Ни шагу назад! — Воспоминания красноармейца Нещерета

Москва, 13 мая, 2017, 22:48 — ИА Регнум. Вот уже 20 лет мы празднуем 9 мая на третьей лавочке на Тверском бульваре. У нас традиция такая. Мы собираемся большой компанией в полдень, чтобы встретиться с отцом моей подруги Нещеретом Юрием Васильевичем — ветераном Великой Отечественной войны, которому в этом году исполнилось 92 года. Юрий Васильевич живет в Лермонтове, но на День Победы всегда приезжает в Москву. В 1997 году после встречи с однополчанами у Большого театра, вместе с дочерью, зятем и маленьким внуком Юрий Васильевич возвращался домой на Большую Никитскую. Утомившись от долгой ходьбы, они присели отдохнуть на лавочку на Тверском. Мимо проходила большая компания молодых офицеров с женами и маленькими детьми. Увидев ветерана, офицеры подошли, чтобы поблагодарить и поздравить его. Так и познакомились. Дочь Юрия Васильевича Елена пригласила всех в гости. На следующий год все опять встретились на этой лавочке, так и родилась эта традиция. Дети офицеров выросли, и теперь им уже за двадцать, каждый год народу у этой лавочки становится все больше. Жизнь идет, из этих офицеров кое-кто уже на генеральской должности, кто-то преподает, кто-то занимается наукой. Юрий Васильевич окружен вниманием родных и друзей. Он просто купается в любви и считает себя счастливым человеком.

Родился я в Армавире в 1925 году. К тому времени как мне нужно было идти в школу, наша семья переехала в Краснодар. По окончании школы, я поступил в техникум при заводе электроизмерительных приборов. Мне тогда было 15 лет. Потом война началась. В августе 1942 года немцы подошли к Краснодару. Я пришел домой с улицы, а там уже лежит повестка, в которой написано: взять с собой провизии на 10 дней и явиться в военкомат. Такие повестки тогда получили все местные ребята моего года рождения. Нам еще и семнадцати не было. И все ребята города Краснодара пришли тогда в военкомат с рюкзаками. Нас построили и отвели в адыгейскую станицу Гатукай неподалеку. Там нам выдали каждому по винтовке и по семь патронов. Потом нам сказали оставить свои вещи. Командир сказал, что мы сразу пойдем в бой, потом вернемся, заберем вещи, и будем эвакуироваться.

Мальчишки самые настоящие. Никто нас не учил. Командовали нами старший лейтенант и еще один молоденький лейтенантик только что окончивший военное училище, такой же приблизительно как и мы, пацан совсем. Нас вывели к реке Кубань и мы перешли на другой берег по переправе.

Это был понтонный мост. Ребят было 600 человек примерно, и на всех только два командира. Потом я их больше не видел, куда они делись непонятно. Нам дали команду рассредоточиться. Я там познакомился с одним мальчишкой, и мы договорились держаться вместе. Нам показали, где немцы, и мы пошли в их сторону по кукурузе, потом миновали кукурузное поле и пришли в плодовый сад. В саду я увидел простреленную немецкую каску. Я поднял ее и надел на голову, думал, что она меня от пули сбережет. А мне ребята говорят: сними сейчас же, а то тебя свои же и пристрелят. Я и не подумал об этом. Такая наивность была! Снял ее и отбросил в сторону. Там же, в этом фруктовом саду мы с другом и встретили первого немца. Как я потом понял, это были передовые немецкие части, десант какой-то. Они так же, как и мы были рассредоточены. Немец поэтому был один, и такой же молодой, как мы. Он не стрелял в нас, а поднял руки и закричал: «Русь камрад! Русь камрад!» Он протягивает нам руку, а на руке у него советские часы, длинненькие такие часики. Наверное, снял с кого-то или в магазине украл. Друг мой был побойчее и говорит мне: «Смотри-ка, у него на поясе наган висит, держи его на прицеле, а я сейчас у него наган заберу». Так что, пока я держал немца на прицеле, парень забрал у него наган. Что делать с этим немцем дальше мы не знали. «Да ну его на хрен!» — сказал мне товарищ. В плен его брать? Мы не знали, куда его вести. Нам таких инструкций не давали. Убивать безоружного? Тоже как-то неловко. На тот момент мы ни разу никого не убивали. Мы бросили его в этом саду, не убили, побежали дальше, тем более что все ребята уже далеко убежали. Мы боялись отстать.

А зачем нам эти часы? Мы наган забрали. Снимать часы нам и в голову не пришло! Запомнилась просто эта деталь. Мы добежали до станицы Пашинской. Там была церковь. Мы сгруппировались рядом с этой церковью, все ребята, а командиров нет. Не знаю, куда они делись. Убить их вроде не могли. В общем не знаю, исчезли куда-то. Стоим и не знаем, что делать. Ребята говорят: давайте сами выберем командира, одного из нас. Пока мы выбирали, подошли немцы, видимо, друзья того, кого мы в саду оставили, и ударили по нам автоматными очередями. И мы испугались и побежали назад, к реке Кубани, к своим. За мной бежал парень. Я даже помню, как его звали. Гайчик Гасанджиев. Адыгеец. Не тот мой товарищ, а другой. Вдруг слышу его крик: «Не бросайте меня, ребята! Не бросайте!» Оглядываюсь, а он ранен. В лопатку и в руку. Я его положил на себя и пошел. У него кровь сильно шла, залила мне всю одежду, все лицо. Я винтовку еще свою держал, и бегу, как могу к переправе. Но медленно. Тяжело его нести. Я не очень крепкий был. Прибежали мы к переправе, а там стоит заградотряд.

Был приказ товарища Сталина 227: «Ни шагу назад!» Какая разница, мальчишки или нет. Отступать уже некуда было! И они нас на понтон не пустили, всем приказали лежать. Мы бежали рассредоточенно, и мне повезло, у меня вообще на войне было такое впечатление, что меня ангел хранит. Я выбежал прямо к переправе. И я увидел там наших, в синих фуражках. И залег, как все. И вдруг раздается команда: «Раненых пропустить!» Я этого не забуду, потому что я этому адыгейцу спас жизнь, а он спас жизнь мне. Потому что я его понес на себе через переправу, но сам был весь в крови, и они подумали, что я тоже раненый. Так я оказался на нашей стороне. А потом заградотряд поджег переправу, и в этот момент некоторые ребята успели перебежать по горящему понтону на нашу сторону, пока ее не взорвали. После взрыва оставшиеся на том берегу пытались вплавь добраться до нашего берега, но их немцы из автоматов положили. Тяжело было смотреть на все это. Мало кто тогда смог доплыть. Вскоре мы увидели, что наши войска отступают. Шли солдаты, шли женщины с подводами. Я подошел со своей винтовкой к первому попавшемуся командиру и сказал ему, что мы из народного ополчения, что у нас раненые. Он приказал дать нам повозку, мы погрузили туда раненых, отправили их в госпиталь, а сами — я и еще несколько ребят, которым удалось переплыть Кубань, — вернулись к этому командиру и спросили, что нам делать. Он сказал, чтобы мы оставались с ним. Он взял нас в свой отряд. Это была 38-я дивизия. Мы отступали под Туапсе. Немцы хотели выйти к морю. Наш стрелковый полк 1147 направили на гору Семашхо перед Туапсе. На горе лес. Мы там вырыли окопы, все время лил дождь. Грязь, вши, помыться негде. Но мы держали оборону. Наступали часто. Как подойдет пополнение, так нас бросают в атаку, мы бьемся, а немцы отбиваются. Мы собираем раненых, хороним убитых и дальше сидим. Иногда немцы атакуют, тогда мы их отбрасываем. Так долго было, то есть фронт в том месте стабилизировался.

Однажды меня вызвал командир и сказал, что завтра надо идти в наступление. Кормили нас плохо, в основном, мы ели жареные каштаны. Он отправил меня на кухню, чтобы я передал приказ приехать кормить солдат в пять часов утра. Я пошел на кухню, меня там накормили, и я там остался до утра, чтобы вместе с кухней вернуться. Сижу, отдыхаю. Дождь все не прекращается. Вдруг ко мне подходит человек лет сорока. Он по возрасту мне в отцы годился. Подходит и начинает плакать. Для меня это было удивительно. А он говорит: «Я артист краснодарского театра оперетты. Я чувствую, что погибну, потому что я грешник. Но ты — молодой и чистый — обязательно выживешь. Когда наши возьмут Краснодар, ты обязательно сходи к моей жене. Она живет в Краснодаре, на улице Красная, дом 7. Я плохо себя вел, я гулял. Она очень переживала. Передай ей, что я каюсь. Обещай мне». Я пообещал ему. Когда мы взяли Краснодар, я, действительно, первым делом пошел по этому адресу. Мне дверь открыла женщина. Я сказал, что воевал с ее мужем, она впустила меня. Я уже было собрался передать ей его покаянные слова, как она мне сказала, что он здесь, только вышел куда-то. Оказывается, его приметил командир дивизии и забрал с передовой. То ли для того, чтобы он пел для него, то ли, чтобы развлекал. Короче, он остался жив. А я чуть было не покаялся за него. Хорошо не успел. Я не дождался этого артиста в тот раз. Но потом, спустя годы, я виделся с ним в Армавире. Уже в мирное время я увидел афишу краснодарского театра с его фамилией. Я пошел к нему, пригласил его домой к себе, с родными познакомил. Мы с ним хорошо посидели.

Теперь на гору Семашхо водят экскурсии. Я сам отдыхал в Туапсе уже после войны. И нашу группу туристов повели туда на пикник. Все были очень веселые, женщины пели, танцевали, веселились, хохотали. А я узнал эти места, нашел там железный флаг нашего 1147 полка и ужаснулся. Там столько безымянных могил, там столько народу погибло на моих глазах, а они все танцуют и не знают, что пляшут на костях! Сейчас вот мне вспомнился случай, как одного парня расстреляли. Он дурак был, мальчишка! Сам прострелил себе руку. Сразу определили, что это самострел. У нас там комиссар был. Хороший человек. Хорошо с нами, молодыми, обращался. И вдруг этот комиссар построил нас всех, а этого парня поставил на край воронки от бомбы и произнес такую речь, мол, тебя страна воспитала, ты окончил десять классов, а когда пришла беда, ты не хочешь родину защищать. И скомандовал: пли! Расстреляли его и закапывать не стали. Это же война! А если бы все взяли пример и стали в себя стрелять?

Да, потом наши пошли в наступление и взяли Краснодар. Я тогда слезно попросил своего командира, чтобы он отпустил меня на один день к маме. Мама ведь ничего обо мне не знала с тех пор, как меня тогда забрали в ополчение.

Нет, я не писал, да у меня и карандаша не было, и почты тогда на горе не было. Мама как проводила меня с рюкзаком провизии на 10 дней, так и не знала ничего. Боялась, что я погиб, потому что многие ребята там полегли, на Кубани. Но молилась за меня очень сильно. И меня отпустили на один день. Я сел на попутку и приехал к маме в Армавир. Она так обрадовалась, что я живой! Папа тогда тоже был на фронте. Через несколько дней нашу потрепанную дивизию погрузили в вагоны и привезли в Белгород. Мы потом участвовали в Курской битве, мне даже медаль за это дали. Но тогда я даже не понимал, куда нас привезли, и где выгрузили. Ночь. Темень. Как рассвело, оказались в небольшом лесочке. И нам сказали этот лес не покидать. И даже курить не разрешили. Теперь уже я взял книги Василевского, Жукова, Гречко «Оборона Кавказа» и проследил весь свой путь.

Как потом оказалось, в этом месте формировался Степной военный округ, командовал этим округом генерал Попов. Нас одели, обули, выдали оружие. Мы были во втором эшелоне, когда началась битва под Курском. Сначала части, которые стояли перед нами на немцев обрушились, а потом уже пустили нас. И мы их погнали до самого Днепра.

Два раза. У меня так получилось. Для меня это был кошмар. Я ведь плавать не умел. Было холодно. Все ребята снимают шинели, упаковывают в мешки, чтобы плыть легче было. Немцы бьют по нам. А я сижу, грустный. Меня спрашивают, почему не раздеваюсь. «А мне, — говорю, — все равно, как тонуть, в шинели или без. Я не доплыву». Началась артподготовка. Наши тоже бьют по немцам, чтобы нашим на том берегу было легче высаживаться. А я к тому времени уже был наводчиком 45-мм пушки, так что я был при орудии. Со мной рядом командир орудия, заряжающий. И мне опять повезло. Подогнали плот. Пушку погрузили на плот. Боекомплект погрузили, и меня. И саперы там были. Все было уже отлажено, продумано. Не как в начале войны. По окончании артподготовки, мы перебрались на другой берег и захватили плацдарм. И удержали его. Потом еще наши подошли. Словом, мы укрепились на том берегу. А кухня наша осталась на той стороне, и Днепр еще не переплыла. Приходит старшина, украинец, балагур такой и приказывает мне взять термосы и вместе с ним плыть за пищей для солдат. Я ему испуганно: «Товарищ старшина, я плавать не умею». А он так весело: «Я тебя научу». Пошли мы к реке, а тут немцы по нам начали стрелять, он с перепугу заскочил в первую попавшуюся лодку, а я за ним. Плывем, а лодка водой наполняется, — дырявая оказалась. Старшина этот приказал мне каску снять и воду вычерпывать. Так я и вычерпывал до самого берега, а река простреливалась. Хотя мне опять повезло, в меня не попали. Наполнили мы термосы и вернулись обратно, только уже на проверенной лодке. Таким образом, мне трижды пришлось Днепр переплывать.

После того, как форсировали Днепр, мы пошли в наступление дальше. Дошли до Корсунь-Шевченковского. В этой Корсунь-Шевченковской битве, мне кажется, наше командование что-то неправильно рассчитало. Там была какая-то украинская станица в ложбине. Мы окопались на одной стороне, а машины с боеприпасами подходили с другой стороны ложбины, по дороге с тыла. С нами пехота была. Мы укрепились, стали держать оборону. Немцы пошли в наступление. Мы бились как могли, но немцы стали нас окружать и отрезали дорогу, по которой подвозили боеприпасы. Мы израсходовали весь боезапас. Уже бронебойными стали стрелять по пехоте. Над нами нависла угроза полного окружения. С минуты на минуту нас могли замкнуть. Командир скомандовал: «Всем в пехоту, а наводчикам остаться!» Я остался. Дальше он приказал — вынуть затвор из пушки. Я нажал кнопку, вынул затвор. Потом поступил приказ все затворы побросать в колодец. Пушки мы оставили и тоже, вместе с командиром, пошли в пехоту. Мы пошли в село, но наши машины уже ушли, а немцы окружают, поэтому нам пришлось бежать под пулями в сторону наших войск. Лейтенант бежал впереди меня, и вдруг я увидел, что его ранило, — он уронил автомат. Я подбежал к нему, чтобы помочь, а он мне кричит: «Не спаривай цель!» Я шарахнулся, дальше побежал. И мне тоже прострелили бедро. Но я все равно бежал. Смотрю — девчонки наши — санитарки увидели, что я в крови. Одна ко мне подбежала и говорит строго: «Снимай штаны!» Я снял, она быстро перевязала рану. Кость, слава Богу, не задело! Так я доковылял до наших основных частей.

Недавно я смотрел фильм о войне «Судьба солдата». Там был солдат, который подбил два танка, и командир хотел его наградить. А он ему говорит: ты меня не награждай, а отпусти к маме. Меня этот момент тронул, потом что я на войне поступил точно так же. Рана у меня была, в принципе, легкая. Кость не задета, просто нога прострелена навылет. Я подошел к командиру и говорю ему: «Товарищ командир, отпустите меня домой». Он сначала возмутился: «Ты что! Я ж не имею права» Но видимо, посмотрел, что я почти мальчишка, и пожалел меня и махнул рукой. Говорит писарю: «Давай, пиши!» Мне выдали бумагу, что я направляюсь на лечение по месту жительства. Командир предупредил меня, что я должен в первый же день явиться в военкомат. Я сел в первый попавшийся вагон, в теплушку. Добрался с Украины до Армавира, пришел к маме и сестренке. Я им сказал, что мне надо в военкомат идти и меня в госпиталь положат. Мама мне рассказала, что у моего отца очень тяжелое ранение и что он сейчас лежит в госпитале под Сухуми. Отец у меня, кстати, вместе со своим родным братом воевал. Они были неразлучны. Мать мне посоветовала попросить в военкомате, чтобы меня направили туда. Она ведь переживала за отца.

Я пришел в военкомат, показал эту бумагу. Люди в войну, в основном, были очень добрые. Я объяснил, что у меня отец лежит в госпитале в Гульрипше. И меня туда направили. Я приехал туда, встретился с отцом, он был тяжело ранен. Кость была задета, но ногу не отрезали. Мы там с ним сфотографировались на память. Меня вылечили быстро, а отцу предстояло еще долгое лечение. Джебладзе был начальник госпиталя. Я вам скажу, что я очень послушный солдат был. Мне говорили — вперед, я вперед шел. Говорили — назад, я назад шел. Были ребята, которые чрезмерную инициативу проявляли или трусили. А я смирный был. Что говорили, то я четко выполнял всегда. После лечения мне дали направление в Баку. Там был пересыльный пункт. Туда направляли после ранения, и там уже распределяли, куда дальше. Я прибыл туда, и меня отправили учиться на танкиста. Я выучился на наводчика танка. Танки мы получали в Баку канадские. К танку приставляли экипаж и посылали на фронт. Хорошие были танки, но наши лучше. Нас выстроили перед отправкой на фронт, стали комплектовать танки людьми. Я ожидал, что меня, как и всех, на фронт отправят. Но вдруг объявили мне и еще двоим выйти из строя и отправиться в казармы. Мы ничего понять не могли. Сижу в казарме и думаю, что бы это значило. Оказалось, что меня оставили в учебной части обучать вновь прибывающих. Наверное, из-за моего спокойного и покладистого характера. Поэтому на войну я больше не попал.

Нет. Через некоторое время меня отправили в Московское пехотное училище в Лефортово. Победу я встретил там. Но в училище не доучился. Я домой поехал, к родителям, в родной город Армавир. Там я вернулся в свой техникум при заводе, окончил его с отличием, и мне без экзаменов предложили поступить в Московский энергетический институт. Как маме не было тяжело, но она меня отпустила.

Я окончил институт, и меня распределили в так называемый почтовый ящик. Перед этим дали месяц отпуска. Потом направили в Ташкент, я пришел по адресу, но это оказался еще не конечный пункт. Дальше мой путь лежал в город Андижан. В поезде попутчики мне поведали, что раз меня послали в «почтовый ящик», то он точно не в Андижане, а где неизвестно. «И кузькина мать не знает!» И действительно. Я приехал в Андижан, а меня послали на перевалочную базу. Я пришел туда, там посмотрели мои документы и сказали, что мне нужно ехать в город Майли-Суу. В переводе с киргизского «жирная вода». Там нефть добывали. Но еще там были урановые рудники. И я попал на эти рудники и работал там на ТЭЦ, пока они в 1968 году не закрылись. Там я женился, там родились мои дети. Сначала сын, потом нам захотелось еще девочку. Родилась девочка, я так обрадовался! А врачи мне говорят, заходите еще через час. Я пришел через час, а у меня еще и мальчик родился. Двойня получилась! Но поскольку это были рудники, жена сильно заболела, она была рудничный геолог. Там очень большая радиация. Когда она умирала, то очень переживала за детей, за то, что не сможет их воспитывать. Когда она умерла, старшему было 4 с половиной года, а младшим по три с половиной.

Когда рудник закрылся, меня перевели в город Желтые воды, под Днепропетровск. Я положительный был, не пил, не курил. Дети в детский садик ходили. Меня приметила воспитательница и предложила вместе жить. Я по дурости согласился. Она пришла ко мне, но вся жизнь пошла кувырком. Она плохо обращалась с детьми. Я не смог этого терпеть. Потом дал себе слово, что жениться не буду, выращу детей без посторонних женщин. Вскоре я получил направление в город Лермонтов на Кавказ, и мне записали в документах, что я следую с семьей: тремя детьми, отцом и матерью. Помогли так. Я смог взять с собой своих родителей. Мне там дали большую квартиру, и моя мама стала матерью еще и моим детям. Они до сих пор бабулю вспоминают как маму. Я счастливый человек, у меня внуки уже большие. Все в жизни сложилось хорошо. Я за все благодарен. Слава Богу за все!