Острог в Усть-Моше: цари думали о нем!

21 июля 1819 года в одиннадцатом часу вечера на почтовую станцию в селе Федово Архангельской губернии прибыл высочайший путешественник — император Александр Первый с немногочисленной свитой. Целью было посещение Русского Севера, в первую очередь Архангельска, Соломбальского адмиралтейства и Соловков. Но утром 21 июля император готовился совершить еще одно, совсем небольшое путешествие. Около 6 утра в Федово он осторожно ступил в крестьянскую лодку, на которой спустился по реке Моше до устья, и «поутру в 7 часов благоволил своей высокой особой прибыть в церковь Сошествия Святого Духа на Погосте, слушал Божественную литургию». На берегу императора встречали священники и прихожане с хоругвями, император молился и смотрел убранство церкви, пожертвовал 500 рублей храму и 500 рублей священнику — огромная для сельской церкви, и в особенности для настоятеля, сумма.

О причинах особого внимания можно только гадать. Возможно, они возникли во время подготовки визита, при поиске сведений о поселениях на пути следования. Если Александр Павлович знакомился с бумагами по Усть-Моше, то был, наверное, удивлен вниманию к волости его царственных предков — Михаила Федоровича и Алексея Михайловича. Точнее, вниманием к Усть-Мошскому острогу, от которого к 1819 году не осталось и следа — только память народная, что стоял там, где захотел побывать император — на Погосте, где полвека назад вырос храм Святого Духа. Поставили острог в 1615 году по указу царя Михаила Федоровича — чтобы сберечь побитое в 1613—1614 годах черкасами население — только в 1613 году на Онеге были умучены до смерти 2500 мирных жителей. Когда дошло выбирать животы или смерть, усть-мошане скинулись, поставили острог, наняли стрельцов, купили за свой счет пушки и пищали. Лучше так потратить деньги, чем отдать вместе с жизнью бандитам. Усть-мошане оказались людьми сильными — у стен острога в 1616 году они и нанятые стрельцы разгромили поляков и казаков, память о чем хранит «панское кладбище» на Погосте.

Неудивительно — острог Усть-Моши по описанию 1621 года являлся настоящей крепостью, уступавшей каргопольской только размерами: «на погосте острожек, а около острожка 7 башен, да двои ворот, да с 3 сторон около острожка же копан ров, за рвом части да надолбы, а в четвертую сторону река Моша». За стенами «две деревянные церкви — Иоанна Богослова и Кирилла Александрийского, избы церковнослужителей, 2 двора земских, двор таможенный, 5 крестьянских осадных дворов, 36 амбаров, 24 клети да 29 дворов тяглых с мужским населением 29 человек» (1). Одна беда: в придачу к расходам на острог воеводы заставляли усть-мошан участвовать в содержании еще и каргопольской крепости — невзирая на волю царя оставить их в покое. Есть разница — строить одну или еще и вторую — за 100 верст, на месяцы отрываясь от дома.

Ситуация обострилась в 1631 году, назревала война с Польшей, и следовало укрепить русско-шведскую границу — потребовалось обновить остроги. Грамота царя Михаила Федоровича каргопольскому воеводе Федору Пушкину. 1631 г. июня 9: «И мы… Усть-Мошского стану… всех крестьян пожаловали… в Усть-Моше поставить острошки новые в прежним месте… А в каргопольское острожное дело им… давать не велели. И ты б в… Усть-Моше велел зделати острошки по старым осыпям. А ворота и башни делать рубленые. А лес на то острожное дело велел готовить в сосновом и еловом лесу нынешним летом. А зделать с ысподними и с отводными…, и с верхними бои, и с обламы. А меж ворот и башем по пряслом ставить стоячей острог, а около острогу велеть тарасы… с ысподними и с середними и с верхними бои и с абламы, и рвы покопати около острошков, чтоб были широки и глубоки, и всякие острожные крепости поделать, чтобы к осадному времени было крепко и надежно. …острожек велел бы есми зделать волости Усть-Моши и Кириловскому приходу, волости Шалекушки Большой и Шалекушки Малой, волости Дубравы Пабережной, …волости Унда-Озеро, волости Даниславли, волости Лепши-Озера, волости Лельмы всеми крестьяны и бобыли с сох повытно, чтобы в том острожном деле в ызбыли нихто не был. А сам бы еси от того не корыстовался, налоги и лишних убытков сошным людем ни в чем не чинил. А как те острошки и всякие крепости поделаешь, и сколько у тех острошков будет ворот и башен, и что по мере будет около тех острошков сажен, и что в тех острошках пушек и всяких пушечных запасов, и сколько у крестьян в осадное время будет в огненова бою пищалей, и ты б то все велел написати имяно на роспись. Да о том бы тое роспись за своею рукою прислал бы еси к Москве» (2).

По челобитию усть-мошан Михаил Федорович не только разрешил обновление их острога, привлек соседние волости, расписал, что и как строить, но и указал воеводе «не воровать», расходов не приписывать, и чтобы «в ызбыли нихто не был».

Ссылки каргопольцев, потерявших усть-мошанские деньги, на договоренности 1617 года не убедили царя. Произвели впечатление мытарства усть-мошан 1613−1619 годов, и то, что в отличии от каргопольцев, пушки, пищали и жалование стрельцов они оплачивали за свой счет, а не казенный. Да еще что в 1616 году разгромили «воровских людей». Дело пошло, если бы не чрезвычайное происшествие, объяснимое молодостью «послесмутной» власти и крайней недисциплинированностью кадров на местах: получив царскую грамоту, воевода Пушкин начал остроги в Усть-Моше и Турчасово, но при сдаче дел новому воеводе Бобарыкину грамоту не отдал — строительство прекратилось.

Грамота царя Михаила Федоровича каргопольскому воеводе Афанасию Бобарыкину. 1632, апреля 11.«…в прошлом во 7139 (1631)-м году по нашему указу велено воеводе Федору Пушкину в Усть-Моше поставить по старым острожным осыпям новые острошки и башни… И те острошки зделаны иль будет чего не доделано, и того тебе не ведомо потому, что Федор Пушкин, ис Каргополя поедучи к нам в Москву, наши указные грамоты о том острожном деле тебе не отдал, а… Усть-Мошане, приходя к тебе, сказывают что те острожки не доделаны… Чтоб те острожки и всякие острожные крепости поделати в добром и сухом лесу, чтоб вперед то дело было вечно прочно. А в худом бы лесу башен и острожных всяких крепостей отнюдь не делали, чтоб от худого лесу в частых поделках волости лишние тягости не было ни в чем» (3).

Михаил Федорович беспокоится о качестве леса для острога не в смысле надежности стен, а чтобы «волости лишние тягости ни в чем не было». Такой стиль управления «в интересах простых людей», возможно, был связан с детскими воспоминаниями государя о народных страданиях времен Великой Смуты и с избранием его на престол Земским собором — волостями вроде Усть-Моши. Царские чиновники, а именно они готовили проект грамоты, демонстрировали демократизм власти, а царь, которому, скорее всего, принадлежала приписка «чтобы тягости не было», — еще и лучшие человеческие качества. Больше Михаил Федорович по этой теме грамот не подписывал, и Бобарыкин, наверняка, построил острог.

Дерево имеет свойство гнить, и к 1657 году, в разгар Русско-шведской войны 1657−1659 годов, каргопольский и усть-мошский остроги 1630-х годов следовало обновить. На престоле уже 12 лет находился сын Михаила Федоровича — Алексей Михайлович. Скуповатые каргопольцы посчитали, что сын может пересмотреть решение отца и привлечь усть-мошан к строительству еще и их острога. Расчет был на то, что если усть-мошане и турчасовцы не помогут, придется подтягивать другие волости, уже имевшие «госзаказ», — чего Москве не хотелось. Но Алексей Михайлович еще раз подчеркнул уважение к отцу, и Каргополь снова остался без помощи Усть-Моши:

Грамота царя Алексея Михайловича каргопольскому воеводе Ивану Баскакову. 1657 г, ноября 21.«И как к тебе ся наша, великого государя, грамота придет, и ты б и ныне… Усть-Мошаном велел делать свои острожки в своих станех… теми же станы и волостьми, которыми наперед сего во 7139 (1631)-м году те острожки деланы. А в Каргополь в острожное дело против прежнего ничем помогать не велел»(4).

Но времена возрождения после Смуты были таковы, что и царская грамота не закрывала дискуссию — каргопольцы привели новые аргументы, чтобы получить деньги усть-мошан. Они уловили упомянутый Алексеем Михайловичем мотив «держаться старины» и апеллировали к еще более древней старине, чем решение Михаила Федоровича 1631 года. Сославшись на якобы договоренности усть-мошан и каргопольцев 1617 года делать острог в Каргополе вместе, они в завуалированной форме предложили царю выбрать между общим принципом «держаться старины» и личной привязанностью к памяти отца. Алексей Михайлович вынужден был выбрать общепринятое и потребовал очной ставки и поиска договоренностей 1617 года:

Грамота царя Алексея Михайловича каргопольскому воеводе Ивану Баскакову, 1658 г, марта 28:«А что де… мирские счетчики Турчасовского уезду и Усть-Можского стану… дали счетную мировую запись Окологородных волостей старостам… что со 7126 (1617)-го по 7134 (1625) год во всех издержках, и гоньбе, и в острожной, и в городовой… поделках сочлись и впредь считатся. И с того де числа… считались, и тое де счетную запись в челобитье своем оне утаили… И как к вам ся наша грамота придет и ты в том с турчасовцы очную ставку и полюбовных их записей смотрел»(5).

Но уже искушенный в госуправлении Алексей Михайлович приняв принцип на бумаге, не стал выполнять его на практике. Об очной ставке он не напоминал — ее никто не провел и острог не ремонтировал. Сын чтил отца!

Прошло 7 лет, международная обстановка оставалась напряженной, а крепость Каргополя совсем обвалилась. Новый воевода Федор Пац дважды обращался к царю по ремонту — Алексей Михалович не отвечал. Челом били уже все жители города и окрестных деревень, каргопольцы в отчаянии даже пошли на искажение трактовки царской грамоты — второе невыполнение царской воли по Усть-Моше. Можно представить, что учинил бы с фальсификаторами царь Иоанн Васильевич, но Алексей Михайлович имел пример последствий жестокости на троне, имел другой характер и только формирующиеся институты власти. Он не только не наказал каргопольцев, но и припомнил об очной ставке — в их пользу.

Грамота царя Алексея Михайловича каргопольскому воеводе Федору Пацу, 1665 г, марта 20. «…был о том ис Каргополя к ним в Усть Мошу пристав. Велено ему взять посылщиков з деньгами того Каргопольского острога… устроения… И они, надеясь на наши, великого государя, грамоты, дали ему, приставу, поручные скаски, что им посылщиков и выборов и денег на каргопольское острожное дело и каменного погреба в поделку давать не мочно, что прежних наших грамот нарушить не смеют… И они де каргопольцы… старосты, прослыша про их мирские скаски и затеяв они и собою мимо наши, великия государя, грамоты подали… что им в Каргополе рубленой город ставить, а не острог. И к такой оне, каргопольцы, затейной скаске тех их посылщиков с великою неволею принудили насильством своим… руки приложить… мимо прежних нашего великого государя грамот, не дожидаясь о том нашего великого государя указу, и те их деньги конечно изгонит…» (6) «…А что де в прошлом во 7124 (1615)-м году мирские счетчики… Усть-Мошского стану… дали сотную мировую запись окологородных волостей старостам… что… во всяких издержках и в гоньбе и в острожных, и в городовой и воевоцких дворов поделках… сочлись и впредь считаться. И с того де числа… считались. И тое де счетную запись в челобитье их оне утаили… Велено в том острожном деле каргопольцом с турчасовцы дать очную ставку и полюбовных их записей досмотреть. И буде в их записех острожное дело и поделка написана, и им велено по записем… каргопольскому острожному делу помогать… в том острожном деле очная ставка была ли, о том к нам, великому государю, ис Каргополя не писывали»(7).

Царь запретил привлекать усть-мошан к строительству острога в Каргополе, а его якобы и не строят — делают «рубленой город»! Как будто есть разница между вертикально вбитыми бревнами, и горизонтальными в срубе. Хитрый ход на грани неуважения к царю. Но царь неуважение не заметил, разбирательства не потребовал, а вернулся к идее очной ставки, которая была в пользу каргопольцев. Энергичный и хитрый Пац задумал решить проблему, инициируя расследование искажения царского воли по «острогу» и «рубленому городу» — в надежде что царь оценит верноподданическую ревность и привлечет усть-мошан в Каргополь. Или закроет глаза на действия воеводы в этом направлении. Расчет удался — царь не стал вмешиваться в следствие Паца, хотя объективным тот явно быть не мог. Пац повернул дело так, что обманщиками царя оказались не каргопольцы, с подменой «острога» на «рубленой город», а усть-мошане, якобы укрывшие мирские грамоты 1617 года. О том что грамоты почему-то не вспоминали при Михаиле Федоровиче никто уже не писал. Для убедительности Пац затеял строить не только острог, но и тюрьму. Оставшись один на один с хитрым воеводой, усть-мошане капитулировали:

Грамота от каргопольского воеводы Федора Паца царю Алексею Михайловичу, 1665 г., июль.«И земской староста с товарыщи на очной ставке с турчасовцами Усть-мошаны сказали к скаске приложили руку волею, а не неволею… А турчасовцы и Усть-мошаны послаи (тебе) великому государю…, к Москве каргопольского городового дела с посацким целовальником… да с турчасовским и Усть-Мошским посыльщики… явитца и отписку подать…» (8).

Археологи Института археологии АН СССР в 1977 году нашли место усть-мошского острога, на мысу при впадении Моши в Онегу. Его размеры оказались 100 на 120 метров, территория сохранилась плохо, валы распаханы, сохранились лишь рвы шириной 9 и глубиной 3 метра с северной и восточной стороны острога. В центре — куча битого кирпича от Святодуховской церкви и столбы ворот церковной ограды — все, что осталось от церкви, в которой молился император Александр Павлович (9). Возможно, знавший, какие интриги плелись вокруг этого места и сколь много времени посвятили ему предки — Михаил Федорович и Алексей Михайлович Романовы. В 11 часов пополудни 27 мая он вскочил в карету и проследовал с вереницей экипажей в Архангельск. Но на обратном пути 3 августа 1819 года он в 9 утра, минуя Федово, снова заехал в храм Святого Духа помолиться. Видимо, храм и место затронули что-то в памяти императора.

Примечания: