Религиозность у человека проклевывается с самого детства. Сопровождается она, как правило, доверчивостью, не умеющей пока интеллектуально осмыслить свои предчувствия. Такое состояние стоит назвать предверием, иногда его называют «чистой верой». Особенность этой «чистой веры» в том, что она держится на одной интуиции и оттого, за неимением еще ума, тяготеет интуицию подтвердить опытом.

Поцелуй Иуды. Собор св. Петра в Риме (Ватикане)

Вера подтверждает интуицию умом, преображением его, метанойей, а тут находится место простейшей религии, потому что ума пока еще недостаточно. Апостол Павел, объясняя соплеменникам почему формальная религиозность не способствует «поспешению к совершенству» (Евр. 6:1), называл это, образно говоря, жеванием каши: «Всякий, питаемый молоком, несведущ в слове правды, потому что он младенец» (Евр. 5:13). Желание связаться с Дедом Морозом, или с Доброй Феей или с Волшебником каким-нибудь заклинательным способом — с тем, что, как кажется, должно быть и способно помочь в исполнении самых различных желаний — так религиозность себя обнаруживает с ранних лет.

Собственно, вера и есть исполнения желания, согласующегося с отстаиваемой метафизической картиной мира. Она не настаивает на формальном посреднике и для нее нет разницы чьими усилиями осуществляется волевой акт. А также нет зазора между «заказчиком» и «исполнителем». Для ее исполнения не нужны заклинательные действия, потому что священнодействие ее совершается «не по закону заповеди плотской, но по силе жизни непрестающей» (Евр. 7:16). Вера эффективна в сложении желаний, но ей не нужны магические действия. Между «я хочу» и «прошу тебя сделать» нет разницы, потому что все благие желания имеют одну природу. По большому счету на добро не надо бы никого уговаривать.

Таким образом, религиозность, как она в человеке возникает и существует в дальнейшем, констатирует наличие желания, сопряженное с неуверенностью, и держится на предчувствиях. Религиозность бывает двух видов: детской и инфантильной. Зрелой религиозности не бывает. И тут уж ничего не поделать. «Немощного в вере принимайте без споров о мнениях», предлагал апостол Павел, потому что: «немощный ест овощи», т. е. неспособен переключиться с правил, выйдя тотчас на свободу.

Религиозность, т. е. желание быть на связи с объектом своего предчувствия, вере не помеха, конечно. Но помощи от нее не ждет, потому вера и так во всякое время на связи, и, напротив, могла бы помощь оказать. Павел шаг за шагом доказывает что религия это искусственная, формальная надстройка над естественными человеческими способностями быть чуткими и отзывчивыми: «Закон, имея тень будущих благ, а не самый образ вещей … никогда не может сделать совершенными приходящих», в конце послания и перечисляя эти свойства.

Любые человеческие свойства можно «узаконить». Поставить границы, внутри которых они очевидны. «Не убий» же это не приказ и даже не наказ. Можно подумать, что все вокруг только и мечтают убить кого-нибудь и лишь из страха «обидеть Бога» или быть арестованным этого не делают. Любая заповедь это формальная условная граница, за которой ты уже несоответствен естеству, а что ему несоответственно, то и неживое. Заповедь лишь напоминание того, что живое поступает как живое («у действия есть действователь», следовательно действие, приводящее к смерти, убийство, совершает мертвый, подлинно живой на жизнь не посягнет).

«Где прощение грехов, там не нужно приношение за них» — Павел объясняет что в отношениях с Богом все тоже самое. Грех — действие, указывающее на отклонение от соответствия подлинной природе — и гораздо правильнее просто понять разрушительную силу греха, и не творить поступков, которые вредны, чем после совершать культовые действия по их «очищению». Отсюда же понятно, что грех не моральная категория, а природная. Поломка. Физическая, душевная. «Закон» констатирует наличие поломки, и перечисляет общие приметы, в этом его положительное, учительное значение. Но тем самым он и «узаконивает» поломку, «ибо законом познается грех» (Рим 3:20). «Я не иначе узнал грех, как посредством закона, ибо я не понимал бы и пожелания, если бы закон не говорил: не пожелай» (Рим 7:7). Закон дает знание. Даже так — закон и есть знание. Но знание хорошо тогда, когда оно дверь к следующему знанию, поскольку знание не имеет границ.

Но религиозный закон оставляет знание как есть. Конечной инстанцией. Не предлагая знание использовать, а настаивает на том, что его надо бояться. Переносит обращение со знанием в область чувств. Формальная сторона знания, отложенная в чувствах, превращает закон в набор поговорок, которые требуется повторять для заучивания, для зубрежки. В таком законе на первом месте оказывается не осмысление причины возникновения знания и поиска прочих схожих причин, позволяющих открывать новые знания, а повелительная, исполнительная сторона «не пожелай». Причинно-следственные связи рвутся, и остается только «повеление свыше». Так религиозность окончательно утрачивает остатки инфантильной любознательности, и становится набором условных рефлексов.