Ворзогоры: как начиналась Гражданская война

Была ли неизбежна в России Гражданская война? Памятуя, что она вряд ли началась бы без интервенции, то была ли неизбежна и интервенция? На берегу Белого моря есть старинное поморское село Ворзогоры, и вопрос неизбежности будет понятнее на его примере.

Николай Келарев, онежский уездный военком, большевик: «…Приход союзников, начавших оккупацию Мурманского побережья… Когда было получено сообщение о занятии интервентами Сороки и Сумы, стало совершенно ясно, что следующей должна быть Онега. Мы должны были ждать гостей с каждым приливом морской воды… В июне (1918)… сформировался пограничный отряд около 60 чел… В задачу данного отряда входило несение постовой службы на морских пограничных кордонах — в селе Покровском, Ворзогорах и др.» (1). «…Его руководители были бывшие офицеры», что вызывало сомнения, хотя командир отряда заверял, что «у него в исправности несется постовая служба». Н. Келарев решил проверить пост в Ворзогорах и отправил туда пять красноармейцев из Онежского батальона.

Н. Келарев: «Прибывшие в Ворзогорскую волость красноармейцы встретили от населения самый недружелюбный прием, их никто не хотел пускать ночевать. На пограничном посту никого не оказалось, и со слов населения выяснилось, что пограничный пост был снят две недели тому назад» (2).

Снятие поста и сокрытие этого факта говорили о предательстве — командир погранотряда был арестован, а отряд распущен. Необходимо было узнать настроения и жителей Ворзогор. В Онеге арестовали ворзогорского священника Сибирцева. По мнению большевиков, именно он и местный учитель Вологин были «штабом контрреволюции».

Проведя с помощью ЧК аресты, Келарев отправился в Ворзогоры разбираться с постом и населением. Навстречу попался посыльный из волости с протоколом общего собрания «об аресте присланных красноармейцев, отобрании у них оружия, и в заключении предлагалось уездвоенкомату больше в волость красноармейцев не присылать: мы, мол, войны ни с кем не желаем». На митинге в селе Келареву почти «…удалось договориться, что они (ворзогорцы) освобождают наших красноармейцев и отдают винтовки… За что я им обещал запретить ходить красноармейцам в деревню. Но вот приехал почтальон из Онеги и сообщил, что арестовали попа. …гвалт, крики по моему адресу и адресу большевиков, угрозы убить, утопить… одна женщина… сообщила, что утром из волости посланы гонцы в соседние волости, чтобы созвать весь народ в Ворзогоры для защиты от большевиков» (3).

«Защита от большевиков» побережья, с англичанами на подходе, это уже «не хотим ни с кем воевать», а помощь оккупантам. Была еще надежда, что созыв соседей — давление на власть, арестовавшую священника. В Онеге не хотели применять силу, все еще надеясь на переговоры.

Н. Келарев: «…Постановили меня с четырьмя партийными товарищами срочно направить в Ворзогоры с тем, чтобы произвести собрания во всех близлежащих волостях… Не доезжая 9 верст до Ворзогор… увидели вооруженных людей, которые на наш окрик дали по нам залп из винтовок почти в упор. С первых же выстрелов упали т. Гутин, за ним Зиновьев и Семенюк… Мне и Бармину удалось вырваться их этого переплета. Нас провожали пулями еще две версты» (4).

Казалось, какие могут быть еще сомнения — ворзогорцы восстали с оружием в руках. Но советские, еще не сталкивающиеся с жестокой логикой Гражданской войны, еще «предполагали, что нас обстреляла подошедшая разведка оккупантов».

«Было решено срочно послать отряд для выяснения положения и ликвидации восстания, хотя для нас не совсем было ясно положение. …Отряд около 80 человек при одном пулемете был быстро собран… и направлен в Ворзогоры… Не доходя трехверст до Ворзогор нагнали … удирающую от нас засаду… После коротенькой перестрелки — мы обстреливали пулеметом — противник наш струсил и стал просить о переговорах, прислав своего парламентера с белым флагом».

Гутина застали уже умирающим, а Семенюка — без медпомощи с раздробленной ногой. «В заключение договорились об остальных условиях нашего перемирия… для окончательной ликвидации восстания решили командировать т.т. П. Попова и С. Гутина» (5).

Ворзогорское восстание было предпоследним звеном в цепи событий на Онеге, перед высадкой интервентов и Гражданской войной. До него были полтора года распада системы управления, экономических связей императорской России и привычного образа жизни. И соревнования отдельных групп и личностей за перехват власти. После разоружения в Онеге 12 марта 1917 года царской полиции управление оказалось в руках подопечных премьера Львова земцев и Онежской городской думы. В городе создали уездную временную земскую управу, а в волостях — временные волостные. Заправляли в них эсеры. Но 20−28 октября 1917 года в дни проведения первого уездного земского съезда в его адрес пришла телеграмма от Архангельского Совета р.(рабочих) и к.(крестьянских) депутатов о переходе власти в руки советов. Они разослали обращение к жителям «о сохранении порядка». Но уже 16 марта 1917 года онежские учитель Осипов, рабочий Смирнов и конторщик Альбрехт образовали исполком общественной безопасности — принявший приветствие Петроградскому совету рабочих и солдатских депутатов, под который они «ушли». Троица-исполком сообщила, «что к комитету перешло руководство продовольственным и административными вопросами».

Положение ухудшалось, общество радикализировалось — выдвигались эсеры, опиравшиеся на крестьян. Первый уездный крестьянский съезд произошел в июне 1917 года. В резолюции он обращался к крестьянам в шинелях, что «верит, что солдаты — сыны свободной России, не позволят внешнему врагу отнять завоеванную свободу… и отвергнут всякие попытки заключения сепаратного мира» (6). Хотя единственным желанием фронтовиков было возвращение домой. Неудивительно, что на второй крестьянский уездный съезд 24 ноября 1917 года собралось только 8 делегатов из 20, и голосовали только по вопросу выборов делегата на Всероссийский съезд. Третий крестьянский съезд 20 декабря 1917 года поддержал переход власти в руки советов.

Летом 1917 года в селе Подпорожье образовалась Подпорожская республика со своим советом народных комиссаров, выразившая недоверие Временному правительству в Петрограде и потребовавшая перехода власти в руки Советов. Республика утверждала, что из решений Временного правительства ей подходит, а что нет. Проблемы распадающейся экономики России усугублялись подпорожскими порядками, принятыми из лучших побуждений, но усиливающими абсурд. Совнарком Подпорожья отказался выполнять решение Временного правительства о повышении цен на хлеб в два раза, «признав его незаконным, ведущим к дезорганизации и анархии». Так как вокруг цены повысились — в Подпорожье хлеб пропал. Уездный продкомиссар Кучепатов приостановил отгрузку в Подпорожье керосина и попытался отобрать ключи от складов, но его прогнал общий сход волости.

Земский уездный съезд ответил на Октябрьский переворот резолюцией: «Захват города Петрограда фанатическим меньшинством, вообразившим себя выразителем воли всего русского народа, ввергнул Россию и ее армию в гражданскую войну, междоусобицу и анархию… мы… восстаем против самочинно образовавшегося в Петрограде революционного комитета и отказываемся его поддерживать» (7).

На следующий день закрылись все онежские заводы, магазины и учреждения, их рабочие и служащие сошлись на митинг под красными флагами. Резолюция земцев была отвергнута, и митинг и проголосовал в поддержку Петросовета. Земцы пошли на компромисс — был создан революционный комитет из шести представителей земства и семи представителей Совета рабочих и солдатских депутатов. Земская управа существовала параллельно власти ревкома и Совета рабочих и солдатских депутатов до мая 1918 года, когда ее разогнали.

К январю 1918 года запасы Российской империи заканчивались, и советы заговорили о реквизициях. Волостные эсеровские советы принимали постановления о реквизиции товаров для начала у местных купцов. Реквизиции дополнялись обложением кулаков специальным налогом, в произвольном размере. Волостные земские управы закрыли на это глаза — лишь бы их не трогали. Но советы уже встали на путь монополизации власти и начали разгон земства, для чего требовалась вооруженная сила. Ею стали дезертировавшие или демобилизованные с фронта солдаты. В марте 1918 года в ряде волостей прошли солдатские собрания в поддержку советов. Земцев солдаты заставляли самих проводить волостные собрания, солдаты же заполняли собой и выбранные советы. Земцы созывали митинги, солдаты выходили на улицу, и победа оставалась за ними. По главному вопросу денег и продовольствия они «в целях изыскания средств для нужд местного совета… предлагали совету безотлагательно обложить кулаков, учетчиков и белобилетников, для чего созвать поселковые собрания… Товарищам солдатам на таковых сделать разъяснения» (8). Кроме того, солдаты «предложили совету установить твердые цены на продукты…» Резолюция завершалась угрозой, что «лица, кои будут замечены в тайной продаже или покупке продуктов по завышенным ценам… привлекаются к суду и лишаются продовольственного пайка» (9). По обложению налогом кулаков и учетчиков волостные советы вынесли порицание солдатам, но было уже поздно.

Уездная земская управа выступила с обращением: «Господа крестьяне, вас большевики хотят взять на удочку и теперь в городе творят насилия над торговцами, облагают контрибуцией».

Уездный учительский совет постановил провести забастовку из-за невыплаты зарплаты. На нее стали реквизировать деньги у купцов, учителя отказались: награбленных денег получать не желаем». Учителя собрали модный тогда уездный съезд и включились в создание управленческого хаоса. 28 июня 1918 года Совнаркомом был принят Декрет о национализации предприятий промышленности — в Онеге под него подпадали лесозаводы, который давали налоги и работу тысячам семей уезда. Бывшие владельцы ответили блокадой со стороны потребителей, пиломатериалы перестали продаваться.

«Хозяйственное положение губернии было чрезвычайно тяжелое. Скудные запасы продовольствия не могли удовлетворить потребности губернии, и к весне 1918 года население ряда районов голодало. Из скудных продовольственных запасов приходилось помогать еще больше голодавшему Ленинграду. Доставки продовольствия в губернию почти не было… Кроме того, и денег у Губисполкома не было… Практиковавшиеся контрибуции, конфискации, выпуск собственных бонов («моржовок») и отпуски из центра давали далеко недостаточно средств. Зимой 1917−1918 годов лесопильщики не могли развернуться вследствие отсутствия средств. И даже заготовленное весной не могли сплавить по той же причине. Запасы лесоматериалов, имеющиеся на лесозаводах, нельзя было продать, несмотря на все усилия и переговоры с иностранцами. Росла безработица… положение в губернии было таково, что всякая организованная банда белогвардейцев могла надеяться на успех своего выступления» (10).

У крестьян, с их размеренным веками менталитетом, была огромная усталость от хаоса и неуверенности в завтрашнем дне. Планов на будущее, даже таких простых, как посеять зерновые, продать выловленную рыбу, сохранить урожай, жениться и обзавестись детьми, купить необходимое, — строить было невозможно. Любой порядок, при любой власти, был ожидаем. Ему готовы были помогать. «Заглянуть за горизонт» и понять, что власть белых, опирающаяся на штыки англичан, ведет к большой войне и еще большему хаосу, люди были неспособны. Это можно было проверить только опытным путем — через тысячи погибших в Онеге и миллионы в России. Исхода борьбы в 1918 году, когда она начиналась, не знали ни белые, ни красные, ни интервенты — все были уверены в своих силах. Наступала неизбежность войны.

А 31 июля 1918 года в Онеге высадились англичане. «Онежская местная команда не представляла из себя вполне достаточной силы перед хорошо вооруженным врагом, да и не была в достаточной степени осведомлена о том, когда придут англичане, которых с нетерпением ждали враги советской власти. Голод давал себя чувствовать, враги же советской власти на этом играли, ведя агитацию против советской власти. …многие открыто заявляли: «Скорей бы покончили с большевиками, а то они нас голодом заморят…» (11).

Примечания: