Как христианство не выдержало проверку критерием фальсифицируемости

В сегодняшнем евангельском чтении большой фрагмент из 7-й главы благовествования от Иоанна, такое начало отрывка: «Но в половине уже праздника вошел Иисус в храм и учил. И дивились Иудеи, говоря: как Он знает Писания, не учившись? Иисус, отвечая им, сказал: Мое учение — не Мое, но Пославшего Меня; кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении, от Бога ли оно, или Я Сам от Себя говорю. Говорящий сам от себя ищет славы себе; а Кто ищет славы Пославшему Его, Тот истинен, и нет неправды в Нем. Не дал ли вам Моисей закона? И никто из вас не поступает по закону. За что ищете убить Меня?»

Как можно знать Писание, не учившись? Вопрос профессионалов к дилетанту. Они все знают. Их учили, и они учат дальше. Так, как их научили. Однако религиозный профессионализм не сродни научному. В науке есть критерий фальсифицируемости. Всякая теория, претендующая на то, чтобы считаться научной, должна выдержать проверку «неопровержимостью». В ней должна иметься возможность хотя бы мысленно представить себе факты, которые могли бы ее опровергнуть. Принцип фальсифицируемости косвенно опирается на закон достаточного основания, то есть принцип здравого смысла, который хоть и не формализуется, но помогает отсекать размышления, опирающиеся на суждения необоснованные, даже если внутри мысленной конструкции сохраняется видимая стройность. Например, бессмысленно рассуждать о том, могут ли шагающие деревья использовать ветки для того, чтобы плавать, или ветки им сподручнее использовать для полетов на Луну, когда сам факт шагающих деревьев не засвидетельствован, потому вопрос, что у них там с ветками, на повестку не должен ставиться.

В науке, таким образом, профессионализм суждения вообще бы, по идее, не должен ставиться. Хотя, надо сказать, наука изрядно черпала от религии, особенно в гуманитарных науках мнение академика, «авторитета» имеет порою почти религиозную ценность. В исторических науках любая академическая интерпретация может возыметь такой статус, что на нее останется только молиться. И без всяких возражений. Но все же в светских исследованиях различных социальных явлений все еще местами ценится аргументация, анализ, умение скрупулезно сопоставлять факты. И несмотря на то, что пустая болтовня — что в голову вскочило — повсюду агрессивно отвоевывает себе пространство, всегда остается надежда на то, что здравый смысл возобладает.

В религии таких шансов на порядок меньше. Хотя критерий фальсифицируемости здесь тоже должен быть применим, и, заметим, Христос его и применяет в спорах со своими профессионально подкованными оппонентами. Вопрос лишь в том, что считать «достаточным основанием». Если в основе рассуждений лежит некое невидимое существо, раздающее направо-налево непонятные законы, то нет даже оснований разбираться со святостью этих законов — «не дал ли вам Моисей закона? и никто из вас не поступает по закону». Христос прямо говорит, что если бы законы были для вас святы, вы бы их исполняли, а не выкручивались разными способами, главный из которых — озадачивание этими законами всех прочих. Вы не понимаете этих законов, они вам не органичны, потому что не понимаете причин их появления. «Невидимое существо» и его законы не фальсифицируются. Бессмысленно говорить, хороши ли они, могли бы быть лучше/хуже. Их можно назвать «совершенными», «безупречными», дальше «логично» запихать и самого Законодателя в матрицу Трансцендентного существования, и болтать, как ему там здорово живется, язык-то без костей.

«Трансцендентное», невидимое существо, как сказано, не фальсифицируется. Бессмысленно даже заявлять, что его нету. Этим поистине странным делом иногда на полном серьезе занимаются атеисты, то есть помещают себя в дискурс религии и давай там опровергать Гагариным и «научными достижениями». Для Христа Отец лишен статуса «невидимого существа». Говоря современным языком, Отец, по словам Иисуса, есть очевидность для всякого, кто способен на индуктивный метод познания и индуктивное умозаключение. Достаточным основание для этого Христос полагает присущее миру добро, способное активно противостоять злу, посему и говорит, что «кто хочет творить волю Его, тот узнает о сем учении». То есть учение познается не из книг, содержащих какое-то «учение», которому обучают религиозных профессионалов, а из понимания этой очевидности.

Понимание очевидности — то, чего критически и поныне недостает религиям. Между собой они долгое время рассуждали, спорили («фальсифицировали»), чей Трансцендент выглядит безупречней и кто тогда заполучил самые лучшие и отборные законы поведения. Причем все это «поведение» на бытовом уровне естественным образом сводится к самым простейшим разделениям — они не едят свинину, а мы едим, например. Учения нынешних религий сейчас представляют собою метафизические развалины, под обломками которых нет возможности даже им самим отыскать ту метафизическую постоянную, благодаря которой они начали свое победное шествие в истории. Христианство здесь выглядит особенно позорно, поскольку собственную метафизическую постоянную зарывало с особым рвением, оставив на поверхности только распри и разделения.

Для Христа объективным критерием истинности было поступать по правде, добру, любви и справедливости. Правду же не вычитывал в законах, профессионально истолкованных, а учил тому, что правда, говоря нашим языком, имеет «интуитивно понятный интерфейс». С тех пор «интерфейс» правды, любви и справедливости нисколько не изменился. Неизменен, он ждет, когда им начнут пользоваться. Профессионалам стоило бы на него хоть иногда обращать внимание.