Архангельск: бронзовая чайка трижды улетала

Кошка, селедка, чайка и сказочник

В Архангельске, на «заповедной» улице имени политработника 6-й армии РККА Чумбарова-Лучинского, стоит памятник Степану Писахову, северному сказочнику-балагуру. Его автор, скульптор и художник Сергей Сюхин, называет скульптурную группу «Здравствуйте, люди добрые!». В группе — Писахов, чайка на шляпе, кошка у ноги и селедка в авоське. Сказочник протягивает всем желающим отполированную бронзовую ладонь. Недалеко, на Поморской улице, стоял дом его отца-ювелира, в котором после советской муниципализации Степану Григорьевичу оставили комнату. Сначала кормила живопись, и Писахова до 1938 года знали как художника. Но картину нужно продать, организовать выставку, хлопот много. Сказки-небылицы кормили лучше: раскрыл рот —и полились истории, можно чаёк прихлебывать. Хозяева пироги подносят да посмеиваются над вралем-сказителем и его героями. Самим невдомек, что российская жизнь в XX веке превратилась в какой-то сюрреалистический хоровод. Расскажи кому на Рождество 1917 года, что они переживут через месяц, два года, 20 и 25 лет, — никто не поверил бы. Так и Писахов: где правда, где обман, кто врет, а кто пророчествует — не различить…

Л. М. Леонов, русский писатель, путешествовал в августе 1919 года с С. Г. Писаховым из Москвы в Архангельск. В Архангельске уже интервенты:

«Нас было семеро. Уехало из Пянды лишь пятеро. Четверо из нас решили ехать в лодке и спустились к берегу найти и купить какую-нибудь лодчонку для дальнейшего путешествия в стольный град Архангельск. И в ту же минуту, как они, четверо, обсуждают вопрос, как быть дальше, вынырнула откуда-то моторная лодка с красноармейцами и подошла совсем близко — чуть ли не на 8−10 шагов. Потом в лодке показались люди в солдатских шинелях с пятиугольными красными звездами на фуражках, с винтовками, и без прицела дали залп в стоящих на берегу четырех безоружных человек. Один из четырех упал раненый… другой свалился с простреленной головой — пуля вошла в висок и вышла в затылок. Один бросился бежать зигзагами от берега и упал куда-то в ржаное поле и этим спасся от ожидавшей его печальной участи… Степан Григорьевич (Писахов, — прим. автора) повел раненого (один был убит) к местному священнику. А к Пянде уже подходила красноармейская дружина, успевшая съездить за подкреплением в Березник, и, воинственно бряцая оружием, опрашивали, где находятся приехавшие недавно люди. Наш дом оцепили вооруженные, и в комнату, где поселились мы, широко размахивая красными руками, вошел комиссар (фамилия его, как мы после узнали, — Виноградов, один из «архангельских»). Постоял в дверях, плюнул в угол, грубо бросил:

— Здравствуйте, товарищи! — и, несколько меняя тон, свертывая «цигарку», небрежно заметил, обращаясь к нам: — Вы чего от берега-то убежали? По какой причине?

Наша хозяйка, сморщенная, седая, но крепкая старушонка, не выдержала.

— Что ты, батюшка, окстись, в живых людей стреляете, а еще спрашиваешь? Комиссар самодовольно улыбнулся, сплюнул еще раз и двинул свою тушу к дверям, вероятно «углублять революцию» в соседних деревнях, в среде рабочих и крестьян… Осада дома была снята. И мы были рады, что наконец-то сможем двинуться в дальнейший путь… А вверху уже реяли английские аэропланы» (1).

Н. Д. Григорьев, командир красного партизанского отряда: «И как раз я был на посту, когда на берегу захватили трех человек: одного — еврея, второго — художника Писахова и еще третьего — какого-то проходимца. Они ехали в Архангельск. Я говорил, что нельзя, ребята, я не отвечаю за то, что вы останетесь живы! Я уговорил, напугал их, и они ушли в деревню… Я знал, что они в повороте не пойдут, но они окольным путем обошли, сели в лодочку и поехали вниз. А наша разведка их увидела и пустилась настигать на катере. Они выскочили на берег… и бежать. В них начали стрелять, и одного (еврейчика) прострелили в плечо и в голову… Они все упали. Их захватили и привели обратно. Это была смешная картина… Тогда я совершенно не знал, что это за люди. Но после я, запомнив, узнал этого мазилку Писахова. А потом я не знаю, каким путем, но они удрали» (2).

С. Г. Писахов: «На треске в море гуляю

…Да что Пуля! (в сказке капитан-рыбак носит фамилию английского генерала Ф. Пуля — командующего войсками интервентов, — прим. автора) Я вот сам на лодчонке выскочил в океан (тоже на Мурмане дело было), от артели поотстал да вздремнул, и сон такой ладной завидел, да лодка со всего ходу застопорила разом. Я чуть за борт не вытряхнулся. Протер глаза — я со всего парусного да поветренного ходу на косяк трески налетел.

В беспокойство не вошел: ни к чему себя тревожить. Оглядел косяк, глазами смерил — вышло километров на пятьсот. Длинной палкой толшшину узнал — вышло двадцать пять метров. Дело подходяшше: ехать можно. А на тресковой косяк лесу всякого нанесло. Смастерил избушку, огонь развел, уху сварил. Рыба тут. На рыбе еду, рыбу варю. Поел да поспал, поспал да поел. Меня треска и кормит и везет.

Пора бы к дому сворачивать. А весь косяк хвостом мотнул да на север повернул. И понеслись мы мимо Новой Земли, в океан Ледовитой. На льдинах встречных алыми платочками, что жоне с Мурмана вез, знаки свои поставил. Погулял, и домой пора. Досками отгородил от всего косяка клин километров в пять. Высмотрел вожака-рыбу, накинул узду. И так ладно вышло! Правлю, куда надо, весь косяк вожжой поворачиваю. К дому свернул. Шибче парохода шел.

В городе у рыбной пристани углом: пристал. Пристал и почал торговать свежей треской: на что свежее — живая в воде.

Продавать стал дешевле богатеев, по грошу на пуд скидывал! Ну, покупатели ко мне валом валили.

Опосля торговли смотряшши, лицезряшши столпились на берегу. Антересно всем поглядеть на тресковой косяк. Ну, я пушшал гулять по треске робят малых с учительшами задарма, а с других жителей по копейке брал.

— Да ты, гость разлюбезной, кушай, ешь треску-то!

Из того самого стада, на котором я ехал, только уже не обессудь — посолена» (3).

Белогвардейская газета «Северное утро», город Архангельск, 4 июня 1919 года: «Знамя полка Дайера

В воскресенье 1-го июня, как мы уже сообщали, при торжественной обстановке было вручено знамя геройскому полку имени капитана английской службы Дайера. Как известно, полк этот сорганизован капитаном Дайером из бывших красноармейцев и, участвуя в боях против советских войск, показал чудеса храбрости, проявил геройский дух и крепкое мужество, искони присущие русскому солдату. Английское командование, в знак того, что герои-дайеровцы своей неустрашимой храбростью в борьбе с большевиками вернули себе доброе имя, выразило желание дать полку имени Дайера знамя, которое и было исполнено по проекту нашего талантливого художника С. Г. Писахова. Знамя очень красиво исполненное, изображает на фоне трехцветного русского национального флага меч, обвитый лаврами, — символ: мечом возвращается доброе имя. На трехцветных национальных лентах надпись: «Полк имени Дайера» и «г. Архангельск. 1919 г.». На древке очень красивое копье, в лапах орла — меч и бомба. На голове орла изображен крест как символ победы — «сим победиши» (4).

Б. Пономарев. «Архангельск литературный». 1989 год: «Целый цикл сказок Писахова посвящен периоду хозяйничанья интервентов в Архангельске, борьбе с ними. Эти сказки были опубликованы в 1940 году в альманахе «Север», выпущенном к двадцатилетию освобождения Севера от интервентов и белогвардейцев. Эти сказки — живая и острая сатира на иноземных захватчиков, которых Писахов метко называет «инстервентами». «Они, — говорит Сеня Малина, — заскочили к нам на одночасье и почали воровать вперегонки» (5).

Газета «Северное утро», «от нашего специального корреспондента», осень 1919 года: «Первый день боя.

От станции Плесецкой до 377-й версты я ехал на поезде тяжелой артиллерии «Деникин». Заговорили орудия, гул далеко покатился по лесу, и где-то далеко бахали разрывы… А лес кругом белый, снежный. Через белые кружева заиндевевших пушистых веток виднеется небо, вверху синее, к горизонту бледневшее и переходящее в зеленоватый тон, облака, мягкие, пушистые, протянулись над горизонтом и почти неподвижны… С разрешения капитана С-го я пустил снаряд к большевикам, встав на место стреляющего. Пошел с поручиком Т-дзе вперед по полотну железной дороги. Навстречу шли пленные большевики партиями. Одеты тепло, часто в новые полушубки, в валенки, с котомками, с запасными полушубками, валенками, сапогами… Около поезда видны большевики, скачут, как будто их ошпарили кипятком… на полпути останавливаемся, зовем красных к себе. Но среди красных вертится какая-то юркая фигура, что-то шумит… Юркая фигура устроила митинг. Но какой лживой речью юркая фигура еще раз загипнотизировала красных? И когда я собрался рисовать — раздались крики. Вперед! Затрещали пулеметы, засвистели пули…

Ст. Писахов. Разъезд 377 версты. 13 ноября 1919 года» (6).

С. Г. Писахов: «Своим жаром баню грею

Исправник уехал, волков увез. А я через него пушше разгорячился.

В избу вошел, а от меня жар валит. Жона и говорит:

— Лезь-ко, старик, в печку, давно не топлена.

Я в печку забрался и живо нагрел. Жона хлебы испекла, шанег напекла. Обед сварила и чай заварила — и все одним махом. Меня в холодну горницу толконула. Горница с осени не топлена была. От моего жару горница разом теплой стала.

Старуха из-за моей горячности ко мне подступиться не может.

Старуха на меня водой плеснула, чтобы остынул, а от меня только пар пошел, а жару не убыло.

Тут меня баба в баню поволокла. На полок сунула — и давай водой поддавать.

От меня пар! От меня жар!

Жона моется-обливается, хвошшется-парится.

Я дождался, ковды баба голову намылит да глаза мылом улепит, из бани выскочил, чтобы домой бежать. А меня уж дожидались, моего согласья не спросили, в другу баню поташшили. И так по всей Уйме я своим жаром бани нагрел! Нет, думаю, пока народ в банях парится, я дома спрячусь — поостыну» (7).

Письма С. Г. Писахова

«В. Г. Лидину

12 января 1928 г.

Не писал давно — воевал. Академия Наук выкрала из Архангельска все рукописи до 150 пудов. Писали старику Сибирцеву, ведавшему рукописями, чтобы он молчал, пока не добудут нужных согласий. За это обещали обеспечить его старость. На собрании (отчет работы Губисполкома) я выступил. Назвал представителей Ак. наук — ворами, а Губоно и Губполитпросвет — жуликами… Внес предложение относится строже к приезжающим ученым и присматривать за их проделками. По адресу ученых со мной согласились, а вот Губоно и Губполитпросвет не хотят признать себя жуликами. Начато дело» (8).

(Академия наук СССР, Пушкинский дом, другие институты, устраивали экспедиции на Русский Север и вывозили в 1920-1970 гг. тысячи древних икон и старопечатных книг. Иконы и книги изымались в областных и районных музеях, покупались с рук, вывозились из церквей. До сих пор среди архангельских исследователей нет единого мнения — спасали старину экспедиции, или, как считал С. Г. Писахов, «выкрадывали», — прим. автора).

«В. Г. Лидину

6 января 1929 г.

Для сломки собора, под видом постройки Дома культуры, наши ханжи антирелигиозные набавили по 5 к. на бутылку пива! …Я не знаю, кому писать в защиту собора, — город обезобразят. И площадь непригодна для большой постройки, надо делать искусственную насыпь. И надо будет вырубить сквер. А у нас это единственный уцелевший сад. Жаль, что заговорил о соборе. Замутилось настроение» (9).

(Свято-Троицкий кафедральный собор Архангельска был разобран на кирпичи в 1929 году, — прим. автора).

«В. Г. Лидину

Ноябрь 1929 г.

…после ареста все еще прихожу в себя. Сцапали меня «свидетелем». Пришли ночью, вооруженные и оружием и криками. Грохотали всю ночь с 1 ч. н. до 8 утра. Суток 8 или 9 был в общей и 7 в одиночке, но нас было двое. Но — вины не нашли и свидетелем я был не нужен. Пришел домой. Разгром: живого места нет в комнате, и мои работы частью уничтожены. Картины сваливали в кучу и ходили по ним при обыске. Уничтожены картины поездки на землю Франца-Иосифа. Не знаю что делать?» (10).

«Б. В. Грозевскому

22 ноября 1939 г.

Спасибо за ласковое письмо, Борис Валерианович, но мой юбилей отменен местными художниками. Они заявили свой протест в Арх.Обл.исполком. Заявили, что я не имею больше права звать себя художником. Им не известно, что я сделал за 5 лет после 35-летнего юбилея…» (11).

«Л. М. Леонову.

1949 г.

Юбилей ЗАПРЕЩЕН (!), СОРВАН (!) уполномоченным ССП.

…Не позволил уполномоченный ССП сделать объявления о выставке ни в газете, ни по радио. Выставка оказалась под запретом! Общественность — попавшие на выставку — очень тепло отнеслись… Писатели Архангельска, послушные уполномоченному, ни шутя, ни серьезно меня не поздравили… Издание моих сказок уже не может быть… Музей собирался купить мои картины… резко сказали: НЕ КУПИМ!» (12).

«В. Г. Лидину

26 ноября 1951 г.

В школе умственно отсталых у меня только 4 часа в неделю. Надо заинтересовать ребят. Удачно прошли уроки к Октябрю, готовимся к 5/XII… По себе знаю, как много значит заинтересованность учителя. Утренник 7 ноября произвел большое впечатление. Выступили ребята. Декламировали плохо владевшие речью (над исправлением ребят идет работа). Словом — эта школа дает большую радость. Вижу огромную заботу о ребятах. Из школы выходят полноценные работники» (13).

«В. Г. Лидину

27 сентября 1953 г.

Изд-во «Сов.писатель» так разделали мои сказки! Спасает сравнение с прежними отзывами печатными и письменными … пустое ремесленичанье… «бесцветный язык», фантазия небогата, фантазия примитивна. Среди слов, назначенных к изгнанию, оказалось «инстервент». Убедили, что такая книга не может заслужить внимание читателя» (14).

С. Г. Писахов: «Стерлядь

Ко мне в избу генерал инстервенской заскочил. От ярости трепешшется, криком исходится. Подай ему живу стерлядь!

У меня только что поймана была, не сколь велика, такая — аршина с три гаком. Спрятать не успел, держу рыбину под мышкой, а сам трясусь, коленки сгибаю, оторопь проделываю, быдто уж очень я пужлив, а сам стерлядь тихонечко науськиваю.

Стерлядь, ты сам знаешь: с головы остриста, со спины костиста.

Вот инстервент пасть разинул, штобы дыху набрать да криком всю Уйму напугать.

Я стерлядь ему — в пасть! Стерлядь скочила и наскрозь проткнула. Головой по ногам колотит, а хвостом по морде хлешшет! Генерал инстервенской ни дыхнуть, ни пыхнуть не может. Стерлядь его по деревне погнала, солдаты фрунт делали да кричали:

— Здравье желам!

От крику стерлядь пушше лупила инстервента, он шибче бежал.

Стерлядь в воду — и пошла мимо городу, инстервент лапами всеми четыреми машет, воду выкидыват, как машина кака.

В городе думали, что нова подводна лодка идет. Флагами да свистками честь отдавали и все спорили, какой нации новой водяной аппарат?

А как распознать инстервентов? Все на одну колодку. Тетка жоны моей, старуха Рукавичка, сказывала:

— Не вызнать даже, — кто из них гаже!

А стерлядь мимо Маймаксы да в море вышла. По морю к нам ишшо напасть несло. Шли военны пароходы инстервентски, и тоже нас грабить. Увидали в подозрительну трубу стерлядь с генералом, думали — мина кака диковинна на них идет, закричали:

— Гляньте-ко: русски какую-то смертоубийственну машину придумали! Мы за чужим идем, но в самоповрежденье попадать не хотим.

В большом страхе заворотились в обратну дорогу, да порато круто заворотились: друг дружке боки проткнули и ко дну пошли.

Одной напастью меньше!» (15).

Фантасмагория продолжается и с памятником. Чайку отламывали и возвращали на шляпу Степану Писахову три раза. Предлагали делать ее съемной. На вопрос, зачем она вообще нужна, автор памятника С. Сюхин отвечал, что кошка и селедка в авоське — быль, а чайка на шляпе — небыль, самый сказочный персонаж скульптурной группы.

Примечания: