Враг у ворот Москвы: что заставляет власть не сбежать?
Когда над головой не свистят пули и неприятель не бомбит города, трудно поверить в то, что идет война. Можно читать в новостях, как отвечают на выпады против России МИД РФ или Минобороны, а также различные чиновники всех уровней, и понимать, что какое-то расхождение есть, а в чем оно, почему — да какая разница? По существу же ничего не говорится, и нет ощущения, что это опасно. Жизнь в условиях «мягкого» противостояния с Западом сильно отличается от жизни прифронтового города.
Но кто сказал, что экономическая, информационная и все прочие виды войн менее опасны? Да и потом, нагрузку наши «партнеры» на все государствообразующие системы России намерены повышать: у российских границ уже резвятся настоящие фашисты, а радикальные исламисты проникают сквозь «дырки» в границах постсоветских государств и в российской границе. И не может ли «горячая» война внезапно стать реальностью?
Об этом можно много говорить — и говорится!, но возникает главный вопрос: а насколько российское общество и власть готовы сопротивляться? В условиях бандеровской Украины и фашистской Прибалтики под боком, когда на Западе прямо заявляют, что ни о чем договариваться с «путинской Россией», а точнее, конкретно с Путиным, не намерены, называя российского лидера прямо исчадием ада, убийцей и Гитлером?
Если в тяжелой ситуации гораздо более сплоченная правящая группа частично сломалась и дала деру, то на что можно российской власти опереться сейчас? Вспомним в этом контексте, что происходило в Москве в октябре 1941 года, когда казавшаяся еще недавно далекой война докатилась до окраин города.
Слухи и паника
16 октября 1941 года стало одним из самых драматических дней для Москвы в годы Великой Отечественной войны, хотя еще в начале месяца в городе было относительно спокойно. С фронта доносились слухи о зверствах немцев, в них как верили, так и нет. Это хорошо описано журналистом Николаем Вержибицким, в своих дневниках он пишет, о чем беседовали москвичи в очередях. И как много говорили о том, что «цивилизованные немцы» ничего такого делать не могут, и сколько москвичей с этим не соглашались…
Операция «Тайфун» была в разгаре — враг наступал. 12 октября части вермахта заняли Брянск, на другой день они вошли в Вязьму. В так называемом Вяземском котле оказалось более 600 тыс. советских солдат и офицеров, четыре армии. Затем немцы взяли Калугу, Боровск, Тверь, под угрозой захвата оказались Клин и Солнечногорск, откуда до Москвы — всего несколько десятков километров.
К этому времени вдоль железных дорог и по шоссе, ведущим на восток, уже потянулись толпы людей с узлами, чемоданами, баулами. В том же направлении двинулись нагруженные легковые машины, грузовики, запряженные лошадьми телеги. Поток увеличивался с каждым днем. И вот наступило 16 октября.
Можно спорить о причинах хаоса, однако, хронология говорит о том, что дело было в элементарном отсутствии какой-либо информации, а неосведомленность жителей дала почву паническим и провокационным слухам. На фоне немецкого наступления власти Москвы готовили планы эвакуации промышленных предприятий, органов власти, и в том числе центральной власти, а также минирования основных объектов. По-другому и быть не могло, никто же не планировал капитулировать в случае, если бы столицу захватил враг: в Куйбышеве были оборудованы ставка и командный пункт. Другое дело, что оставлять город без обороны, а его жителей — без честного разговора было нельзя.
Об этом вспоминал бывший председатель Моссовета Василий Пронин: решение о срочной эвакуации 500 заводов Москвы было принято 12 октября, однако соответствующую разъяснительную работу провести не успели. Поэтому на многих предприятиях рабочие решили, что началось дезертирство.
«Например, серьезное возмущение было на автозаводе, на артиллерийском заводе, на 2-м часовом заводе. На шоссе Энтузиастов рабочие организовали заслон, не пропускали машины, идущие на восток», — вспоминал Пронин.
Накануне 16 октября Государственный Комитет Обороны принял постановление «Об эвакуации столицы СССР г. Москвы». Город должны были незамедлительно покинуть правительство, наркоматы, посольства, Генштаб, военные академии, заводы. Крупные предприятия, электростанции, мосты и метро следовало заминировать, рабочим и служащим выдать зарплату, сверх нормы по пуду муки или зерна.
Утром 16 октября Москве не открылось метро — единственный раз за всю свою историю. Приказ о закрытии отдал народный комиссар путей сообщения Лазарь Каганович: «Метрополитен закрыть. Подготовить за три часа предложения по его уничтожению, разрушить объекты любым способом». Не вышли на линии трамваи и троллейбусы, на объекты транспортной инфраструктуры прибыли саперы. Во дворах домов и учреждений жгли документы: сберкнижки из касс, документацию предприятий, партийные и комсомольские билеты, всевозможные учетные карточки, домовые книги и многое другое.
Куда делись в Москве нервные люди?
В это время по городу уже не первый день ползли слухи, что немцы уже в Крюкове и Химках, что в принципе было не так далеко от правды: колонна немецкой мотопехоты прорвалась фактически до станции метро «Сокол». В суетливых, крикливых и душных бесконечных очередях чего только не говорили: что немцы возьмут город в два дня, что партийная «головка» бежит и многое другое. И когда жители города увидели неработающий транспорт, а рабочие — неработающие предприятия, отсутствие руководителей и денег для расчета, вполне логично, что начались беспорядки: машины останавливали на трассах и улицах, били пассажиров и вытаскивали «барахло», появились мародеры.
Но другой вопрос, что побежали руководители предприятий и партийные кадры. Те, кто не смогли раздобыть заветную «бронь» или место в эшелоне, идущем на Восток, просто начали бросать город. И бежать — по шоссе Энтузиастов. 19 октября Вержбицкий пишет:
«16 октября войдет позорнейшей датой, датой трусости, растерянности и предательства в истории Москвы… Опозорено шоссе Энтузиастов, по которому неслись в тот день на восток автомобили вчерашних «энтузиастов» (на словах), груженные никелированными кроватями, коврами, чемоданами, шкафами и жирным мясом хозяев этого барахла». И не только со своим «барахлом», но и с деньгами, ценностями предприятий и учреждений, хватали все, что могли унести.
О деталях бегства написано много, и с опорой на документы. По неполным данным Военной прокуратуры Москвы, оставили свои рабочие места около 780 руководящих работников; ими было похищено почти полтора миллиарда рублей, угнано сто легковых и грузовых автомобилей. Согласно справке московского горкома ВКП (б), с 438 предприятий, учреждений и организаций сбежало 779 руководящих работников. Бегство отдельных руководителей предприятий и учреждений сопровождалось крупным хищением материальных ценностей и разбазариванием имущества: было похищено наличными деньгами за эти дни 1 млн 484 тыс. рублей, а ценностей и имущества на сумму 1 млн 51 тыс. рублей.
Тут важно то, что, во-первых, паника быстро прекратилась: уже 17 октября по радио выступил Пронин, призвавший немедленно приступить к работе и ликвидировать панику, не верить ложным слухам. После этого город буквально преобразился: все заработало, даже такси. На улицах появились военные и милицейские патрули, с правом расстрела на месте грабителей и мародеров и проверки любых машин и личных вещей. Паническое бегство прекратилось, открылись магазины, аптеки, больницы.
Моссовет принял постановление, в котором события в Москве 16 октября были названы «грубым нарушением государственной дисциплины». Было введено осадное положение, Московский городской суд и народные суды стали военными трибуналами, выносившими суровые приговоры не мешкая, и обжалованию они не подлежали. Прошло еще два дня, и 21 октября Вержбицкий удивляется, что стало с городом?
«Преображенская площадь. Полдень. Пережита «паника». Люди уже не мечутся, они выстроились опять в очереди. За облаками страшный пулеметный огонь. Гудят самолеты, дрожат стекла, в трехстах метрах от магазина на берегу Яузы начинают гневно и оглушительно рявкать зенитки. Где-то бухают фугасные бомбы. Но ничто не изменилось на площади. Недвижно вытянулись очереди, особенно большая за портвейном (18 рублей 60 копеек), не дрогнула и очередь за газированной водой. У витрины магазина кучка внимательно читает газеты под стеклом о том, что под Малоярославцем мы отступаем. На остановке юноша читает «Севастополь» Ценского. Из рупора летят звуки «Богатырской симфонии» Бородина. Плетется пьяненький. Красноармейцы тянут пиво. Куда делись в Москве нервные люди?»
Москва и Сталин
Отдельно следует отметить, что одной из причин паники стал слух о том, что Москву покинул Сталин. Позже тот факт, что вождь остался в столице, сильно помог прекратить панику. Известно, что Сталин приезжал на вокзал, прошелся вдоль вагонов, в которых уезжали в Куйбышев члены партии и правительства. Но — он не уехал, остался в осажденной Москве, а затем и вернул в город своих соратников. Сталин остался в Москве в то время, когда в войсках германского Восточного фронта уже распространялись заранее отпечатанные пропуска для передвижения по Москве во время парада полков вермахта и был подготовлен целый сценарий.
Он начал готовить свой сценарий: парад 7 ноября на Красной площади в честь Великого Октября. Потом этот парад назовут героическим, самым важным символом начала войны — Москва устояла. Неудивительно, что из событий октября родились потом и поэтические легенды, такие как известные строки Феликса Чуева об октябре 1941 года и готовности Сталина пойти в атаку с полком личной охраны:
Дрожали стекла в грохоте воздушном,
Сверкало в Александровском саду…
Сказал спокойно: — Если будет нужно,
Я этот полк в атаку поведу.
Тут уже не важно, было такое или нет. Факт в том, что Москву спасла и решимость ее жителей и всей страны защищать город, и мужество руководства страны и города, которые не покинули столицу. И факт в том, что народ имеет право на свой миф.
Но важно было и другое: тот класс, на который опирался вождь, хоть и дал слабину в тяжелый момент, но остался в своем большинстве в строю. Про дезертирство и бегство к немцам солдат Красной армии написано много, и это было — но в процентном соотношении величина была такой, что не повлияла на исход войны.
То же самое было и в рядах среднего руководства страны и партии, и в высших эшелонах власти, что стало главным: ничтожества и предатели были всегда и везде, но в СССР образца 1941−1945 годов они были в меньшинстве. Добавлю, что спустя 40 лет предатели и шкурники все-таки оказались в большинстве, по крайней мере, в своей пассивности и апатии, и страна рухнула.
Но вернемся к современности и к ряду вопросов, которые возникают. Если 76 лет назад в совершенно другом обществе, совершенно другом государстве и — внимание! — при совершенно других несовершенных средствах распространения слухов все-таки часть правящего класса дрогнула, то о чем мы можем говорить сейчас?
И есть ли класс, на который можно опереться в противостоянии с Западом, угрожающим не меньше, чем фашисты? И какую стойкость этот класс проявит, если лидер решит «повести полк в атаку»? Не придется ли лидеру, если он решится, действительно это делать одному.