Православие от Паламы: вдохи-выдохи выше добродетели

Сегодня, 4 марта, во вторую неделю Великого поста — переходящая память святителя Григория Паламы. Воспоминание, приуроченное к Пасхалии, говорит об очень высокой чести, которую оказали этому святому.

Напомним, что Григорий родился в аристократической семье и образование получил аристократическое. То есть очень хорошее. В детстве и отрочестве жил при императорском дворе, состоя в фаворе у тогдашнего правителя Андроника II Палеолога. Изучал философию, богословие и прочие науки у придворного философа, лучшего педагога по тем временам. Так что когда по достижении двадцатилетнего возраста Григорий решил оставить двор и уехать на Афон, где собирался начать практиковать мистическое богословие, он имел уже законченное и самое передовое образование, на то время возможное. На Святой горе Палама принял постриг, потом некоторое время пожил в континентальной части Греции, но вернулся снова на Афон, где был избран игуменом монастыря Эсфигмен (обители, получившей в начале XXI века не самую добрую славу за мятежи, дебоши и даже кидание бутылок с зажигательной смесью, что выражало недовольство монахов константинопольским патриархом еще с 1970-х годов).

Но вернемся к Григорию. Созерцание созерцанием, но что касается участия в политической возне, то монахи в ней были во все времена весьма активны. Политики и поддержки «своей» политической партии в соперничестве той с другими «уход от мира» обычно не касался. Этот «уход» в средние века стал совсем условностью и ограничивался отстранением от семейного обихода. Правда, во времена Паламы монахи Святой горы еще так сильно не зациклились на скором приходе антихриста, не производили еще на свет прорву «православных ужастиков», заставляя вскипать мозг паломников и вслед на ними прочих. Отношение к политике у монахов в XIV веке было вполне светским, рабочим. Отец Григорий за то, что поддержал не ту партию, которая победила, лет пять подвергался репрессиям, посидел в тюрьме, даже был отлучен от Церкви. Однако после прихода к власти его сторонников всё поменялось местами. По этапу пошли его противники, Палама же был полностью оправдан и получил назначение на кафедру города Фессалоники.

Основной и главной заслугой перед Церковью считается его интеллектуальная победа над Варлаамом Калабрийским и его последователями. Противников осудили, Григория объявили «защитником благочестия». Однако если беспристрастно изучать их спор, не зная заранее, кто кого победил, то аргументы обеих сторон склоняют скорее к «ничьей». Но в те времена «ничьей» быть не могло. В Церкви и сейчас «ничьей» не бывает — вопрос сводится лишь к тому, кого поддержит большинство или начальство (что обычно одно и то же). Так и Варлаама победили не какие-то «аргументы», а так называемые аскетически идеалы и устойчивая традиция ставить ни во что разум. Православные исследователи обвиняют противника Паламы в «излишнем рационализме», но по поводу «излишества» у калабрийского монаха можно поспорить. Скорее, дело было в другом.

Варлаам зачем-то стал сильно докучать афонским монахам — исихастам, наслушавшись от них историй про то, как они видят Бога, созерцают саму Его природу, используя определенные технические приемы в молитве. Монахи, конечно, тоже молодцы. Увидел Бога — сиди молчи, смотри дальше. Но нет, им надо обязательно рассказать об этом. Безмолвники — они такие, поболтать любят. Варлаам их буквально замучил, растрезвонил на весь свет об их подвигах и, сами не зная, как с этой напастью справиться, иноки призвали Григория встать на их защиту и успокоить как-то «умника». Безмолвие безмолвием, уход от мира, естественно, но не настолько были отрешенными монахи, чтобы не интересоваться тем, что о них говорят. Как писал профессор СПбДА Александр Лопухин, «Варлаам ревностно вооружился против исихастов, осудил их подвижничество, как ведущее к гибели, а не ко спасению, а самих молчальников назвал обманщиками, мессалианами и омфалопсихами (пупоумами), стал попирать ногами и всю добродетель в теории и на практике, имея в виду священный Афон, общее вместилище всякой добродетели, этот сонм, избранный во всей вселенной, где хранятся поистине олимпийские доблести».

Нарочно или нет, Палама избрал довольно беспроигрышный способ апологетики исихазма, понимая, что логика не на его стороне. Сперва он от себя поправил исихастов, что не саму они природу Бога видят, а энергию. Исихасты в споре не участвовали. Поскольку возражений от них не последовало, можно было понять, что они согласны с тем, что приписывает им Палама. Жнеца вы не видите, а взмахи косой только наблюдаете, такой можно привести было бы пример. Впрочем, Григорий приводил более возвышенные примеры — с солнцем и лучами, лучи не есть сущность солнца, но его энергия. Не только с точки зрения современной физики, но даже по тем меркам подобные примеры казались оппонентам совершенно неудовлетворительными. Их принципиальной ошибкой было то, что они, во-первых, в принципе затеяли этот спор, а во-вторых, что полезли представлять контроверзу всему этому. Не просто возражали, а выстраивали некоторое положительное рациональное мировоззрение, отличное от версии Паламы. Не попасться впросак тут было невозможно, кто-нибудь обязательно заденет чье-нибудь благочестие, а кто такое потерпит?

Сухим остатком паламитского спора стала мысль, что человек участвует во всей полноте Божественной жизни — и эта мысль верная, собственно, мысль Христа. Однако достижение этой полноты было прямо привязано к практике исихастов, будто именно они находятся на вершине достижения, а сама «божественная жизнь» подается в виде благодати и нетварного света. Чтобы тело было сопричастником сей Божественной жизни, требуются практики, которые сотни лет разрабатывали отшельники-исихасты. В целом это чуть лучше, чем то, чему учили Варлаам и его команда. Но всё вместе выдает, конечно, глубокий декаданс христианской мысли. Варлаама шокировал не «элитарный» и технически сложный характер приобщения к благодати, а сам факт этого приобщения. Григория же, возможно, по причине аристократического происхождения совершенно не смущало, что благодать требуется стяжать безмолвием, аскезой и равномерными вдохами-выдохами. Для одного Бог был отстраненным, для другого — требующим от человека особой стерильности. Как мы говорили прежде: спор фарисейства с саддукейством.

Победа над Варлаамом констатировала победу над теоретическим православием, каким оно вполне сложилось на тот момент в доведенной почти до конца мысли. Церковь все столетия перед тем и учила, что Бог непостижим, непознаваем. Варлаам лишь поспешил довести дело до конца и вступил местами в противоречие с различными благочестивыми высказываниями святых отцов. Что касается самого метода, который Варлааму не понравился, то думается, что если бы Христос услышал о таком методе снискания благодати, то удалился бы от всех этих подвижников и спорить даже не стал бы. До этой дискуссии и до этой победы исихасты были лишь благочестивым примером для многих. Победа Паламы возвела их на высшую ступень христианского делания, поставила практику мистиков выше всякой добродетели, да, собственно, фактически сделала единственным способом, который может приблизить человека к Богу.

Если не обращать внимания на всякие благочестивые оговорки, по факту практика исихастов оказалась даже выше участия в таинствах. Что сейчас со всем этим делать — непонятно, поскольку очевидность предпосылок и достаточность аргументов у каждой спорящих сторон той истории довольно низкая. Победили, как было отмечено, не какие-то сильные аргументы, а привычка отрицать аргументы, ставить их ниже мнений авторитетов и сложившихся устоявшихся практик. То, что Варлаам поставил под сомнение легитимность данной практики в русле христианства, было совершенно правильно. Другое дело, что его сторона тоже была в том русле, которая от благой Христовой вести уже отклонилась значительно, спор это и выявил. Задним числом можно уверенно сказать, что «победить» в том споре Варлаам не мог ни при каких обстоятельствах. Так же, как не могли победить в свое время иконоборцы. Поэтому правильно сказать, что Палама одержал вверх вполне заслуженно, отстояв сложившуюся практику обожения.

Итоговое назначение исихастов самыми передовыми христианами сделало еще один широкий шаг в ту сторону, где христианство становилось всё более запутанным и бесцельным. Потому что поставить себе цель уйти в горы и там творить умную молитву с дыхательными упражнениями могли очень и очень немногие. Остальные превращались в ходоков по святым местам, разглядывающих этих молитвенников и испрашивающих их благословения.