Возможна ли анархия в России?

Крах СССР обозначил конец эпохи больших идеологий. Проекты радикальной перестройки общества не иссякли (достаточно заглянуть в раздел «публицистика» книжных издательств), но они больше не вдохновляют ожесточённую борьбу и не создают структуры, подобные Интернационалу или партии большевиков. Нельзя даже сказать, что победил неолиберализм (став, таким образом, невидимой «нормой»). От политических лидеров ожидается грамотное управление, балансирующее рынок и исправляющее его ошибки, государственное вмешательство, льготы для бизнеса и хитрое налогообложение, привлекательность для инвесторов и стабильная социалка для низов.

Если классы и остались, то их самосознание размылось; пустующее место занял индивид. Современные конфликты видятся противостоянием граждан-инвесторов, государства и рынка (крупных корпораций). Одни мыслители (например, Джозеф Стиглиц) требуют ограничений для сферы финансов и льгот для промышленности; другие (как Ханна Арендт) рассуждают, как поддерживать в стране покой и безопасность, не ущемляя приватности и коммерческой инициативы. Касательно же третьего компонента, граждан, звучат более или менее анархистские идеи.

Поскольку радикальные партии якобы неизбежно ведут к Сталину и алчной номенклатуре (полюс «чрезмерного государства»), подавляют свободу и личность, необходимо избегать склонных к «олигархизации» структур. То есть, вспоминая Роберта Михельса, всего крупного и претендующего на универсальный проект. Гражданам следует идти путём локальной самоорганизации: решать свои конкретные проблемы, пытаясь потеснить государство и рынок. Гражданское общество, состоящее из множества таких мелких сознательных ячеек, станет опорой демократии, народного контроля, будет производить явно недостающие при капитализме общие блага (обустройство территории, клубы по интересам, благотворительность, «отмена» особо неполиткорректных телеведущих или наказание плохих фирм). В идеале сообщество станет настолько организованным, что сможет пускать на свою территорию ровно столько рынка и государства, сколько нужно. В худшем случае — его преходящие, но упорно повторяемые успехи выступят противовесом и здоровым «конкурентом» двум другим силам.

Мечты эти небезосновательны: тактический урбанизм Соединённых Штатов и корейские жилищные кооперативы, немецкие объединения за зелёную энергию и латиноамериканские сельские коммуны, поселения бездомных и общины последователей Алинского, художественные объединения и городские хакеры… Подобные примеры остаются вне информационного поля, но для конкретных людей и регионов они бывают на удивление полезными. Вероятно, немногие жители Нью-Йорка знают о возможности получить разрешение на переоборудование улицы, в том числе из автомобильной пешеходную; но возможность есть, и добыта она длительными усилиями. Только можно ли здесь рассчитывать на нечто большее? На некое органичное соединение «множества» в «сеть», на новую власть Советов уже без партии авангарда?

В среде практиков активно сетуют на перехват проектов государством и бизнесом, на странную невозможность вовремя соединить сообщества и перейти на более высокий уровень. Иными словами, на недостаток у общин политической субъектности. Но как такое возможно в контексте сознательных, растущих над собой индивидов, создающих из ничего структуры, связи и пространства?

Термин «самоорганизация» — обманчив. Тактический урбанизм создан профессиональными архитекторами, бразильские культурные кружки собирались целой командой специалистов во главе с Паулу Фрейре, волонтёры и благотворительные фонды часто инициируются и держатся на одном лидере. В США Сол Алинский, Маршалл Ганц и несколько других социологов, работавших с мигрантами и Движением за гражданские права, сделали организатора (квазианархистских) сообществ профессионалом. А вскоре и официальной профессией, котоой обучают в вузах (community organizer — среди известных имён можно вспомнить Барака Обаму и Хиллари Клинтон). Хотя Алинский сознательно выступал за отказ от политики, он чётко понимал, что в «само»-организации присутствует проблема привнесения в массы сознания авангардом, волновавшая когда-то Ленина. Уже в последние годы жизни Алинский констатировал, что за умы созданных им сообществ борются и другие силы, вроде Демократической партии США (под крыло которой в итоге и перешла большая часть профессионального аппарата).

Авангарду приходится уводить людей от соблазна уйти в коммерцию или стать государственными служащими; сообщества сохраняют многие предрассудки, вроде ксенофобии, противоречащие идеалу «анархистской» жизни — что тоже требует внешнего исправления. Community organizing неизбежно перерастает в нечто большее, чем передача гражданам практических ноу-хау. Проблемы сообществ повторяют проблемы коммунистических ячеек, с их внутренними конфликтами, привязанностью к лидерам, выгоранием, столкновением образов будущего (несмотря на единую вроде бы идеологию).

Кажется, что разговоры о самоорганизации заранее исключают из рассмотрения элемент целенаправленной, по сути, политической деятельности авангарда. Самоорганизация в либеральной повестке стала антиподом большевистской партии. Большинство реальных организаторов не называет себя даже анархистами, специально размывая линию между ними и рядовыми гражданами. Тем не менее тот же community organizing стоит за сегодняшним подъёмом феминистического движения: профессиональные организаторы входили в группу координаторов Глобального женского марша, выводившего на улицы несколько миллионов человек. Исторически прослеживается связь и с движениями, борющимися против дискриминации иных меньшинств.

В общем, не следует ассоциировать самоорганизацию со спонтанностью. Околоанархическую новизну стоит рассматривать как решение (пусть ещё не до конца отработанное) классической коммунистической проблемы: поддержания жизни внизу, в ячейках. Но её стоит дополнить и классической коммунистической проблемой авангарда, несущего определённые идеи и потенциал крупной политической структуры. Левые мыслители сегодня активно обсуждают адекватные современности формы организации, приходящие на смену пролетарским профсоюзам, и им стоит присмотреться к разнообразному опыту «анархизма» и всего с ним связанного. Это же может оказаться недостающим звеном «публичного интеллектуала», нового главного героя западной интеллигенции: до сих пор в его обязанности входили лишь активная информационная работа, публичные выступления, общение с элитой.

Особенно актуально это для российского общества, в котором и советской эпохой (всё-таки весьма патерналистской), и бедствиями 90-х оказалась нарушена традиция народного коллективного действия, важность которой подчёркивал Чарльз Тилли. Вместо того чтобы гнаться за модными иностранными экономическими идеями (впрочем, зачастую полезными) или чистотой марксизма, стоит задаться целью создать новую интеллигенцию, овладевшую навыками организации. Это не быстрый процесс, не исключающий важной для современных отечественных активистов идеологической и управленческой составляющей. Однако ему отводится явно недостаточное место в действиях и дискуссиях, по крайней мере, на социалистическом поле. В каком-то смысле Ленин не отменял анархизм, а достраивал его до полноценной системы. Вероятно, сегодня стоит обратить внимание на её советские основания.