные вещи. Я, так или иначе, должен выполнять заказ — или попытаться выполнить. Думаю, можно работать продуктивнее, больше и делать интереснее.

Для меня очень сложно провести эту границу. Я всё-таки стараюсь основываться в своих работах не на каких-то объективных законах, мнении заказчика и статистике. В работе над проектами, которые я раньше перечислил, можно было поэкспериментировать, как-то похулиганить, побезобразничать, а не действовать по строгому алгоритму и делать «сладкие» вещи.

Из плакатистов это, наверное, Петр Банков. Он делает совершенно обалденные плакаты. Просто феерический грязный, уличный стиль, и при этом рафинированный, тонкий при всей своей грязности, страшный.

Я люблю Таданори Йоко, он по-японски сумасшедший. Японцы же вообще психи ненормальные, он делает что-то невероятное.

Сигэо Фукуда, тоже японец, совершенно потрясающий.

Польская школа плакатов — вся, я с ней познакомился ещё в детстве. У меня родители архитекторы, и какого чёрта у них оказалась книжка по польскому плакату — не очень понятно. Года в три я любил смотреть на Дега, хотя думаю, что это такой семейный миф, а потом мне попалась книжка по польскому плакату. И что-то меня сильно зацепило, потому что я её долго разглядывал. Не так, как Дега, но тоже достаточно плотно. А потом, через какое-то время, я к этому вернулся, открыл для себя заново. И видимо, оно в меня когда-то так глубоко вошло, потому что то, что я сейчас делаю, очень похоже на следование этой школе. Как же они умудрялись в 70-е, фактически за железным занавесом, создать такую мощнейшую, потрясающую школу? Несмотря на то, что все авторы были абсолютно разными, всё равно ты видишь, что это были поляки, в какое время они это делали, откуда это возникло. Это совершенно потрясающе. И до сих пор работает, мы и сейчас не можем их переплюнуть. Какой-то невероятный уровень объединения художественной и при этом и дизайнерской работы. Это были плакаты для спектаклей, кинофильмов, агитационные вещи, то есть абсолютно прикладные. Но при этом они взрывают мозг своей открытостью, свободой стиля, свободой подхода, свободой обращения с текстом, со шрифтом — невероятно!

Да. Это, кстати, довольно смешная тема, потому что меня попросили прочитать лекцию именно о современном политическом плакате.

Вот, это самое интересное. Во-первых, так или иначе, они есть. Это и народное творчество, и профессиональное, и уличное искусство. Я попробовал подобрать работы из совершенно разных сфер, которые более или менее подходят под формальное определение плаката. То есть это относительно художественно оформленный текст с определённым, чётко сформулированным посылом — плакат должен нести в себе какую-то идею. Попытался объединить то, что из уличного искусства России подходит по форме, какие выставки проходят, зацепил уличные акции, в основном протестные, монстрации.

Сложность лекции заключалась в том, что приходится писать историю того, что сейчас ещё происходит. Все эти акции, монстрации, мемы, которые ты пытаешься как-то фиксировать, пока оно бурлит, живёт, меняется. Ты можешь только скромно стоять в углу и говорить: «Я тут вроде как подумал, что вот, наверное, как-то так». Поэтому я не могу сказать, что лекция могла бы иметь какое-то научное значение, всё равно это, скорее, что-то развлекательное.

Да, довольно часто. Дизайн — это штука прикладная, он оформляет какие-то определённые вещи. Если ты делаешь айдентику для музея, музей должен открыться. Дизайн может быть крут сам по себе, и ты можешь использовать его, например, в своём портфолио, но он привязан к определённому продукту, и ты никак не можешь уйти от того, что он не реализовался в силу разных причин. Ну и, конечно, каждый нереализованный проект — это то, что периодически колет изнутри.

А как такая реализация возможна? Это же совершенно конкретный проект, с конкретным названием, образами, текстами. Как идею это возможно реализовать где-то еще, но в целом невозможно перенести афишу для музея пишущих машинок на оформление ресторана.

Конечно, очень непростая штука, особенно если выкладывался, а потом проект не реализовался, чувствуешь себя неудачником.

Мне интересны необычные эксперименты, материалы, инструменты. Когда я провожу какие-то мастер-классы, я стараюсь так расслабить участников, чтобы они могли из ничего сделать какой-то плакат или букву. Я даю понять, что инструмент не имеет совершенно никакого значения. Тонны колонковых кистей и самая качественная акварель никак не повлияют на то, что ты сделаешь. Повлияет только то, что у тебя в голове. Если ты не можешь ничего придумать, то никакая акварель тебе не поможет.

На самом деле, есть люди, которые не хотят. Их надо пинать, очень сильно, вырывать у них кисти, бить по рукам, давать им что-то совершенно непригодное для рисования. У всех нас есть паттерны поведения. Основной мотив в том, что надо освободиться от шаблонов и придумать что-то ещё. А это же сложно, мы все рабы привычек. Но если перешагнуть это, получается интересно. Люди сами удивляются, и потом, когда начинают реализовывать, уже могут пинать меня. У меня ведь тоже есть свои паттерны. Хотя у меня есть и шаблоны, чтобы разорвать свои шаблоны. (Смеётся)

Я люблю ошибки. Опечатки, глюки и подобное. Например, можно рассеивать внимание, чтобы информация воспринималась из нескольких источников и сливалась в одно поле. Тогда может всплыть какая-то картинка, текст, получается игра. Я использую вещи, которыми обычно не работают, просто чтобы расслабиться и почувствовать материал. Периодически надо встряхивать себя, чтобы получить новые впечатления, эмоции. Мастер-класс — это тоже способ перевернуть привычное. Люди делают совершенно парадоксальные вещи, можно год потом сидеть и переваривать, как они придумали то, до чего я сам бы никогда не додумался.

На самом деле, очень много разной рекламы, вдохновение можно найти в чём угодно, даже в объявлениях типа «Маша 24 часа». Вся эта маргинальность в определённом контексте может смотреться совершенно потрясающе. И это удивительно может работать рядом с коммерческой рекламой. Если та самая «Маша 24» наклеена на рекламу духов Gucci, то это уже новый слой восприятия, это уже метаплакат. Это уже голос улиц: реклама живёт своей жизнью, которую автор даже не задумывал. Получается новый визуальный язык. Это те самые ошибки, когда ты видишь, как всё накладывается, взаимодействует, случаются вот такие червоточины, в которые ты ныряешь, а там новый мир. Ошибка — это всегда развитие, потенциал. Я думаю, только неправильности дают силу, чтобы что-то развивалось. Никому не интересно, когда всё правильно.

Ох, как сложно-то! В первую очередь, наверное, честность. Тактичность. Такой уровень такта, когда человек чувствует, что если в конкретное место надавишь, то проломишь. Это чувство границ, что дальше не стоит идти, потому что ты что-нибудь сломаешь. И третье… я не знаю, качество это или нет, — способность слышать и слушать.

Страх смерти, наверное. Боюсь умереть. Может, если бы не боялся, я бы перешёл какую-то грань… Не знаю. Но есть ощущение, что что-то не до конца доделал, что-то не закончил. Что-то всё время делаю, но, видимо, недостаточно. Важно понять, что. А оставлять дела недоделанными не очень хочется.

Так, как я делал обложки для Кафки. Просыпаюсь, понимаю, что и как должен сделать, сел и сделал.

А за ним обычно следует другое утро, когда ты не знаешь, что надо делать, просыпаешься в панике в три часа утра. И это тоже такая же необходимость, чтобы что-то могло реализоваться. Одно без другого не получится, не могут быть все утра идеальные. Мне кажется, что в моём случае по-другому нельзя. Надо чуть-чуть треша и непонимания, а потом всё сработает. Если будет всё одинаково — будет стагнация. Треш и беспредельщина — просто по-другому идеальное утро, одна эстетика подпитывает другую. Хотя это бывает тяжело. То же самое можно сказать о моём идеальном дне, ночи, годе, месяце, неделе. Стабильность и равномерность — самая неидеальная, скучная и бестолковая штука, которую только можно представить.