Греф попробовал сыграть в Мефистофеля: замах на рубль, удар на копейку

Герман Греф любит эпатаж и готов конкурировать по этой части с Владимиром Жириновским, однако мотивы к эпатажу у этих политиков разные. Греф знает о том, что является аллергеном для публики, и это не только не огорчает его, но, по всему, доставляет определённое удовольствие. Во всяком случае, Греф не упускает повода подразнить общественность, время от времени совершая различные интеллектуальные провокации.

Однако если Жириновский ищет через провокацию славы у обывателя, Греф через провокацию ищет славы у тех, кто претендует на статус элиты. То выступит со скандальным заявлением о недопустимости дать в руки широких масс тайные каббалистические знания о манипуляции, то продюсирует короткометражку с монологом дьявола, озвучивающего ценности и символ веры самого Грефа.

Фильм «Сверхчеловек» создавался как кулуарное произведение для узкой аудитории. Он не предназначен для широкого проката и транслируется на ютуб-канале Сбербанка. Однако реализация идеи подкачала.

Понятно, что замысел продюсера, воплощённый режиссёром Климом Шипенко, создателем фильма «Холоп», намного сложнее, чем просто каминг-аут оккультных воззрений Грефа, как поспешили оценить этот фильм те, кто его видел. Это более сложное явление и более амбициозная затея, чем желание спровоцировать публику и вызвать у неё серию управляемых реакций, вот только реализация, особенно по части игры главного актера, явно не соответствует уровню поставленных задач.

Греф ищет статуса законодателя вкусов и даже духовного лидера для своего поколения, попавшего в культурную и экономическую элиту. Он ищет статуса жреца, устав от атрибутов административной и денежной власти. Его теперь интересует власть духовная, трансцендентная. Греф — это современный Фауст, заключающий сделку с дьяволом для посвящения в тайну власти.

Описывать фильм, который мало кто пока видел — занятие непростое. Но посмотреть фильм стоит хотя бы для того, чтобы понять смысл грефовских амбиций и оценить степень интеллектуального оснащения этих попыток.

Повторяю — Греф ищет популярности у элиты, и потому апеллирует к публике, уже имеющей определённый культурно-образовательный ценз. Как минимум знакомой с Фаустом Гёте, пушкинскими «Маленькими трагедиями», сюжетом истории о Дон Жуане и «Сценой из Фауста», булгаковским романом «Мастер и Маргарита» и пьесой Бернарда Шоу «Человек и сверхчеловек».

Тема сверхчеловека серьёзно волнует Грефа, воплощаясь в целом ряде его поступков и заявлений. Понятно, что в этой теме Греф ассоциирует себя с этим ницшеанским персонажем, причём совершенно без тени самоиронии. Греф на полном серьёзе верит в свою исключительность и полагает, что именно эта вера и является главной отличительной чертой элиты от плебса.

И то, как Греф переживает свою исключительность, говорит о том, что манифестация сверхчеловека — это миссия, которая выпала именно ему, и он эстетизирует её исполнение.

Сюжет с монологом Бондарчука от лица дьявола — это прямое подражание теме Мефистофеля и Воланда в литературной классике. «Я часть той силы, которая всегда, желая зла, творит добро» — говорит про себя Мефистофель. «Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла», — вопрошает Воланд.

Линия оправдания Люцифера как несущего свет просвещения Осириса — древняя линия гностических культов, спорящих с христианством уже больше двух тысяч лет. Слова Мефистофеля и Воланда о самом себе — лишь отражение в современной культуре этой древней сюжетной линии.

Понятно, как лестно для Фёдора Бондарчука сыграть что-то похожее на образ Воланда или Мефистофеля. Едва ли он может рассчитывать на такую роль в серьёзном кино, хотя и в короткометражке Грефа сыграл откровенно плохо — такой себе дьявол, ненастоящий.

Позиция режиссёра и продюсера — это интеллектуальная ловушка. Когда герой Бондарчука ругает человечество за то, что оно машины смерти делает лучше, чем средства производства, зрителя тянет согласиться с этим заявлением. Ведь так оно на первый взгляд и есть — движимый гордыней прогресс поставил человечество на грань выживания.

Однако кто говорит эти слова? Их говорит дьявол. Источник гордыни. Лжец и отец лжи. Или вы не соглашаетесь с ним потому, что понимаете это, и тогда вы принимаете как бы критикуемое им зло, или вы соглашаетесь, и тогда принимаете его самого.

Греф понимает эту игру и с удовольствием расставляет эту ловушку современным фаустам, скучающим от пресыщения жизнью и с пренебрежением глядящих на копошащихся рядом простолюдинов. Гордыня элиты — это тот рычаг, с помощью которого Греф вербует сторонников героя Бондарчука.

Однако такие обвинения сам Греф и его режиссёр с негодованием отвергнут как непонимание их замысла. Они скажут, что хотели через монолог раскрыть сущность зла и показать его природу. Дескать, так делали все классики, и никто не обвинил Гёте или Булгакова в пропаганде сатаны. С какой же стати обвинять Грефа в том, что он солидарен с Мефистофелем или Воландом? Он солидарен с Гёте и Булгаковым, а то, что вам показалось, так это от непонимания и зависти.

Чтобы понять лукавство замысла Грефа, нужно проследить за монологами Бондарчука. Его герой обвиняет человечество в стремлении к смерти, а не к жизни. Он говорит, что жизнь крестьянина за тысячи лет не изменилась, что он живёт, питается и работает так же, как и прежде. Но когда он берётся за хитроумное оружие, ушедшее далеко вперёд от древних копий и луков, тут он и демонстрирует свою повреждённую природу.

Звучит очень убедительно. Однако лукавство тут в том, что не уточняется, кто повредил эту человеческую природу, почему и как тот берётся за оружие. Кто толкает крестьянина на войну? Почему Шипенко не отстраняется от сатаны и не даёт понять разницу между защитой Отечества и грабительским нападением?

Больше того — почему даже грабительское нападение тот, кто его инициирует, представляет как защиту Отечества? Ведь иначе крестьянина не заставишь взять в руки оружие. Понятно, почему об этом не говорит сатана, но почему об этом не говорит Греф, если он разоблачает ложь, а не создаёт её?

Высокое искусство не терпит прямоговорения. В этом отношении у Шипенко лишь один прокол — рожки над Бондарчуком как прямая подсказка зрителю, кто перед ним и как на него реагировать. Понятно — фильм короткий. На раскрытие героя иными средствами не было времени — и таланта создателей, надо добавить.

Прямые подсказки, как закадровый смех, превращают претензию на искусство в попсовый сериал для домохозяек. С элитой, на которую рассчитывал режиссёр, так говорить не стоило бы.

Греф и Шипенко не только глумятся над недалёкой массой, представленной в лице трёх туповатых девушек, снимающих нелепый сюжет про деда Мороза, который к тому же хотят вывести на китайский кинорынок.

Идиотизм тут не только в том, что глупые люди снимают фильм о добре (Дед Мороз — это прообраз Николая Чудотворца Мирликийского, любимого христианского святого, трансформированного к тому же в русскую национально-культурную оболочку), но и сами в это нелепое добро не верят, превращая его в глупую коммерческую идею.

Так добро встаёт в один ряд с глупостью. Зрителю ещё раз не остаётся ничего другого, как внутренне солидаризироваться с героем Бондарчука, уже непонятно, играющего сатану или самого себя, вышедшего из роли ссылкой на Бернарда Шоу и заявлением о мечте сыграть когда-нибудь этот монолог.

Словом, зрителя очень мастерски ставят в недоумённое положение, когда он уже не понимает, что тут зло, что добро, где ирония, а где серьёзно, кто над кем смеётся и с кем и против кого ему объединяться. Фильм Грефа — это стёб и глумление не над дьяволом, а над зрителем, в глазах которого Греф стремится зарекомендовать себя гением и другом парадоксов. Это интеллектуальное напёрсточничество, поданное в виде гуманитарных духовных исканий.

Ещё одним художественным приёмом создателей фильма является использование музыки Рихарда Вагнера из его оперного цикла «Кольцо Нибелунгов». Вагнер создал его на основе реконструкции германской мифологической поэмы «Песнь о Нибелунгах», любимого произведения Гитлера.

Вагнер, конечно, в этом никак не виноват, но есть такая шутка: «Как послушаешь Вагнера, сразу тянет завоевать Польшу». Контекст у произведений Вагнера сформирован вполне определённый, и авторы совершенно не случайно вставили его музыкальные фрагменты именно в фильм о сверхчеловеке. Бернард Шоу тут всего лишь повод начать тему, а не критически высказаться о том, о ком сам Шоу писал с иронией и сарказмом.

Ни сарказма, ни иронии к сверхчеловеку у Грефа и его культурных наёмников нет. Всё очень серьёзно, и не стоит говорить о Грефе как о сумасшедшем. Греф не сумасшедший, он разумен так, как бывает разумен только сверхчеловек. А точнее, сам сатана. Ведь никто не скажет, что сатана сумасшедший.

Вот и Грефа не стоит проводить по линии потерявших рассудок. Греф очень хорошо знает, что он делает и какие средства для этого необходимы. Фильм «Сверхчеловек» — это не просто манифест сатанизма, это серьёзная и довольно качественно сработанная духовная ловушка. И судя по тому, что в конце фильма выплывают титры «продолжение следует», история о сверхчеловеке далеко не закончена. Греф соблазняет элиту игрой в интеллектуальность, не обладая на самом деле для этого нужными способностями.

Опасен не Греф, а тот, кто его вдохновляет. Хотя за всю историю человечества ему так и не удалось добиться своих целей. Не удастся и на этот раз, хотя для многих цена спасения будет очень высокой. Тех, через кого соблазн пришёл в этот мир, ожидает страшная участь. И можно посоветовать Грефу следующий фильм (только гораздо лучше) снять именно об этом.

Словом, получился не «сверхчеловек» в плане Ницше, а самодовольный манкурт. Замах был на рубль, а удар получился на копейку — начинали как блокбастер, а закончили как водевиль. Хотя это фирменный стиль Грефа во всём — чрезмерная, пустая и напыщенная амбициозность, не подкрепленная качеством человеческого, слишком человеческого духа.