Почему у стратегического альянса России и Китая нет разумной альтернативы?

На фоне развивающихся семимильными шагами стратегического сотрудничества и взаимодействия России с Китаем в обеих странах наблюдается взрыв взаимного интереса друг к другу. Еще в июне 2019 года, в ходе государственного визита председателя КНР Си Цзиньпина, в одном из совместных заявлений с президентом России Владимиром Путиным, касающихся двусторонних отношений, ставилась задача диверсификации связей. И вовлечения в контакты, на тот момент весьма ограниченные, других уровней власти, прежде всего парламентов и правительств, а также деловых кругов, регионов и широкой общественности. Это произошло; яркий пример — прошедший в Москве в апреле этого года российско-китайский молодежный форум. А в нынешнем феврале, в очередном совместном заявлении — по итогам визита в Китай российского лидера было подчеркнуто, что «дружба между Россией и КНР не имеет границ, и в их сотрудничестве нет запретных зон».

И понятно, что в такую формулировку главы государств облекли весьма деликатную тему расширения взаимодействия в сфере обороны и безопасности, а также военно-технического сотрудничества; в обиходе обеими сторонами давно уже применяется констатация, что отношения Москвы и Пекина — больше, чем военно-политический союз. Ибо они выходят за рамки примитивного блокового мышления, затрагивая куда более обширный спектр связей, чем это может быть прописано в официальных документах. Поясним. У китайской стороны, если говорить, например, о ШОС, в ходу формула «шанхайского духа» — особого типа отношений, существующего внутри организации, ось которой составляют именно Москва и Пекин, учредившие ее в далеком 2001 году. Именно дух двусторонних отношений и создает ту благоприятную атмосферу для развития, как говорится, «матчасти». От экономики и торговли до культуры и гуманитарной сферы.

На этом фоне, особенно в условиях решительного разворота российской внешней политики на восток, где наша страна встречает поддержку не только Китая, но и КНДР, в нашем обществе тем не менее сохраняются и дают о себе знать инерционные тенденции прежних подходов к связям с Китаем. Выделяются две группы недовольных интенсивным развитием отношений. Первую составляют патологические западники — реже идейные, большей частью конъюнктурные, не оставляющие надежд на возвращение России к компрадорской политике 90-х годов, когда страна едва не превратилась в колонию Запада.

В выводах исследований с участием ведущих американских think tanks, например в Хьюстонском проекте, вышедшем из недр института в Санта-Фе, помнится, фигурировал призыв «перестать относиться к Российской Федерации как к единому целому, которым она перестанет быть в ближайшем будущем» (2000–2001 гг.). Носители этой точки зрения ретранслируют примитивно глобалистские подходы к Китаю в духе «демократической» и «правозащитной» идеологии, утверждающей универсализм и отказывающей странам и народам в любом национальном своеобразии. В частности, китайская концепция социализма с китайской спецификой подвергается критике как «тоталитарная» или в крайнем случае «авторитарная», несовместимая с «единственно верной» западной моделью.

Другая группа противников сближения с Китаем, принадлежащая к левому движению, но занимающая в нем откровенно маргинальные позиции, пытается, впрочем, не слишком успешно, воспроизводить в общественном сознании антикитайские фобии поздней советской эпохи. Как правило, это именно та самая, последовательно оппозиционная часть левого движения, что в свое время принимала участие в «болотных» протестных акциях вместе с либералами и представителями разнообразных антиобщественных групп. Наиболее агрессивно-оранжевая часть этих групп, вслед за западниками, недовольна торможением в Китае деструктивных, подрывных тенденций, что рассматривается ею с позиций «зажима демократии».

Представители этой группы в своем впечатляющем большинстве являются последователями Троцкого и идей «мировой революции» и противопоставляют себя сталинскому наследию советской истории. Просто поразительно, как на их примере ясно демонстрируется реальная противоположность троцкизма идеям не только В. И. Ленина и И. В. Сталина, но и Мао Цзэдуна, между которыми, старшее поколение не даст соврать, в период, связанный с советско-китайским противостоянием, идеологический официоз нередко ставил знак равенства. Это только теперь в левом дискурсе появляются материалы, доказывающие коренную противоположность теорий «перманентной революции» и «новой демократии».

Отметим, что первая из них, как показывает ряд работ, уходит корнями в британскую колониальную практику, а вторая, напротив, является инструментом вывода из колониальной зависимости развивающихся стран. И двигает вперед ленинское учение о «своеобразии» восточного опыта социалистических революций, что само по себе несовместимо с троцкизмом как наиболее догматичной формой левого, прозападного глобализма, черпающего инерцию в евроцентричных подходах. Неслучайно наиболее дальновидные буржуазные исследователи, сочетающие теорию с практикой, например многолетний глава Chatham House Арнольд Тойнби, характеризовали советский коммунизм как «западное изобретение, превращенное в антизападное оружие, более эффективное, чем атомная бомба». То же самое можно сказать и о концепте социализма с китайской спецификой, приземляющем марксизм на почву национальных интересов и потому таком успешном.

Когда представителям левацкого направления говоришь, что они, несмотря на весь показной радикализм, своей динамикой воспроизводят эволюцию левого европейского соглашательства, выраженную II Интернационалом, переоформленным после Второй мировой войны в Социнтерн как часть глобальной буржуазной двухпартийной системы, они искренне удивляются. Но упрямятся и за редким исключением остаются на этих своих позициях. Нет в этой среде понимания и прямой ответственности троцкизма за трансформацию в часть идейной основы неоконсерватизма, на базе которого, с участием крайних либералов и протестантских фундаменталистов, вырос и укоренился концепт «глобальной демократической революции» («имени» Буша-младшего и его госсекретаря Кондолизы Райс).

Другая часть оппонентов разворота России на восток, включающая ортодоксов классового подхода, пытаясь доказать «буржуазное перерождение» КПК, даже забывают об основах марксизма. (Автору этих строк приходилось разъяснять некоторым из таковых, что разрешение дилеммы капитализм/социализм в марксизме осуществляется в зависимости от отношения к средствам производства, а не «наличия миллиардеров»).

Чем же важен для России современный китайский опыт и почему взаимодействию наших стран нет никакой разумной альтернативы? Ответ на этот вопрос, на наш взгляд, лежит в плоскости как внешней, так и внутренней политики. Внешняя, геополитическая часть аргументов в пользу дальнейшего тесного сближения с Китаем находит ответ в международной безопасности, основой которой выступает глобальный баланс. Не секрет, что стратегической целью Запада, точнее, возглавляющих его англосаксов, как стран «морского», островного мира с рубежа XIX–XX веков провозглашается овладение сухопутными пространствами Евразии, которая в анналах западных теорий рассматривается Хартлендом, «центром мира»; кто им владеет — тот глобальный гегемон, устанавливающий свой миропорядок.

Технология этого овладения, изложенная в концепции Римленда, или лимитрофного окружения Хартленда, заключается в его поэтапной, с периферии к центру, экспансионистской фрагментации с включением отколовшихся частей в свою сферу влияния и превращением их в плацдармы противостояния метрополии. Распад СССР — наиболее резонансный, но не единственный пример такого продвижения лимитрофов вглубь Хартленда. Другими примерами являются попытки навязать противостояние в периферийных районах Китаю, настроив их против центра и центральной власти.

Неслучайно в последние годы англосаксонскими стратегами последовательно активируются подрывные силы в большинстве потенциально «проблемных» точек по внутреннему периметру КНР — от Синьцзяна до Гонконга (Сянгана). Тайваньские авантюры Вашингтона — продолжение этой политики дестабилизации окраин; если бы эта стратегия получила успех, то ее авторы постарались бы развить геополитическое наступление и перенести его в глубинные регионы. Прежде всего в наиболее развитые приморские провинции и центры — в первую очередь в Гуандун, а также в Шанхай. Именно этим объясняется однозначная позиция Китая; в Пекине очень хорошо понимают, что в вопросах суверенитета никакой компромисс невозможен, а все разговоры о нем только подогревают «перестроечные» иллюзии и тенденции, апеллируя к «соглашательской партии».

Что здесь обращает внимание? Одновременность действий Запада и против России, и против Китая. Наша страна этими действиями уже поставлена перед необходимостью проведения СВО в бывш. УССР; невооруженным глазом видно, что системная основа перехода «красных линий» в отношении Китая и правящего на Тайване сепаратистского режима преследует ту же самую цель. И время для этого, с американской точки зрения, выбрано «оптимальное». По двум параметрам. Во-первых, расчет делается на то, что руководство КНР ограничено в резких действиях ввиду приближения партийного съезда. Во-вторых, имеется в виду дефицит времени у нынешней американской администрации; весьма вероятный проигрыш демократами ноябрьских промежуточных выводов в корне меняет внутреннюю конфигурацию в самих США, не только лишая «хромую утку», в которую превратится Джо Байден, стратегической инициативы, но и ограничивая его в проведении внешней политики. (Именно отсюда спекуляции демократов насчет «полуфашизма» республиканцев).

Просматривается и еще один, самый главный резон. Развести Россию и Китай пытались неоднократно, в том числе делая предложения то Москве против Пекина, то Пекину против Москвы. Поскольку ни к какому позитивному результату для Запада это не привело, взят очевидный курс на то, чтобы связать главные евразийские столицы вовлеченностью каждой из них в собственные кризисы, попытавшись тем самым раздуть нечто вроде конфликта интересов. Почему для Запада это так важно? Потому, что поодиночке США все еще могут справиться и с Россией, и с Китаем. Имея военно-стратегический паритет с Москвой, Вашингтон существенно превосходит Россию в экономической мощи. С Китаем наоборот: равенство экономического потенциала и перевес КНР в реальном секторе США стараются компенсировать военным, прежде всего ядерным превосходством.

И по ряду оценок, именно спекуляции на ядерном факторе, которые США и их сателлитами активизированы и на западе, и на востоке, прикрывают как продолжающуюся поддержку киевского режима, а также попытки подорвать стабильность в Казахстане, так и военно-дипломатические маневры вокруг Тайбэя. Повторим: идея скорее всего в том, чтобы создать Москве и Пекину такую критическую массу собственных проблем, чтобы отвлечь их внимание от общих задач. И на этом фоне постараться склонить одну из сторон к участию в западных геополитических играх против другой. Какую именно — Западу неважно.

Отсюда очень простой вывод. Сложение военного и экономического потенциалов России и Китая в сумме уравновешивает Запад, формируя тот самый глобальный баланс, который в Вашингтоне и Лондоне мечтают подорвать, а лучше необратимо разрушить. Если бы это произошло в действительности, то не помогли бы никакие апелляции к международному праву. Оно способно более или менее эффективно работать исключительно в условиях относительного равновесия; при его нарушении же в действие вступают силовые факторы, которые на самом деле по-прежнему и определяют содержание геополитики. Правила «новый миропорядок рисует победитель» никто не отменял.

Здесь, однако, имеется и еще один аспект: российско-китайское сближение формирует глобальную альтернативу мироустройству. И по мере того как осознание этого проникает в среду элит евразийских стран, особенно мусульманских, у них начинает испаряться даже не страх перед американской мощью, а чувство, если так можно выразиться, проектной безысходности и неизбежности принятия западных условий. Отсюда и усиливающаяся пропорционально росту этого понимания антиамериканская фронда; пример Саудовской Аравии и ряда других стран Персидского залива очень показателен именно в этом смысле.

Если же говорить о внутриполитической стороне российско-китайского сближения, то ее важность обусловлена содержанием альтернативного проекта глобального будущего. В этом смысле очень большое значение имеет усиливающаяся жесткость совместного противостояния с Западом в сфере «демократии» и «прав человека», которое характеризует общую позицию России и Китая в гуманитарной сфере. Если коротко изложить то, о чем в последние месяцы и годы говорят Западу российская и китайская стороны, то ценности и подходы, определяющие состояние этой сферы, не являются универсальными и имеют четкую цивилизационную привязку.

Иначе говоря, каждая из стран-цивилизаций, к числу которых несомненно принадлежат и Россия, и Китай (и не только), имеет право на собственную их трактовку. Тем более, чего уж греха таить, что предлагаемые Западом «ценности» — не его собственные, христианские, а воплощение деструктивного, синкретического симбиоза экуменического и оккультного начал. В своем предельном смысле эти «ценности», в политическом поле выраженные доктриной толерантного, «зеленого неонацизма», призывают к фактическому разделению человечества на два биологических «подвида» — «полноценных» людей и «untermenschen». И именно к этому ведут дело идеологи «великой перезагрузки», одно крыло которых представлено олигархией, объединенной на платформе давосского ВЭФ, а другое тесно связано с Ватиканом и стоящими за ним иезуитами.

Самое главное здесь — даже не в самом факте собственной трактовки, а в том, что «демократическая», «правозащитная», «зеленая» демагогия теряют надуманную «всеобщность». И тем самым утрачивают роль тарана, взрывающего оппонентов Запада изнутри, формируя вокруг них негативное общественное мнение, которое затем использует внутренняя прозападная оппозиция. Собственные концепции демократии и прав человека, сообразующиеся с цивилизационной традицией (она же во многом религиозная), для гуманитарной тематики являются своеобразным эквивалентом ракетно-ядерного щита, защищающего эти общества от внешней экспансии, перед которой в отсутствии таких концепций они оказываются беззащитными.

Имея в виду упомянутое наличие в России определенной инерции прозападного идолопоклонничества, укрепление альянса с Китаем, занятого строительством общества социальной справедливости, оказывает благотворное воздействие на наше внутреннее развитие уже самой логикой пословицы «С кем поведешься — от того и наберешься». Это еще один важный аргумент для тех, кто озабочен будущим России, борьбу против которого внутри страны и ведут самозваные «китаефобы», защищая при этом порой не столько западные «ценности», на сторону которых они переметнулись, сколько вполне определенные классовые и шкурные интересы.

Насколько прочен российско-китайский альянс? Есть ли признаки, по которым можно об этом судить? Разумеется. И помимо динамики военно-технического сотрудничества и торгово-экономических связей, об этом говорит сам факт углубления внутризападного противостояния. То, что между континентальной Европой и англосаксами оно существовало всегда, общеизвестно. Но вот появление некоторых признаков противоречий между Вашингтоном и Лондоном, квинтэссенцией которых служат отставка Бориса Джонсона и попытки раздуть ядерную тему, предпринимаемые его потенциальными преемниками в борьбе за власть — это новые, если угодно, прецедентные вещи.

Можно только догадываться, какой масштаб могут приобрести эти тенденции, скажем, в начале будущего года, после подвижек во власти в обеих англосаксонских столицах. Никогда и нигде раскол не возникает на пустом месте, а тем более в условиях успешного наступления. У «перемоги» всегда много отцов, это «зрада» — сирота. И борьба внутри англосаксонского мира ведется за то, кто конкретно и на кого повесит ярлык виновника этой самой «зрады». Именно так, под влиянием гитлеровского провала под Москвой и безнадежного увязания японских агрессоров в Китае, «черная кошка» пробежала между Берлином и Токио, разведя в разные стороны стратегии основных напарников по фашистской оси.

И еще все это может свидетельствовать о том, что глобальное гибридное противостояние приближается или даже уже входит в решающую фазу. И если для России и Китая вопрос в этих событиях стоит как минимум о суверенном политическом выживании, то в отношении коллективного Запада речь идет о выборе между продолжением глобальной экспансии и отступлением в ареал своего исторического обитания. Впрочем, для наших оппонентов такая перспектива пугающе осложняется практической невозможностью их полноценного выживания без высасывания ресурсов из остального человечества. Именно поэтому противостояние, в ходе которого Москву и Пекин раз за разом будут пробовать на излом, будет нарастать. Ну что ж, посмотрим.