После знаменитой «зубатовской» демонстрации в Москве в 1902 году «Московские ведомости», описывая веру рабочих в императора, сочли необходимым отметить:

Владимир Маковский. Этюд к картине «9 января 1905 года на Васильевском острове»
«Не усомнится и сердце царское в несокрушимой незыблемости вечного союза царя с народом».

Эта вера и выводила рабочих на улицы столицы. 9 (22) января 1905 г. началось для участников демонстрации с молебна о здравии императорской четы в часовне Путиловского завода, после чего с портретами Николая II и Александры Федоровны, с хоругвями и иконами люди двинулись в центр города. Попытки части рабочих поднять красные флаги или строить баррикады пресекались — демонстранты не поддерживали этого.

Впереди и по бокам демонстрации шли полицейские, следившие вместе с рабочими за соблюдением порядка. Никакой враждебности те и другие по отношению друг к другу не проявляли. День был солнечным, посмотреть на невиданное зрелище собирались толпы горожан. Все ждали прихода рабочих.

«В редкое для Петербурга ослепительное яркое утро, — вспоминала вышедшая из Публичной библиотеки курсистка, — на улице было людно. По литейному двигались густые массы прохожих по направлению к Невскому, а на Невском трудно было протолкаться».

Несмотря на сильный мороз, люди шли с непокрытыми головами — это была демонстрация преданности. На Невском царила тишина.

«Ни улыбок, ни разговоров. В толпе зрителей многие снимали шапки. А рабочие все шли и шли…»
Бастующие рабочие у ворот Путиловского завода

Между тем, по официальной версии, толпы народа отправились вручать петицию, в текст которой были внесены «дерзкие требования политического свойства», на высочайшее имя.

Войска обстреляли демонстрантов, а затем последовали атаки кавалерии. На рабочих это произвело ужасающее впечатление. Они не ожидали ничего подобного. Как и на полицейских, шедших вместе с ними. У Нарвских ворот при первом залпе помощник полицейского пристава закричал солдатам:

«Что вы делаете! Как можно стрелять в крестный ход и портрет царя!»

Вторым залпом он был убит. К оставшимся на улицах раненым солдаты не подпускали никого — помощь истекавшим на морозе людям поначалу не оказывалась. К вечеру 9 (22) января насчитали 76 убитых и 233 раненых, через сутки — 96 убитых и 333 раненых. Результатом были столкновения с войсками. После расстрела демонстрантов рассеявшиеся рабочие начали нападать там, где могли, на военных и полицейских. Император, которому накануне докладывали о «вызове войск» и «принятых мерах», был удивлен:

«Тяжелый день! В Петербурге произошли серьезные беспорядки вследствие желания рабочих дойти до Зимнего дворца. Войска должны были стрелять в разных местах города, было много убитых и раненых. Господи, как больно и тяжело!»

Между тем количество убитых росло — умирали раненые.

«Гапон каким-то чудом остался жив, — писал жене вечером этого дня Горький, — лежит у меня и спит. Он теперь говорит, что царя больше нет, нет бога и церкви, в этом смысле он говорил только сейчас публично и — так же пишет… его веру расстреляли».
Солдаты у Нарвских ворот

Кровавое воскресенье отметило начало первой русской революции. Она также была долгожданной и также началась неожиданно.

«До 1905 года революция, — вспоминал потом Л. Д. Троцкий, — была для нас либо теоретическим понятием, либо теоретическим воспоминанием о чужих боях, либо надеждой».

Теперь она стала реальностью.

«Бастует все, кроме конок, булочных и электрической станции, которая охраняется войсками, — писал в цитируемом уже письме Горький. — Но вся Петроградская сторона во мраке — перерезаны провода. Настроение — растет, престиж царя здесь убит — вот значение дня».

Струве в редакционной статье «Освобождения» заявил:

«Против ужасных злодеяний, совершенных по приказу царя на улицах Петербурга, должны восстать все, в ком есть простая человеческая совесть. Не может быть споров о том, что преступление должно быть покарано и что корень его должен быть истреблен. Так дальше жить нельзя. Летопись самодержавных насилий, надругательств и преступлений должна быть заключена. Ни о чем другом, кроме возмездия и свободы, ни думать, ни писать нельзя. Возмездием мы освободимся, свободой мы отомстим».

Правительство шло по знакомому пути. С одной стороны, оно демонстрировало силу. 10 (23) января Фуллон обратился к жителям с предупреждением:

«Ввиду прекращения работ на многих фабриках и заводах столицы, с.-петербургский градоначальник считает своим долгом предупредить, что никакие сборища и шествия таковых по улицам не допускаются и что к устранению всякого массового беспорядка будут приняты предписываемые законом решительные меры. Так как применение воинской силы может сопровождаться несчастными случаями, то рабочие и посторонняя публика приглашаются избегать какого бы то ни было участия в многолюдных сборищах на улицах, тем самым ограждая себя от последствий беспорядка».
Кавалеристы у Певческого моста задерживают движение шествия к Зимнему дворцу

«Ведомости Санкт-Петербургского градоначальства» повторяли это обращение несколько номеров подряд. До 10 (23) января подобных предупреждений не было. Были закрыты все неправительственные газеты. Новости в столице распространялись только при посредстве слухов и листовок.

В Москве реакцией на расстрел также была забастовка, но вскоре она пошла на спад. В январе 1905 года в стране прошло уже 1989 стачек, в которых приняло участие 414 438 чел. В Петербурге начали хоронить жертв расстрела. Поначалу это пытались сделать тайно, но это только разозлило людей. Публичные похороны собирали тысячи человек, правительство направляло туда солдат и полицию, присутствие которых действовало на собравшихся чрезвычайно негативно. Солдат называли палачами, они явно не чувствовали себя хорошо.

11 (24) января была утверждена должность петербургского генерал-губернатора с огромными полномочиями: ему передавались права министра внутренних дел, Петербург и Петербургская губерния переходили в подчинение генерал-губернатора, ему подчинялись градоначальник и губернатор, все гражданские управления и учебные учреждения всех ведомств, цензура, железные дороги, казенные фабрики, заводы и мастерские, вводилось положение об усиленной охране, он получал право по собственному усмотрению использовать войска, которые с момента вызова переходили в его подчинение. Причина таких действий была указана в Высочайшем указе:

«События последних дней в С.-Петербурге указали на необходимость прибегнуть к исключительным по обстоятельствам времени мерам, в видах охранения государственного порядка и общественной безопасности».

На новый административный пост был назначен человек, имевший репутацию решительного военного, — свиты ген.-м. Д. Ф. Трепов. Решение об этом было принято уже на следующий день после Кровавого воскресенья. 13 (26) января генерал-губернатору была подчинена и полиция, состоящая в ведомстве Императорского двора в Царском Селе, Петергофе, Гатчине и Павловске.

Гапон у Нарвской заставы. Рисунок неизвестного художника

13 (26) января к рабочим обратились Трепов и министр финансов В. Н. Коковцов. Они призвали остерегаться злонамеренных людей и обещали, что правительство защитит интересы рабочих, сообщали, что уже начато рассмотрение вопросов о страховании и сокращении рабочего дня и т. п. В тот же день «Русский инвалид» сообщил секретную информацию со ссылкой на анонимный источник из Парижа об англо-японских кознях:

«Лондонские корреспонденты сообщают, что беспорядки на морских заводах в Петербурге, Либаве, Севастополе, угольных копях в Вестфалии организованы англо-японскими провокаторами с целью приостановить отправку балтийской и черноморской эскадр. Огромные суммы истрачены на агитацию в России. Объясните русскому народу истину. Всякая симпатия беспорядкам есть преступление, измена. В Париже японцы открыто хвастают устройством беспорядков в России».

На следующий день, ссылаясь на того же неизвестного лондонского корреспондента, вновь приславшего свои сообщения из столицы Франции, военный министр уточнил:

«Лондонский корреспондент телеграфирует, что японское правительство раздало 18 миллионов рублей русским революционерам-социалистам, либералам, рабочим для организации беспорядков в России. Имелось в виду уничтожить морские заводы; сделать невозможным отправку балтийской и черноморской эскадр; уморить голодом армию Куропаткина; заставить правительство заключить мир, необходимый для Японии накануне ее банкротства».

Требуемого эффекта эти разоблачения не дали.

14 (27) января к пастве с увещеваниями и призывами к повиновению властям обратился Синод русской православной церкви. С восторгом его приветствовал редактор «Санкт-Петербургских ведомостей» князь Э. Э. Ухтомский:

«Через неделю после грозных в общественном смысле, кровавых и незабвенных событий над Русью прозвучал глагол Церкви. Обращение высших иерархов ея потекут по градам и весям все еще полусонной, все еще смутно сознательной страны, вызывая самые разноречивые толки о наступающих временах Антихриста, будя русское чувство в груди серого, невежественного, но упорно и мужественно твердого в своих заветных верованиях народа. Пучина его моря пока дремлет: горе тем, которые думают ее потревожить до дна! Первым же поднявшимся валом снесет тот тонкий слой культуры русской, которая созревала ценой неимоверных усилий горсти стойких, мыслящих людей… От возможного хаоса мы обязаны, мы призваны обороняться».

Надежда возлагалась на Церковь.

Кровавое воскресенье. Рисунок неизвестного художника

В Петербурге призыв её отцов распечатали особой брошюрой. Обращение Синода предваряло пастырское слово «Русским рабочим от издателя «Кафедры Исаакиевского собора», в котором ответственность за кровавые события возлагалась на расстрелянных:

«О горе великое! О, наша неутешная страдалица — Родина-мать! Опозорили, осрамили твою голову не лютые внешние враги — на весь свет опозорили, осрамили тебя твои собственные дети!»

Правда, рабочие все же были виновны неумышленно:

«Они только обмануты, сбиты с толку злыми смутьянами, прячущими свои волчьи зубы под лицемерной личиной друзей — благожелателей рабочего люда».

Предлагался и выход из сложившейся ситуации:

«Вера и единение под крепкою, твердою, отеческою властью царя».

Правые так и не смогли понять, что 9 января была расстреляна именно вера в такое единение. Попытка распространить брошюру успеха не имела. Она вызывала смех и отвращение.