Веркола: медвежья поляна на мызе

Экскурсию по Верколе, родине писателя Федора Абрамова, мне провела жена его племянника Владимира — Анисия Петровна. Абрамовская часть Верколы, выше по течению Пинеги, стоит на высоком угоре, обращенном к Артемиеву монастырю с крутым спуском к речке Сямженьге, притоку Пинеги. Сразу за ней — острая, как нож, острием вверх, гора красной глины — мыза, упоминаемая в произведениях Абрамова. Забраться на нее получится с помощью четырех конечностей — хватаясь за кустики, чтобы не скатиться на пару десятков метров. По самому острию лезвия-мызы идет тропа, ведущая все выше и выше — в чащу леса, и заканчивается загадочной поляной. Чища — так называют такие поляны-покосы, очищенные от деревьев.

Ф. А. Абрамов, «Пути перепутья»: «За Пекашином, как только спустишься с красной глиняной горы да переедешь Синельгу, начинаются мызы и поскотина.

Поскотина — еловая сырь, заболоть с проклятой ольхой да кочкарником, где все лето изнывает комар, — справа, вдоль Пинеги. А мызы — по левую руку, на мохнатых лесистых угорах.

Мыз в Пекашине десятки — они тянутся чуть ли не на пять верст, вплоть до Копанца, и у каждой мызы свое название: по хозяину, по местности, по преданию — поди-ка запомни все.

Местному жителю легче. Местный житель с детства незаметно для себя постигает эту лесную грамоту. А каково приезжему? Как запомнить названия навин — там на сотни счет? Как разобраться с покосами? Синельга Верхняя, Синельга Нижняя, Сотюга, Вырда, Нырза, Марьюша… Одиннадцать речек! И по каждой речке пожни: иссады, бережины, мысы, наволоки, чищанины, ламы… — сам черт ногу сломит» (1).

Н. А. Криничная, известный фольклорист, этнограф, Карелия: «В чищи («мало было полей-то, дак чистили»), т. е. в подсеке, очищенной под пашню, и особенно в урочный час, когда вечером припозднятся в лесу, находившиеся там люди не раз оказывались свидетелями различных, подчас весьма живописных мистерий. Здесь, по словам очевидцев, «обязательно вот эти появились в красных кафтанах». Или же рассказчик, раздвинув руками березняк, видит в сумерках на поляне много, более десятка, человеческих «фигур», похожих на монахов. Они идут в «унылом таком виде» и вполголоса поют молитву. Часть этих фигур несут «гроб на колышках» (2).

Согласно быличкам и бывальщинам, в условиях обозначенного хронотопа возможно появление того или иного мифического существа. Так, женщина, жавшая на поляне, вдруг увидела здесь «человека», стоящего выше леса. Его возникновение вслед за появлением собачки с блестящим ошейником, как адресованный ей свист, не вызывает у очевидца сомнений относительно природы длинного персонажа: это леший (3).

Появление лесных мифических существ настолько привычно связано в представлении крестьянина с сенокосными угодьями, что и сами эти существа подчас изображаются в виде множества косцов, идущих по лесу с косами «во время Покрова» (1−15 октября). Этот период, отнюдь на связанный с порой реального сенокоса, в народе называют «лешевским сенокосом» (4).

Записала в Архангельской губернии Э. В. Померанцева: «Прежде-то ходили полудницы, щекоткой защекочут до самой смерти, отец рассказывал. До полудня они ничего не делают, а с полудня с пожни нужно уходить домой. Как жнут рожь, так полудницы-то сидят, скрючатся все, руки, ноги вот так сложат. Теперь полудницы стали куда-то деваться. Отец в глаза не видывал их, а старухи-то жнут, так видывали.

Жали. Было это со старухой. Время-то склоняется вот так уж, с поля уходи — полудницы придут. Полудницы так угонят, защекочут, порешат человека. Так вот, говорят, жала одна женщина. Жала да поглядела — никого нету: «Дай еще сноп принесу». Немного сноп не донесла — прилетела полудница, ее схватила и щекотать. Щекочет она насмерть. А вниз повались, и оступится» (5).

Н. А. Криничная: «Даже зароды — стога сена, стоящие на пожне, осмысляются в бывальщинах как возможное обиталище мифического существа. В одном из этих зародов располагается леший со своей семьей, причем жена его — некогда проклятая мужем женщина. И потому с бабы, которая с разбегу бросилась в «кучу» травы, вихрем сдернуло платье: лишенная одежды, она осмысляется как лиминальное существо» (6).

Записано в поселке Дворишном (Кенозерье) Архангельской области: «Вот была родная племянница. Ее проклянул муж. И пятнадцать годов ходила с лесным, два детеночка прижила, ходили вслед с ими. Вот приходят на ихнюю пожню, бабам и говорят:

— Лесовой в такой-то куче. В ту кучу (сена) не ходи.

— А что — говорит одна баба — та куча? Гляди, в ей какая травина.

Она разбежалась да на ту кучу паде. Вдруг вихорь пошел. Эту кучу всю порастаскало по пожне. С бабы платье сдернул. Оказалась тут и племянница с детьми. У ей детей вихорь убил, одного так взял за ногу, на другую наступил и разорвал. А племянница бежит к бабам на пожне и говорит:

— Не бойтесь, я ваша! Помните, пятнадцать годов я потерялась. Меня муж проклял. Ходила с лешим. И сейчас не поду домой и с мужем жить не стану. Поду по монастырям.

Пошла в монастырь куда и боле не жила в деревне» (7).

Н. А. Криничная: «В аналогичных локусах фиксируется и полевой. Надо полагать, что каждым видом растений, являясь его духом-«хозяином» и его персонификацией. До нас дошли лишь отголоски подобных представлений. Так, например, известна ржица — дух ржи, изображенный с клещами в руках, которыми он может на части разорвать человека, вторгшегося в его владения: «этими клещами как захватит — и все». Дух же гороховища держит в руках раскаленную добела железную сковородку, намереваясь на ней изжарить того, кто заберется на чужое поле. Наряду с рассмотренными духами растений на нивах может появиться и дух репища, изображенный иногда в виде змеи, охраняющей эти растения» (8).

Записано на русско-белорусском пограничье: «В поле нельзя спать ночью и ложиться на меже. Потому, что ночью ездит межник. Когда-то наша баба Дуня в поле копала с отцом и матерью картошку. Отец с матерью погрузили мешки и поехали отвозить. Мать сказала Дуне: «Сиди, жди, скоро приедем». Они уехали и забыли приехать назад. Она осталась и заночевала, и легла на межу в двенадцать часов ночи. И вот засияло перед ней сияние, она приподнялась и видит: стоит конь и дядька на коне. Сидит, блестит, как человек на коне, и ее как ударит плетью — и нет ничего. Он ее плеткой огрел. И наша Дуня так перепугалась, что ее знахарки отшептывали. Нельзя спать на меже, потому что межник ездит в двенадцать часов. Проверщик такой, проверяет межи, поля…» (9).

Н. А. Криничная: «…На поляне может локализоваться и христианизированный персонаж. В одной из легенд в качестве такового изображен Егор Харабель, т. е. Егорий Храбрый. Зайдя в лес «очень далеко» и поглядев «в ту сторону», символизирующую расположение потустороннего мира, рассказчик увидит поляну, а на ней «волков-волков — тьма тьмущая, пожалуй, до тыщи будет, а на поляне посреди волков на белом коне стоит Егор Харабель (10).

Согласно народным верованиям… мифическое существо может забрать к себе человека и любое животное, особенно тех, кто был послан к нему самими же родителями либо хозяевами. Так, например, в сердцах посланную матерью к лешему «девку» встречает в поле «седатый старик», который предлагает той посидеть с ним. Совместное с мифическим существом сидение в пустынном месте, да еще на колоде, приравненной к гробу-домовине, служит предпосылкой к смерти, настигающей человека временно или окончательно. И лишь по завершении магических действ, которые исполняет мать, наученная деревенской колдуньей, девушка получает возможность вернуться домой: «А старик тотчас девку и пихнул: «А, поди!» (11).

Мало того, мифическое существо, со своей стороны, и само предпринимает шаги, чтобы теми или иными способами заманить к себе на поляну или пожню, в поле или лес человека или животное. По одной из версий, оно появляется само в избе в двенадцать часов ночи, приняв облик девушки, «такой красивой-красивой». Встав перед очнувшимся ото сна парнем, она глядит на свою жертву «мигая», а сама все пятится и пятится, уводя его за собой. Пройдя из спальни в горницу и минуя коридор, она выходит на улицу, затем — в поле, и все «мигая так», достигает поляны. Здесь видение вдруг «потерялосе», а на месте остались одни «косья» (косы или кости) (12).

…Заманивание чаще всегда приобретает персонифицированный характер. Например, направляющаяся на пожню женщина углубляется в лес, поскольку следует за идущим впереди, как ей показалось, знакомым старичком. Однако, увидев как он «меж елок увертывается», проезжая через лежащие поперек «осинья» (упавшее дерево-колода приравнивается к гробу), она понимает, что дело неладно. Вовремя спохватившись, она еще может преодолеть ситуацию заманивания: «повернулась — да и обратно» (13).

Записано у Е. И. Агапитовой в деревне Агафоновской, Каргопольского района Архангельской области: «Было с сестрой мы ходили за грибами. Идем за грибами уже вечером. Идет мама впереди, в красном платке, в кафтане, как и всегда ходила. Мы догоняем. Мама уже раньше нашего наломала рыжиков. Смотри, осталась дома, а оказалось, идет с рыжиками, и впереди нас. Мы догонять, а перед поле, впереди-то. Она зашла в поле раньше нашего. Мы бежим-догоняем. Добежали до поля, изгородь перешли — мамы нет. Поле большое, должна быть среди поля, а нигде нет, не оказалось мамы. Посмотрели по сторонам — нигде никого. Думали, отдыхает. Может: нет, нету. И побежали опять. Пришли — мама дома, ходит со скотом:

— Мама, ходила в лес?

— Нет. Не ходила, вы что.

— А ты шла — мы тебя догоняли, догоняли.

— Подите, я никуда не ходила, что вы придумали.

Вот что было, не знаю» (14).

Н. А. Криничная: «Коллизия «исчезновение — появление» в данном локусе может относиться и к сюжетам, связанным с пропажей-обретением домашних животных. Так, именно на поляне оказывается «закрытой», и т. е. ставшей на какое-то время невидимой, телящаяся корова. После соответствующего обряда ее «открывают», причем в самый полдень, на той самой поляне, где уже «столько раз» искали» (15).

Приехав на пожню, локализованную на острове, что служит знаком изолированности этого пространства, хозяева, которые «пятьдесят раз здесь были», увидели наконец свою ранее «закрытую» и потому невидимую корову. Она «лежала на середке пожни», т. е. в точке соприкосновения миров, поскольку длегиц… у нее «зад сломал». Так был наказан хозяин коровы за то, что в течение святок в поисках пропавшей животины обратился у к двум колдунам, нарушив принятый ритуал» (16).

…В любом случае поляна, пожня, поле, нива осмысляется как медитативный топос, где мир людей стыкуется-размыкается с миром мифических существ… Участок леса, возделанный человеческим трудом, уже не является исключительно природным, хотя он еще и не принадлежит ойкумене. И тем не менее «свой», «наш» распространяется и на отобранное у природной стихии пространство, которое еще недавно представлялось чужим, диким…» (17).

Анисия Петровна Абрамова много лет проработала в комсомоле и на мой вопрос, не встречаются ли на поляне мифические существа, ответила, что ничего такого не слышала. «А вот медведи — их там много». Анисия Петровна не допускала мысли, что это не простые медведи.

Примечания: