ytimg.com
«Православные хоругвеносцы».

Люди, подцепившие где-то, случайным образом, «глубокую веру», кто от соседки, кто «познакомившись с одним светлым батюшкой, который дал мне почитать одну книгу», становятся надолго почти тотчас совершенно недосягаемыми для разума, считая свое новое «свойство» по самой своей природе высшей надстройкой над всякой человеческой «логикой» и прочей «пустяшной чепухой», не заслуживающей какого-либо внимания, кроме безоговорочного осуждения. Духовенство, естественно, обычно поощряет такое «глубоковерие» и всячески его стимулирует. Хотя самой веры в евангельском значении там никакой нет вовсе, разум уже отключен, а для внешних наблюдателей над воцерковленным человеком довольно скоро наступает вот этот самый «момент истины». Религия и ее цели, средства, методы, являются во всей красе, и, как правило, дальше картинка уже не меняется, разве что кого-то иногда пробкой вышибает из рядов или, наоборот, погружение принимает совершенно необратимые формы.

Так уж принято считать, что в «вере» все должно держаться на букете из «ощущений сверхъестественного», на авторитете, на древних и не очень книгах, на волнительных переживаниях всякого рода «бездны» или «небес». То есть, целиком на иррациональном, не проверяемом. Еще на доверии. На взятом у веры авансом предположении, что это все, что говорят и пишут, могло бы быть правдой. «До» того еще как вера возникла и укрепилась. «До"-верием вера подменяется повсеместно, и без всякого укрепления люди и живут доверием разным авторитетным высказываниям, рассказам о чудесах, всю эту симуляцию именуя «глубокой верой». Где-то кто-то что-то сказал. А еще и посмотрел ласково, с прищуром. По спине похлопал — иди, мол, и верь дальше.

Естественно, все это мигом разрушается, едва теряется доверие. Светлый батюшка оказался не таким уж и светлым, а если честно, то вообще прохиндеем, каких свет не видывал. Посоветовали идти к еще более светлому, а тот, поначалу, вроде и смотрит ласково с прищуром, а потом начинает морить голодом младенцев с прибаутками от Серафима Саровского, что корочка хлеба еще никому во вред не шла. И вся «светлость» с батюшки смывается как известка. Надоедает просто. Доверие — штука непрочная, требует подпитки, а откуда ей взяться, если кроме «не есть», «ходить» и «стоять» батюшка ничего выдумать не может, потому что у него профессия такая — учить что надо не есть, а надо ходить и стоять, и больше он ничего не умеет. Чудес нет, поучения все одни и те же — штук пять или шесть всего. В древних книгах — в каком месте ни открой — примерно одно и тоже: «Пришел к монаху бес в виде голой женщины и говорит». И так далее.

Доверие иссякает само собою. «Глубокая вера» теряется одновременно сразу с утратой интереса к религии. Потому что «глубины» тут всей — по щиколотки. Глубокая тут только имитация. Имитация такой вот «ревности по вере» размазывает «веру» по поверхности и делает православную паству неустойчивой «в искушениях» даже в границах той конфессии, на канонической территории которой она существует. «Пастыри» все чаще жалуются, что «из церкви многие уходят, не выдержав искушений», и что у внешних они все чаще сталкиваются с неприязнью в свой адрес. «Анализ» всего этого сводится к тому, что люди «забыли Бога», редко кто признается, что сами упустили, но никто не готов согласиться, что вся причина кроется в том, что «глубина», которой и было-то на дне стакана, испивается одним глотком. Если не лениться, задаться «ревностью», то освоить все «азы» со всеми нюансами практического применения «глубокой веры» хватит полгода. Дальше некоторое время уговаривать себя, что возможно что-то упустил, а «глубина» должна где-нибудь обязательно проявиться. Ну, а потом — все. Дальше устойчиво «держатся веры» лишь те, кто закосел от этого глотка так, что «ему больше не наливать». Конечно, достаточно еще народу, которому хватает ревности «соблюдать», но энергетики этих «бойцов Христовых» едва хватает на то, чтобы мотаться по «святым местам» и подпитываться там рассказами о чудесах.

Могут возразить, что все «вечные ценности» тут сохранены в полной неприкосновенности, как было, так все и осталось, как вере учили предки, так и продолжают учить. А дело, мол, все в оскудении. Сохранили, передали. Проверенный способ держаться корней. Что правда, то правда. Некоторая плюшкинская сохранность тут имеется. Только в пропорциях то что было, с тем что стало не совпадает. То, что было прикладным — сделалось доктринальным и приняло самые невиданные формы. И выглядит очень несвежим.

Все возвращение к корням дальше монашеских патериков не идет. Корни все там, там в этих корнях все и застряло. Новый Завет выглядит вступлением, прелюдией к «настоящему христианству», которое стало мыслимо только после того, как святые отцы расшифровали Евангелие, отцедив там всю духовную глубину до последнего комара. Отцы, конечно, были молодцы, проводили эксперименты над организмом, но некоторые из них по крайней мере понимали, ради чего они это делают. В то время они еще не были корнями. А как сделали их корнями, то вся глубина теперь в лучшем случае до них. Доверие очень зыбкая почва для чего-то настоящего, но религия на нем как-то держится. Авторитет, как указывал Достоевский, оказывается достаточен, чтобы подвиснуть в таком состоянии, когда веры нет, но все вокруг стараются ее обрести, посредством ожидания чуда. Те же самые отцы, которые в «корнях», между прочим учили, что это ведет к обольщению. К нему и привело.