Как спасти демократию от Twitter, Facebook и других? – Foreign Affairs

Среди множества преобразований, происходящих в экономике США, нет ничего более значительного, чем рост гигантских интернет-платформ. Amazon, Apple, Facebook, Google и Twitter, которые уже обладали немалой мощью до пандемии COVID-19, во время нее, когда большая часть повседневной жизни перешла в интернет, значительно расширили своё могущество. Какими бы удобными ни были их технологии, появление таких корпораций-гегемонов должно вызвать тревогу — не только потому, что они обладают столь большим экономическим потенциалом, но и потому, что им принадлежит контроль над информацией. Эти «левиафаны» теперь играют решающую роль в распространении информации и координации политической мобилизации, что создает уникальные угрозы для хорошо функционирующей демократии, пишутФрэнсис Фукуяма, Барак Ричман иАшиш Гоэль в статье, опубликованной 25 ноября в Foreign Affairs.

Читайте также: Twitter разблокировал аккаунт предвыборного штаба Трампа

В то время как ЕС стремился обеспечить соблюдение антимонопольного законодательства со стороны этих платформ, Соединенные Штаты проявляют в их отношении гораздо больше снисхождения. Однако ситуация начинает меняться: за последние два года Федеральная торговая комиссия и коалиция генеральных прокуроров штатов начали расследование предполагаемых злоупотреблений монопольным правом со стороны этих платформ, тогда как в октябре министерство юстиции подало антимонопольный иск против Google.

В число критиков технологических гигантов — так называемых Big Tech — теперь входят как демократы, которые опасаются манипуляций со стороны доморощенных и иностранных экстремистов, так и республиканцы, которые считают, что крупные платформы настроены против консерваторов. Между тем всё большее экспертное движение, возглавляемое кругом влиятельных ученых-юристов, стремится переосмыслить антимонопольное законодательство, чтобы противостоять гегемонии этих платформ.

Несмотря на то, что наметился консенсус относительно угрозы, которую для демократии представляют технологические гиганты, нет единого мнения о том, как на нее реагировать. Некоторые утверждают, что правительству необходимо разделить Facebook и Google на несколько независимых компаний. Другие призвали к более строгим правилам, ограничивающих использование данных со их стороны. Не имея четкого пути решения возникшей проблемы, многие критики пошли по обычному пути оказания давления на платформы с тем, чтобы заставить их к саморегулированию, поощряя их удалять опасный контент и внимательнее обращаться с размещаемыми у себя материалами.

Но мало кто осознает, что политический ущерб, наносимый этими платформами, более серьезен, чем экономический. Мало кто рассматривает возможность принятия практических мер: лишить платформы роли «привратников контента». Такой подход повлек бы за собой появление новой группы конкурентоспособных компаний, занимающихся «промежуточным программным обеспечением», с которого пользователи могли выбирать, какая именно им будет выдаваться информация. И такой подход, скорее всего, будет более эффективным, чем несбыточные попытки разделить эти компании на несколько частей.

Мощь платформы

Современное антимонопольное законодательство США берет свое начало в 1970-х годах, когда появилось много экономистов — сторонников свободного рынка и ученых-юристов. Роберт Борк, который в середине 1970-х был заместителем министра юстиции США, был влиятельнейшим теоретиком, который утверждал, что антимонопольное законодательство должно преследовать одну единственную цель: максимизировать благосостояние потребителей.

Он утверждал, что причина столь значительного разрастания отдельных компаний заключалась в их большей, чем у конкурентов эффективности, и поэтому любые попытки раздробить эти компании на части было бы попросту наказанием их за достигнутый ими успех. Этот лагерь ученых опирался на принцип невмешательства так называемой Чикагской школы экономики, возглавляемой нобелевскими лауреатами Милтоном Фридманом и Джорджем Стиглером, которые относились к экономическому регулированию со скепсисом.

Чикагская школа утверждала, что если антимонопольное законодательство должно быть структурировано так, чтобы максимизировать экономическое благосостояние, то оно должно быть строго ограничено. По всем показателям это течение имело поразительный успех, оказав влияние на целое поколения судей и юристов и заняв доминирующее положение в Верховном суде США. Министерство юстиции при администрации Рональда Рейгана приняло и систематизировало многие постулаты Чикагской школы, и с тех пор в основании антимонопольной политики США и лежит столь мягкое отношение к компаниям-гигантам.

После десятилетий доминирования Чикагской школы у экономистов было достаточно возможностей оценить эффективность этого подхода. Они обнаружили, что экономика США неуклонно растет по всем направлениям — в авиаперевозках, в фармацевтическом, больничном и медийном бизнесах, и, конечно же, в технологической отрасли, — но потребители при этом страдают. Многие, такие как Томас Филиппон, прямо связывают более высокие цены в США по сравнению с ценами в Европе с недостаточно жестким антимонопольным законодательством.

Сегодня представители Постчикагской школы, которая получает всё большее распространение, утверждает, что антимонопольное законодательство следует применять более решительным образом. Они считают, что соблюдение антимонопольного законодательства необходимо, поскольку нерегулируемые рынки не могут остановить рост и укрепление препятствующих конкуренции монополий.

Недостатки подхода Чикагской школы к антимонопольному законодательству также привели к появлению Необрандейской школы антимонопольного законодательства. Эта группа ученых-юристов утверждает, что закон Шермана, первый федеральный антимонопольный закон страны, предназначался для защиты не только экономических, но и политических ценностей, таких как свобода слова и экономическое равенство. Поскольку цифровые платформы обладают экономической мощью и контролируют информационные потоки, представители этого лагеря естественным образом выбрали своей целью эти компании.

Безусловно, цифровые рынки обладают некоторыми особенностями, которые отличают их от традиционных. Прежде всего, их основным «товаром» являются данные. Как только такая компания, как Amazon или Google, накопит данные о сотнях миллионов пользователей, она может выйти на совершенно новые рынки и превзойти известные фирмы, которым не хватает аналогичных сведений.

Во-вторых, такие компании в значительной степени выигрывают от так называемых сетевых эффектов. Чем больше становится сеть, тем более полезной она становится для пользователей, что создает положительную обратную связь, которая ведет к доминированию на рынке одной компании. В отличие от традиционных фирм, компании в цифровом пространстве не борются за долю на рынке; они конкурируют за сам рынок. Первопроходцы могут закрепиться и сделать дальнейшую конкуренцию невозможной. Они могут проглотить потенциальных соперников, как это сделал Facebook, купив Instagram и WhatsApp.

Но вопрос о том, снижают ли крупные технологические компании благосостояние потребителей, всё еще не решен. Они предлагают множество цифровых продуктов, таких как поисковые запросы, электронная почта и учетные записи в социальных сетях, и потребители, похоже, высоко ценят эти продукты, даже если им и приходится платить цену, отказываясь от своей конфиденциальности и позволяя рекламодателям подбирать для них целевую рекламу.

Более того, почти каждое злоупотребление, в совершении которого обвиняются эти платформы, можно одновременно оправдать как экономически эффективное. Компания Amazon, например, способствовала закрытию семейных розничных магазинов и «выпотрошила» не только разного рода бутики, но и гигантов розничной продажи. Но в то же время компания предоставляет услуги, которые многие потребители считают бесценными. (Можно представить себе, что было бы, если бы во время пандемии людям приходилось ходить самим в магазины).

Что касается утверждения о том, что платформы покупают компании-новички, чтобы предотвратить конкуренцию, трудно сказать, стала бы ли молодая компания следующей Apple или Google, если бы она осталась независимой, или не ждал бы ее провал без вливания капитала и управленческого опыта, которые она получила от своих новых владельцев. Хотя потребители могли бы выиграть, если бы Instagram остался независимым и стал жизнеспособной альтернативой Facebook, им было бы хуже, если бы Instagram вообще прогорел.

С точки зрения экономики не так просто привести аргументы в пользу обуздания технологических гигантов. Тем не менее когда дело касается политики, подобный шаг кажется крайне необходимым. Интернет-платформы наносят политический вред, который тревожнее любого экономического ущерба. Их реальная опасность не в том, что они искажают рынки, а в том, что они угрожают демократии.

Информационные монополисты

С 2016 года граждане США всё четче стали понимать способность технологических компаний формировать информационную картину. Эти платформы позволили мошенникам распространять дезинформацию, а экстремистам — продвигать теории заговора. Они создали «пузыри фильтров», среду, в которой из-за того, как работают их алгоритмы, пользователям доступна только информация, подтверждающая правильность их ранее существовавших убеждений. И они могут усиливать или скрывать отдельные голоса, тем самым оказывая тревожное влияние на демократические политические дебаты. Наибольшее опасение вызывает то, что платформы накопили столько власти, что могут сознательно или невольно влиять на выборы.

Критики отреагировали на эти опасения, потребовав, чтобы платформы взяли на себя большую ответственность за контент, который они транслируют. Они призвали Twitter заблокировать или проверить факты, вводящие в заблуждение сообщения президента Дональда Трампа. Они раскритиковали Facebook за то, что он отказался модерировать политический контент. Многие хотели бы, чтобы интернет-платформы вели себя как медиакомпании, которые внимательно относятся к своему политическому контенту и привлекают государственных чиновников к ответу.

Однако попытки давлением заставить крупные платформы выполнять подобные функции — в надежде, что они станут это делать с учетом общественных интересов, — нельзя считать долгосрочным решением. При таком подходе за рамками решения остается проблема их огромной мощи, которую необходимо ограничить посредством любого из принимаемых решений.

Сегодня на политическую предвзятость интернет-платформ жалуются в основном консерваторы. Они предполагают — в определенном смысле справедливо, — что люди, которые управляют сегодняшними платформами — Джефф Безос из Amazon, Марк Цукерберг из Facebook, Сундар Пичаи из Google и Джек Дорси из Twitter, — склонны придерживаться социально прогрессивных взглядов, даже если ими движут в основном коммерческое своекорыстие.

Это предположение может не подтвердиться в долгосрочной перспективе. Предположим, что один из этих гигантов был поглощен консервативным миллиардером. Контроль Руперта Мердока над Fox News и The Wall Street Journal уже дает ему огромное политическое влияние, но, по крайней мере, последствия этого контроля очевидны: человек знает, что он читает именно редакционную статью в Wall Street Journal или смотрит Fox News.

Но если бы Мердок контролировал Facebook или Google, он мог бы незаметно изменять ранжирование или алгоритмы поиска, чтобы формировать то, что пользователи видят и читают, потенциально влияя на их политические взгляды без их ведома или согласия. Гегемония платформ не позволяет избежать их влияния. Если человек либерал, он может просто смотреть телеканал MSNBC вместо Fox. В Facebook же, контролируемом Мердоком, у пользователя может не быть аналогичного выбора, если он хочет делиться новостями или координировать политическую деятельность со своими друзьями.

Нельзя также забывать, что платформы, в частности Amazon, Facebook и Google, владеют информацией о жизнях людей, которой у прежних монополистов никогда не было. Они знают, кто кому друг и родственник, какие у людей доходы и имущество, им также известно о многих самых сокровенных подробностях жизни своих пользователей. Что, если бы руководитель платформы с коррумпированными намерениями использовал компрометирующую информацию, чтобы заставить того или иного чиновника сделать так, как ему нужно? В качестве альтернативы можно представить себе неправомерное использование частной информации в сочетании с полномочиями правительства — например, в случае объединения Facebook с преследующим политические цели министерством юстиции.

Концентрированная экономическая и политическая власть цифровых платформ подобна лежащему на столе заряженному оружию. Пока люди, сидящие по другую сторону стола, скорее всего, не возьмут пистолет и не нажмут на курок. Однако вопрос для американской демократии состоит в том, безопасно ли оставить пистолет там, где другой человек со преступными намерениями может прийти и забрать его. Никакая либеральная демократия не может доверить концентрированную политическую власть отдельным лицам на основании предположений об их благих намерениях. Вот почему Соединенные Штаты устанавливают систему сдержек и противовесов в отношении этой силы.

Жесткий контроль

Самый очевидный метод сдерживания этой мощи — это государственное регулирование. Такого подхода придерживаются в Европе, например в Германии, где принят закон, криминализирующий распространение дезинформации. Хотя регулирование всё еще возможно в некоторых демократиях с высокой степенью общественного согласия, оно вряд ли сработает в такой поляризованной стране, как Соединенные Штаты.

Во времена расцвета вещательного телевидения доктрина справедливости Федеральной комиссии по связи требовала от сетей «сбалансированного» освещения политических вопросов. Республиканцы безжалостно атаковали эту доктрину, утверждая, что сети настроены против консерваторов, и в 1987 году Федеральная комиссия по связи отменила ее. Можно себе представить, что было бы, если бы государственный регулирующий орган попытался решить, блокировать ли сегодня сообщение президента в Twitter. Каким бы ни было решение, оно было бы очень спорным.

Другой подход к сдерживанию влияния интернет-платформ — это формирование большей конкуренции. Если бы существовало множество платформ, ни одна из них сегодня не обладала бы гегемонией Facebook и Google. Проблема, однако, в том, что ни Соединенные Штаты, ни ЕС, скорее всего, не смогут раздробить Facebook или Google на части так, как разделились Standard Oil и AT&T. Современные технологические компании будут яростно сопротивляться подобной попытке, и даже если они в конечном счёте проиграют, процесс их дробления займет годы, если не десятилетия.

По всей видимости, важнее другое: например, решит ли дробление Facebook основную проблему. Есть очень большая вероятность, что отпочковавшаяся от Facebook в результате такого дробления компания быстро вырастет и сместит своего «родителя». Даже компания AT&T вернула себе доминирующее положение после разделения в 1980-х годах. Благодаря быстрой масштабируемости социальных сетей это произойдет еще быстрее.

Ввиду туманных перспектив дробления на части технологических гигантов многие наблюдатели обратились к концепции «переносимости данных» для создания конкуренции на рынке платформ. Так же, как правительство требует, чтобы телефонные компании разрешали пользователям брать с собой свои телефонные номера при смене поставщика услуг связи, оно может требовать, чтобы пользователи имели право переносить свои данные с одной платформы на другую. Общий регламент по защите данных (GDPR), мощный закон ЕС о конфиденциальности, вступивший в силу в 2018 году, принял именно этот подход, требуя стандартизированный машиночитаемый формат для передачи личных данных.

Однако переносимость данных сталкивается с рядом препятствий. Главный из них — сложность перемещения многих видов данных. Хотя передать некоторые основные данные, такие как имя, адрес, информацию о кредитной карте и адрес электронной почты, достаточно просто, перенести все метаданные пользователя будет гораздо сложнее. Метаданные включают лайки, клики, заказы, историю поисковых запросов и так далее. Именно такие данные важны для таргетированной рекламы. Неясно не только право собственности на эту информацию. Сама информация также неоднородна и зависит от платформы. Как именно, например, можно перенести прошлые поисковые запросы в Google на новую платформу, подобную Facebook?

Альтернативный метод ограничения мощности платформ основан на законе о конфиденциальности. При таком подходе нормативные акты ограничивают степень, в которой технологическая компания может использовать данные о потребителях, созданные в одном секторе, для улучшения своего положения в другом, защищая как конфиденциальность, так и конкуренцию. GDPR, например, требует, чтобы данные потребителя использовались только для той цели, для которой информация была первоначально получена, если только потребитель не дает явного разрешения на иное. Такие правила предназначены для обращения к одному из самых мощных источников мощи платформы: чем больше данных у платформы, тем легче получить больший доход и даже больше данных.

Но если полагаться на закон о конфиденциальности для предотвращения выхода крупных платформ на новые рынки, это создает собственные проблемы. Как и в случае с переносимостью данных, неясно, применяются ли такие правила, как GDPR, только к данным, которые потребитель добровольно предоставил платформе, или еще и к метаданным. И даже в случае успеха инициативы по обеспечению конфиденциальности, скорее всего, уменьшат только персонализацию новостей для отдельного человека, а не концентрацию редакционных полномочий.

В более широком смысле такие законы закроют дверь лошади, которая давно уже покинула конюшню. Технологические гиганты уже накопили огромное количество данных о клиентах. Как указывается в новом иске министерства юстиции, бизнес-модель Google основана на сборе данных, созданных различными продуктами — Gmail, Google Chrome, Google Maps и его поисковой системой, — которые в совокупности раскрывают беспрецедентную информацию о каждом пользователе. Facebook также собрал обширные данные о своих пользователях, отчасти якобы получая некоторые данные о пользователях, когда они просматривали другие сайты. Если законы о конфиденциальности не позволят новым конкурентам накапливать и использовать аналогичные наборы данных, они рискуют лишиться преимуществ этих первопроходцев.

Промежуточное программное обеспечение как решение

Если регулирование, разделение гигантов, переносимость данных и закон о конфиденциальности не работают, что остается делать с концентрированной мощью платформы? При этом практически никто не обсуждает одно из самых многообещающих решений: промежуточное программное обеспечение (ПО). Под этим термином обычно понимается программное обеспечение, которое работает поверх существующей платформы и может изменять представление базовых данных.

В дополнение к сервисам текущих технологических платформ, промежуточное программное обеспечение может позволить пользователям выбирать, как информация будет рекомендоваться и фильтроваться для них. Пользователи будут выбирать услуги промежуточного программного обеспечения, которые будут определять важность и достоверность политического контента, а платформы будут использовать эти характеристики для определения того, что показывается их пользователям. Иными словами, появится конкурентный слой новых компаний с прозрачными алгоритмами, который возьмет на себя функции редакционного шлюза, которые в настоящее время выполняются технологическими платформами-гегемонами, алгоритмы которых непрозрачны.

Продукты промежуточного слоя могут предлагаться с использованием различных подходов. Одним из наиболее эффективных подходов может быть доступ пользователей к промежуточному программному обеспечению через технологическую платформу, такую как Apple или Twitter. Например, статьи в новостных лентах пользователей или популярные сообщения в Twitter политических деятелей. На фоне Apple или Twitter служба промежуточного программного обеспечения могла бы добавлять такие ярлыки, как «вводящий в заблуждение», «непроверенный» и «не имеет контекста».

При входе в учетную запись в Apple и Twitter пользователи смогли бы видеть эти ярлыки в новостных статьях и сообщениях. Промежуточное ПО с более активным вмешательством может также влиять на рейтинг определенных каналов, таких как списки продуктов Amazon, реклама Facebook, результаты поиска Google или рекомендации по видео на YouTube. Например, потребители могут выбрать поставщиков промежуточного программного обеспечения, которые скорректировали свои результаты поиска на Amazon таким образом, чтобы отдавать приоритет продуктам отечественного производства, экологически чистым продуктам или товарам по более низким ценам. Промежуточное ПО может даже запретить пользователю просматривать определенный контент или полностью заблокировать определенные источники информации или производителей.

Каждый поставщик промежуточного программного обеспечения должен быть прозрачным в своих предложениях и технических характеристиках, чтобы пользователи могли сделать осознанный выбор. Поставщики промежуточного программного обеспечения будут включать как компании, стремящиеся к усовершенствованию каналов, так и некоммерческие организации, стремящиеся продвигать гражданские ценности. Та или иная школа журналистики может предложить промежуточное программное обеспечение, которое способствует лучшему освещению и подавлению непроверенных историй, или окружной совет школы может предлагать промежуточное программное обеспечение, которое уделяет приоритетное внимание местным вопросам. Посредством взаимодействия между пользователями и платформами промежуточное программное обеспечение могло бы удовлетворять предпочтения отдельных потребителей, оказывая при этом значительное сопротивление односторонним действиям игроков-гегемонов.

При этом придется проработать многие детали. Первый вопрос — сколько полномочий контроля за информацией передать новым компаниям. С одной стороны, поставщики промежуточного программного обеспечения могут полностью преобразовать информацию, предоставляемую первоначальной платформой пользователю, при этом платформа выступает в роли не более чем нейтрального канала. В рамках этой модели только промежуточное ПО будет определять содержание и приоритет поиска в Amazon или Google, а эти платформы просто предлагают доступ к своим серверам.

С другой стороны, платформа могла бы продолжать рекомендовать и ранжировать контент полностью с помощью собственных алгоритмов, а промежуточное программное обеспечение могло бы служить только в качестве дополнительного фильтра. Например, в рамках этой модели интерфейс Facebook или Twitter останется в основном неизменным. Промежуточное ПО будет просто проверять факты или маркировать контент, не придавая важности контенту и не предоставляя более точных рекомендаций.

Лучший подход, вероятно, находится где-то посередине. Передача компаниям промежуточного программного обеспечения слишком большой власти может означать, что базовые технологические платформы потеряют прямую связь с потребителем. Если их бизнес-модели пострадают, технологические компании будут сопротивляться.

С другой стороны, передача компаниям промежуточного программного обеспечения слишком слабого контроля не позволит ограничить возможности изначальных платформ по выбору и распространению нужного им контента. Но независимо от того, где именно проводится граница, будет необходимо вмешательство государства. Конгрессу, вероятно, придется принять закон, требующий, чтобы платформы использовали открытые и унифицированные интерфейсы прикладного программирования, что позволило бы компаниям промежуточного программного обеспечения беспрепятственно работать с различными технологическими платформами. Конгрессу также придется тщательно регулировать самих поставщиков промежуточного программного обеспечения, чтобы они соответствовали четким минимальным стандартам надежности, прозрачности и согласованности.

Вторая проблема связана с поиском бизнес-модели, которая будет стимулировать появление конкурентоспособного слоя новых компаний. Наиболее логичным подходом было бы заключение доминирующими платформами и сторонними поставщиками промежуточного программного обеспечения соглашений о распределении доходов. Когда кто-то ищет что-то в Google или посещает страницу Facebook, доход от рекламы от посещения будет распределяться между платформой и поставщиком промежуточного программного обеспечения. Эти соглашения, вероятно, должны будут находиться под контролем правительства, поскольку даже если платформы-гегемоны и будут стремиться разделить бремя фильтрации контента, следует ожидать, что они будут сопротивляться разделению доходов от рекламы.

Еще одна деталь, которую необходимо проработать, — это своего рода техническая структура, которая будет стимулировать появление разнообразных промежуточных продуктов. Подобная рамка должна быть достаточно простой, чтобы привлечь как можно больше участников, но достаточно сложной, чтобы ее можно было приложить к большим платформам, каждая из которых имеет свою особую архитектуру. Более того, это должно позволить промежуточному программному обеспечению оценивать по крайней мере три различных типа контента: общедоступный контент (например, новости, пресс-релизы и твиты от общественных деятелей), пользовательский контент (например, видео на YouTube и сообщения частных лиц) и частный контент (например, сообщения WhatsApp и сообщения Facebook).

Скептики могут возразить, что подход промежуточного программного обеспечения фрагментирует интернет и усиливает пузыри фильтров. Хотя университеты могут потребовать от своих студентов использовать конкретное промежуточное ПО, которое бы направляло их к надежным источникам информации, группы, склонные к теориям заговора, могут поступать обратным образом. Индивидуально разработанные алгоритмы могут только еще больше расколоть американское государство, побуждая людей находить тех, кто придерживаемые одних с ними взглядов, источники, подтверждающие их убеждения, и политических лидеров, усиливающих их страхи.

Возможно, некоторые из этих проблем можно решить с помощью правил, требующих, чтобы промежуточное ПО соответствовало определенным минимальным стандартам. Но также важно отметить, что такой раскол может произойти уже сейчас. Кроме того, может оказаться вполне невозможным с технической точки зрения предотвратить его появление в будущем. Стоит рассмотреть путь, по которому пошли последователи QAnon, тщательно продуманной ультраправой теории заговора, в рамках которой утверждается, что существует глобальная клика педофилии.

После того, как их контент был ограничен на Facebook и в Twitter, сторонники QAnon отказались от больших платформ и перешли на 4chan, более либеральный форум. Когда команды модераторов 4chan начали противодействовать экстремистским сообщениям, последователи QAnon перешли на новую платформу, 8chan (теперь она называется 8kun). Сторонники этой теории заговора всё еще могут общаться друг с другом через обычную электронную почту или по зашифрованным каналам, таким как Signal, Telegram и WhatsApp. Подобные обсуждения, какими бы проблемными они ни были, защищены Первой поправкой к Конституции США.

Более того, экстремистские группы ставят под угрозу демократию в первую очередь тогда, когда они покидают область интернета и становятся чем-то мейнстримовым. Это происходит, когда их заявления либо попадают в средства массовой информации, либо усиливаются той или иной платформой. В отличие от 8chan, та или иная платформа-гегемон может влиять на широкий круг населения против воли этих людей и без их ведома. В более широком смысле, даже если промежуточное программное обеспечение способствовало бы расколу в обществе, эта опасность не идет ни в какое сравнение с той опасностью, которая исходит от концентрированной мощи информационных платформ. Самая большая долгосрочная угроза демократии — это не раскол во мнениях, а неподконтрольное влияние, которым обладают гигантские технологические компании.

Возвращение контроля

Общественность должна быть встревожена ростом и влиянием не имеющих себе равных интернет-платформ, и есть веская причина, по которой политики обращаются к антимонопольному законодательству как к инструменту ответа на этот вызов. Но это только один из нескольких возможных решения проблемы концентрации частной экономической и политической власти.

Теперь правительства начинают антимонопольные действия против платформ технологических гигантов как в Соединенных Штатах, так и в Европе, и связанные с этим дела, вероятно, будут рассматриваться в судебном порядке еще долгие годы. Но этот подход не обязательно является лучшим способом справиться с серьезной политической угрозой демократии со стороны огромной мощи информационных платформ. Первая поправка предусматривала рынок идей, где конкуренция, а не регулирование, защищала общественный дискурс. Однако в мире, где большие платформы усиливают или подавляют те или иные политические заявления, этот рынок терпит крах.

Промежуточное ПО может решить эту проблему. Оно может забрать эту власть у технологических платформ и передать ее не какому-то единственному государственному регулирующему органу, а новой группе конкурирующих фирм, которые позволят пользователям адаптировать свое пребывание в сети под себя. Такой подход не помешал бы распространению ненавистнических высказываний или теорий заговора, но ограничил бы их сферу таким образом, чтобы лучше соответствовать первоначальному замыслу Первой поправки. Сегодня контент, предлагаемый платформами, определяется туманными алгоритмами, созданными программами искусственного интеллекта. Благодаря промежуточному программному обеспечению пользователи той или иной платформы получат в свои руки элементы управления. Они — а не какая-то невидимая рука искусственного интеллекта — будут определять то, что они видят в своих лентах.