Утопия для России и мира: почему она до сих пор не реализована?
Э. В. Ильенков. Идеальное. И реальность. 1960−1979. М.: Канон+, РООИ «Реабилитация», 2017
Расхождение теории и практики — один из самых болезненных вопросов политики. Социалистическая революция 1917 года, сделанная на плечах Советов и других низовых организаций, закончилась официально не признанной, но фактически существующей диктатурой партии (как говорят некоторые — лично Сталина) и новой элиты — номенклатуры. Хрущёвская оттепель, боровшаяся с «культом личности» и поднявшая лозунг «ближе к жизни»,
И недостаточно тут сказать, как это было популярно полвека назад, что все идеи и идеологии плохи, потому что обманчивы. Общество не стоит на месте; а значит, что-то же реализуется? Неоправдана и вера в то, что «наверху всё решили»: вряд ли Сталин предполагал, что его ставленники станут разоблачать культ его личности; вряд ли Хрущёв планировал так рано «уйти на пенсию». Что же реализуется? Если «официальные» идеи не работают, то какие идеи и планы реализуются вместо них?
Во времена «угасания» и вульгаризации коммунистических идей, в 1960—1970-е годы, с этими вопросами столкнулся советский марксист Эвальд Ильенков. Восприняв всерьёз разговоры о «коммунистическом строительстве», философ начал исследовать, в теории и на практике, что же такое это строительство, и как оно ведётся в СССР. Почему после полувека существования Советского Союза и после большой героической войны в стране ведётся война с мещанством? Почему к жизни нужно становиться ближе, и кто такие эти «оторвавшиеся от жизни» коммунисты?
Почему, наконец, всё выглядит совсем не так, как предполагалось Марксом или Лениным; более того, напоминает скорее описываемый ими негативный сценарий? В сборнике редких статей Ильенкова «Идеальное. И реальность. 1960−1979» затрагивается тема подобных исканий философа, хотя основное внимание и уделено его диалектике идеального, концепции формирования психики, выросшей из работы со слепоглухонемыми детьми, и различения между работой по шаблону, произволом и настоящей творческой деятельностью.
Путь Ильенкова хорошо виден именно в его психологической теории. Философ критикует мыслителей, выводящих особенности человеческой личности (шире — общественные законы) из «животной» природы человека или из каких-то особенностей его физиологии. Ильенков указывает, что характерная особенность человека — в том, что его поведение именно создаётся, формируется после рождения через освоение созданной предыдущими поколениями культуры и собственный творческий труд. Тело и мозг — лишь идеальные носители этого процесса, обладающие высокой «податливостью». Физиология здорового человека не задаёт его судьбу; наоборот, она устроена так, чтобы воспринять любой путь, по которому будет развиваться человек. Место инстинктов у человека занимают, так сказать, рукотворные программы поведения.
На практике эти положения подтверждались воспитанием слепоглухонемых детей, которым занимались выдающиеся советские дефектологи Соколянский и Мещеряков, с которыми работал сам Ильенков.
Но далее философ должен был приложить эту теорию к существовавшему советскому обществу. Какую культуру усваивают люди, если среди них появляются мещане или эгоистичные бюрократы? Что означает это расслоение на номенклатуру, работников умственного труда, рабочих и т. д., которую так подчёркивали лозунги оттепели и показывали фильмы? Если эти «перекосы» не базировались в зверино-негативных чертах, присущих человеку как таковому, — то они должны были произрастать из каких-то особенностей советского общества.
Отсюда и берутся такие важные и революционные для своего времени и места темы у Ильенкова, как отчуждение в социалистическом обществе, вульгарно-механистическое представление о человеке и обществе, а также мнимая всеобщность государства. К сожалению, в сборнике им уделено не так много внимания — в основном через статью последователя Ильенкова Андрея Майданского.
Так, Ильенков отмечает, что коммунизм подразумевает не только преодоление частной собственности, но и снятие разделения труда — той же частной собственности, но в области культуры и знаний. Далее, подобно революционеру начала века Александру Богданову (с которым философ, впрочем, спорит по другим вопросам), важнейшей частью этой «культуры» (которую необходимо сделать достоянием каждого человека, а не частной собственностью отдельных групп, отчуждённой для остального населения) Ильенков считает политику и управление.
Несложно заметить, что из этого прямо вытекает развиваемая Ильенковым мысль о «мнимой всеобщности» советского государства: поскольку разделение труда (знаний, культуры, политики) в СССР не было преодолено ни на уровне отдельных людей, ни институционально, то находящиеся у власти люди не могут не представлять лишь часть общества, лишь интересы ограниченных его слоёв. При этом, сконцентрировав в своих руках всю власть, они должны править от лица «всех». Но тут работает старый анекдот: всё для блага человека — и мы знаем имя этого человека!
Фактически, Ильенков подошёл к признанию классового разделения советского общества. Естественно, что правящему классу было «противопоказано» разрешение проблемы отчуждения: это означало бы передачу власти массовой самоорганизации. Вредно им было и идти по пути творческого развития человека: он, как и Ильенков, рано или поздно наткнулся на эти несоответствия.
Собственно, как показано в сборнике, в частных беседах философ доходил до признания неизбежности в СССР революций. Академик Борис Бим-Бад вспоминает:
Возможно, Ильенков считал, что противоречия советского общества смогу стать базой для поворота влево, для новой жизни радикально-коммунистических идей. На самом деле, процесс пошёл не туда — по пути огульного антикоммунизма, в котором марксизм и противоречивые реалии СССР оказались перемешаны до неразличимости, а их сложные взаимоотношения не подвергались достойному изучению. В этом смысле работы Ильенкова дают нам какое-то осмысление и корней последующей трансформации, приведшей к реставрации капитализма, и причин неудач коммунистического проекта. А значит, отчасти вскрывают и истинную логику, стоящую за текущим положением вещей.