Архангельск, Мосеев остров: родильня российского флота

Путешествия по Русскому Северу

Архангельску не повезло — историческое лицо стерто. Отдельные черты проступают в Гостиных дворах, маковках Соловецкого подворья, куполах пары кладбищенских церквей, да в архитектурных излишествах полутора десятков особняков «до 1917 года». Исторический портрет 435-летнего города не складывается. Это несправедливо, так как за четыре столетия Архангельск много сделал для страны и несколько исторических поворотов Россия сделала здесь. Бывало, город совершал великий трудовой подвиг, взлетая туда, где «вершится История». Но это другая тема, а в этой статье рассмотрим невезение на ярком примере — Мосеевом острове.

Если, как уверенно считали при царях и СССР, «колыбелью русского флота» являлась Соломбала, то Мосеев остров был его «родильней». Здесь государь сухопутной Всея Руси Пётр Алексеевич первым из царей заразился морем. На Мосеевом построили яхту «Святой Петр», на которой царь дважды выходил в море и не смог более жить без этой стихии. Что привело к написанию в домике на острове указа о соломбальской казенной верфи-адмиралтействе, что повлекло постройку флота, превращение России в морскую державу и игрока на мировой шахматной доске. Мосеев остров — место, где история Московского царства со скрипом покинула сухопутную колею и пошла другим путем. И сейчас есть люди, считающие этот поворот ошибкой, что путь России пролегает вдалеке от моря. По их мнению, океанский флот России — непозволительная роскошь. Но если они правы, а, конечно, не правы, то ошибка совершена тоже здесь — на Мосеевом острове.

Царь задумывал русский флот на Мосеевом острове

Воевода А. А. Матвеев неукоснительно исполнил указ: «Яхту и светлицу вышеупомянутые мастеры иноземцы и плотники и всяких чинов люди строили, а для записи у того строенья» «всяких дел» был архангелогородский таможенный подъячий Яков Филатов. На жалованье, кормовые деньги, стройматериалы, их перевозку, прочие потребные расходы ушло казенных 1310 рублей 21 алтын 4 деньги… на «светлицы» 267 рублей 4 деньги»… Точное место строительства яхты неизвестно. По предположению В. В. Брызгалова и Г. П. Попова, это было «на восточном берегу Мосеева острова, то есть на берегу протоки, которая отделяла сам остров Мосеев о Архангельского города» (2).

В воскресенье 30 июля «в 8 часу дни» Петр прибыл в Архангельск. Его караван под колокольный звон и пальбу из пушек и мушкетов прошел Двиной мимо города «и изволил становиться у Мосеева острова и припокоится в новопостроенных ево, государевых, покоях. «Не можно изобразить удовольствия его величества при первом воззрении его на пространство вод морских и на многие тогда бывшие у пристани корабли торговые иностранные», — с подъемом говорит ревностный биограф и почитатель монарха-реформатора об этом поистине историческом моменте. На острове Мосееве (Моисееве) Петра ждали специально выстроенные «светлицы». Он непременно желал жить у самого моря.

Описание, составленное в 1712 году, впервые напечатанное в 1849 г. на страницах «Архангельских губернских ведомостей», дает представление об этом доме: «На Мосеевом острове светлица с сеньми. В ей 10 красных окон с стеклянными окончинами. Подле тое светлицы горница с комнатою. У нее 6 окон колодных, да окно небольшое, в них окончины слюдные. Погреб рубленый. Подле сеней поварня». Эти светлицы существовали до 1820-х годов» (3).

Карта XVIII века и выезд на местность дают понимание, почему был выбран Мосеев остров. С него открывалась панорама архангельского рейда — от мыса Пур-Наволок до разделения Двины на Маймаксу и Кузнечиху. Мимо острова, буквально в нескольких метрах от него, шел к пристаням глубоководный фарватер. Пузатые, с завалом высоких бортов, купеческие суда из Амстердама, равнодушно шли мимо стриженных в скобку зевак, по рыбным делам оказавшихся на двинском острове. Домик, поставленный на берегу протоки, отделявшей Мосеев остров от соломбальского Банного острова, позволял царю из окна разглядывать такелаж и корпуса идущих в Архангельск судов. В-третьих, остров был идеален с точки зрения безопасности и не раздражал старорусской архитектурой воеводских «хором». Царь любил Немецкую слободу и жить в международном порту хотел в европейском доме. Из ночей Немецкой слободы вышло бешеное веселье Петра — уединенность Мосеева позволяла и такие особенности царского характера. В дальнейшем остров показал себя с еще одной стороны — отсюда можно было наблюдать за строительством на верфи в Соломбале. Человек, выбравший под резиденцию Мосеев остров, тонко знал особенности Петра и Архангельск. Таким человеком в царском окружении мог быть Франц Лефорт, живший в 1775 году в городе на Двине и патронирующий его, когда стал фаворитом.

Юрий Беспятых: Если не первого, то наверняка второго августа Петр переселился из «светлиц» на свою яхту, он ожидал попутного ветра. Предстояло неблизкое плавание на Соловецкие острова… В плавании, целью которого был знаменитый монастырь, должен был принять участие архиепископ Афанасий. 2 августа «указ великого государя состоялся, чтоб преосвященному архиепископу далее Архангельского города на море в поход с ним нейти». Владыка не понял указа, удивился и для уточнения послал на Мосеев (Моисеев) остров своего брата Дмитрия Любимова, а с ним соборного ключаря и дьяка архиерейского дома Капрапа Андреева. Князь Б. А. Голицын подтвердил: «Великий государь по своему государственному благоволению и по приговору бояр своих… пожаловал его, преосвященного, от морского путешествия свободил». Назавтра Афанасий сам отправился в шняке на царскую яхту «с хлебом и рыбою благословения ради к морскому путешествию», Петр пожаловал владыку и прибывших с ним к руке и «милостиво преосвященного с премногою любовью отпустил к городу Архангельскому до своего, государственного, пришествия», то есть до возвращения из похода. Афанасия проводили пушечным салютом (4).

«В 4-е число», повествует летописец, «изволил великий государь на яхте своей с лодьями и с немецкими кораблями путешествовать на Двинское устье, а начальных и чиновных людей изволил оставить до своего пришествия у города Архангельскаго…». … 20 августа царь вернулся в город, яхта, проделав путь туда и обратно в общей сложности верст шестьсот, бросила якорь чуть ниже Английского моста (пристани)… Нельзя не согласиться с Р. Витрамом, об этом первом морском плавании царя написавшем, что оно «было одним из решающих переживаний его молодости, да и всей жизни: знакомство с водной стихией моря произвело на него глубокое, неизгладимое впечатление» (5).

Наталья Кирилловна и «недостойный Петрушка»

Домик на Мосеевом острове был свидетелем переписки царственных матери и сына. В домике Петр садился за стол, перечитывал на бегу просмотренные материнские письма и чиркал быстрые ответы. 43-летняя Наталья Кирилловна верила, что увлечение Петра чудными делами, морем пройдет, как юношеская любовь. Самый любящий сына человек — мама, наверно, понимала, что Петруша ушел во взрослый мир, но разум материнскому сердцу — плохой советчик. В надежде на возвращение невозвратимого, мать писала сыну одно письмо трогательнее другого. Жить Наталье Кирилловне оставалось полгода.

Юрий Беспятых: Около 14 августа, уже возвратясь из первого морского плавания, он принял материнское письмо из рук своего комнатного стольника В. И. Соймонова…: «Свету моему, радости моей, паче живота моего возлюбленному, драгому моему. Здравствуй, радость моя, царь Петр Алексеевич, на множество лет! А мы, радость наша, живы… Прошу у тебя, света своего, помилуй родшую тя, как тебе, радость моя, возможно, приезжай к нам не мешкав. Ей, свет мой, что ты, радость, в дальнем таком пути…» (6).

14 августа Петр лишь на несколько коротких минут взял перо, чтобы ответить: … «Изволила ты писать, что предала меня в паству Матери Божией, и такова пастыря имеючи, почто печаловать… тоя бо молитвами и предстателством не точию (не только — прим. ЮБ) я един, но и мир сохраняет Господь… Недостойный Петрушка» (7).

Матушка-царица отвечала на это и более позднее, от 17 августа, письма, увещевая сына: «Прелубезному моему свету, радости моему… Писал ты, радость моя, ка мне, что хочеш всех караблей дажидатца, и ты, свет мой, видел каторыя прежде пришли: чево тебе, радость мая, тех… дажидатца… Писал ты, радость моя, ка мне, что был на маре, и ты, свет мой, обещался мне, что было не хадить. И я, свет мой, о том благодарю Господа Бога и пресветлую Владычицу Богородицу…» (8).

К своему Наталья Кирилловна добавила написанное тем же, то есть собственным, почерком письмо от царевича Алексея. Первенец, которому было тогда три с половиной года, обращался к «превеликому государю моему, батюшку… Сынишка твой, Алешка, благословения от тебя, света своего радости, прошу… Пожалуй, радость наша, к нам, государь, не замешкав: ради того, радость мой государь, у тебя милости прошу, что вижу государыню твою бабушку в печали… Не покручинься, радость мой государь, что худо писмишко: еще, государь не выучился» (9).

15-го, в праздник Успения Богородицы, царь в «дворовых хоромах», то есть в своем доме на Мосееве Острове, слушал вечерню великую и утреню, потом слушал литургию в церкви Св. Ильи Пророка на Кегострове (10).

17 сентября архиепископ посетил царя в его «светлицах» на Мосеевом острове — то был прощальный визит, государь, наконец, собирался в путь. Бывший с Афанасием архимандрит Соловецкого монастыря Фирс принес Петру «образ соловецких чудотворцов в окладе, просфору, воду святую, книгу житии и службы чудотворцов и лестовки». Была отслужена литургия, после чего Петр, в сопровождении всех присутствующих, пошел к шняке… Он с архиепископом чинно плыл в шняке, но, заметив вдруг в реке «белугу», не раздумывая, пересел в «малую шлюбку» и принялся гоняться за этим крупным животным… День государь, дождавшись темноты, завершил огненной потехой — «ракитки и гранадки спускал на Англинском мосту»…(11).

Удача и неудача на Мосеевом Даниэля Атмана

С Мосеевым островом связана еще одна история — сначала удачи, а, в конце концов, неудачи иностранного откупщика Даниэля Атмана. Уже после первого и второго пришествий Петра в Архангельск ему «повезло» поставить невдалеке от петровского домика ветряную пильную мельницу. Да не простую, а по тем временам передовую — с десятками пил и потоков. Место с точки зрения логистики и природы было прекрасное — сначала с моря по Двине дули северо-западные ветры, потом по той же Двине — юго-восточные. Вряд ли он строил такое сложное производство в расчете на продажу, как часто делали и делают предприниматели, учитывающие особенности бизнеса в России. Атман совершил большую ошибку — выбрал отличное место, но сразу попался на глаза доверенным людям Петра, скорее, тому же Лефорту. Такая же пильная мельница Сийского монастыря в Ширше попалась на глаза на 10 лет позже — далековато, 16 верст. Связанное с морем выгодное производство должно было стать царской игрушкой, в Петре до конца дней жил любопытный ребенок. Избавить от выкупа в казну, часто несправедливого по цене, могла только встреча Атмана с самим царем. В 1694 году этот путь прошли Баженины, заманившие царя в Вавчугу на свою пильную мельницу и верфь, поившие царя чаем и другими напитками, предупреждавшие его прихоти, и в конце бившие челом царю о поддержке. Вместо челобития Атман спокойно пилил доски не радость иноземным судовладельцам, ремонтировавшим потрепанные корабли. В результате царь указал выкупить мельницу в казну за 1500 рублей. Это еще хорошо, Ширшинскую у Сийского монастыря казна выкупила за 50 рублей! Казалось бы, с Атманом рассчитались по справедливости. 1500 рублей в то время составляли половину цены строительства фрегата, которую Атман, продавая доски за хорошую цену, мог напилить за полгода. Цена ошибки!

Избрандт принял мельницу по описи, а Атман получил за нее 1500 руб. из Приказа Адмиралтейских дел. Приказ этот учрежден был государем в 1700 году и находился в Москве. Он заведывал, кроме прямых своих обязанностей по постройке судов, и всеми морским служителями вообще. Главным распорядителем приказа был стольник О. М. Апраксин, с званием адмиралтейца… (13).

Для правильной сортировки мачтовых деревьев, шедших к корабельному делу и на вольную продажу, указом государя в 1703 году, командирован был стольник Семен Клокачев, которому для руководства была дана подробная инструкция, которой предписывалось:

Из общего годового счета досок, отпускавшихся с Мосеевской пильной мельницы на Соломбальскую верфь к корабельному строению, видно из меморий Избрандта к Апраксину, что толщина досок показывалась в то время пальцами, а не дюймами и что доски были от одного до шести дюймов толщиною. Бревна для распиловки употреблялись длиною до 6 саж. включительно. Сотня бревен толстомерного леса с доставкой на место стоила не более 7 рублей (15).

Принятая в казну по описи, Мосеевская пильная мельница имела 3 стана и 46 пил. В ней было 13 окон. Подле мельницы находились: светлица с горницами, черные избы, хлева, бани, кузницы и сараи. При мельнице состояли в то время: мастер иноземец Питер Эндрин, 4 работника и 2 караульщика, поступившие вместе с мельницею на казенную службу. Плата мастеру производилась 12 руб., работникам по 4 рубля, а караульщикам по 28 алтын, в месяц (84 копейки) (16).

Игорь Гостев, архангельский историк: «В свой третий приезд в 1702 году Петр I был в Архангельске с большой свитой, которая заняла для постоя лучшие дома Немецкой слободы, а для царя «за горницу, что взята на государеву спальню и поставлена у пристани против немецкой слободы, плачено 12 рублев»… Пользовался ли он «светлицами» на Мосеевом острове, доподлинно неизвестно, воспоминаний об этом не сохранилось. Но, учитывая нелюбовь Петра к длительному пребыванию в одном месте, мы можем предположить, что он некоторое время жил в том доме, ведь рядом находилась верфь, на которой адмиралтейский комиссар Елизарий Избрандт строил корабли петровского флота» (17).

«Фавэлы» Мосеева — что делать?

В XVIII — начале XIX века Мосеев остров — место для прогулок горожан, приплывающих на лодках посмотреть домик Петра. В 1820-х домик «за ветхостью» разобрали, но регулярные, расходящиеся от места, где он стоял, как лучи, дорожки, и по-всякому отдыхающие горожане остались. В начале 1930-х развивающимся порту и Северному пароходству потребовалась земля, остров соединили с Соломбалой дамбой, превратив протоку в ковш, где ставили ремонтируемые суда. Здесь расположились портовые службы, деревообделочный цех «Красной Кузницы», службы Северного морского пароходства. Выйти на берег постороннему полюбоваться Двиной и городом с реки уже не получалось. В 1990-х отдаленность Мосеева острова от начальства сыграла с ним злую шутку — он превратился в «фавелу». Разбитый асфальт, дырявые заборы, промздания непонятного уже назначения стали приютом десятков ООО по ремонту автомобилей, распиловке бревен, производству мебели — вперемежку с обломками подразделений пароходства и завода. В юридическом смысле, запутался сложный морской узел, распутывая который можно наткнуться на землепользователей, связанных с влиятельными в Арктике структурами.

Но мэрия города уточняет генплан, и момент разобраться на Мосеевом подходящий. В Архангельске в свободном доступе нет места, символизирующего «колыбель русского флота», которой при царях и СССР считалось Соломбальское адмиралтейство 1693 года. Историческая его территория занята относящейся к ВПК «Красной Кузницей», а Мосеев остров усеян нарушающими законодательство землепользователями. При любом раскладе их следует заставить вывезти обломки и мусор, покрасить цеха. Город может превратить бесконечные заборы в картины по истории флота — молодежным конкурсом и грантами для художников. А вот принудить обитателей скинуться на асфальт маловероятно, дорогу, чтобы ввести в туристический оборот это славное место, придется делать городу. Следует за многочисленные нарушения расторгнуть пару договоров землепользования на участки в конце острова, откуда открывается вид на Архангельск и Северную Двину. Здесь поставить копию Петровского домика в Санкт-Петербурге, имевшего то же назначение, что и домик на Мосеевом — чертежи нашего вряд ли сохранились. Конечно, можно пойти путем меньшего сопротивления — отдать Мосеев крупному застройщику под «Морскую слободу», благо, что нет расселения — пусть сам распутывает узлы, лишь бы очистил полуостров от «фавел», взял на себя петровский домик и установку символической «колыбельки русского флота».

Примечания: