Три трансфера Владимира Путина

Политический процесс в России развивается под знаком вовлечённости в три взаимно накладывающихся трансфера, в которые вовлечена действующая власть: в России, в Белоруссии и в Сирии.

Причём у белорусского и сирийского сценариев много общего: давний конфликт президентов и общества, отказ от контактов с оппозицией, предпочтение силовых методов подавления протестов, наличие помощи из России и обструкция Запада, борьба между Западом и Востоком за вовлечение в свои союзы, капризность, упрямство и своеволие президентов, наличие давней многовекторной политики, терпящей крах в ситуации обострения борьбы за власть, и засорённость власти агентами разных центров силы.

Российский трансфер имеет различия и общие черты с сирийским и белорусским. Общее — долгий срок президентов во власти, наличие агентов разных центров силы, конфликт с оппозицией, многовекторная политика, борьба за союзы между Западом и Востоком. Отличие — более высокий класс российского президента в разрешении конфликтов, не упрямство, а последовательность в сочетании с гибкостью, отсутствие капризности и прагматизм, умение выигрывать у оппозиции политически, без силового подавления.

И самое главное отличие — ядерный потенциал России. Этот аспект при всей внешней похожести стратегий разных государств определяет различия в их воплощении. Ядерный потенциал не позволяет делать те ошибки, которые могут себе позволить малые неядерные государства, лавирующие между центрами силы в поисках выживания.

Ситуация, в которой сейчас оказались Лукашенко и Асад, практически похожи. Разница лишь в степени накалённости конфликта — в Сирии несколько лет идёт гражданская война, имеет место распад территории, в Белоруссии до этого не дошло, но в случае углубления конфликта вполне возможно.

И Сирия, и Белоруссия являются «пациентами» России, без помощи которой эти государства скорее всего давно прекратили бы существование. И в Сирии, и в Белоруссии Россия курирует трансфер в чрезвычайных обстоятельствах политического кризиса, являясь стабилизатором и гарантом сохранения территориальной целостности.

Собственный трансфер в России протекает одновременно с сирийским и белорусским и несёт в себе свои собственные трудности. Противостояние с Западом по причине расширения зоны влияния России усиливается, однако, несмотря на все мрачные прогнозы, политическая система сохраняет прочность. Период самоизоляции закончен легче, чем ожидалось, разработана вакцина, экономика медленно восстанавливается, протестная активность почти на нуле.

Самое главное — конституционная реформа принята, и выборы прошли спокойно. Падающие рейтинги удалось переломить, и ротация кадров идёт постепенно, не вызывая перегрузки системы. Самое главное — приближающиеся парламентские и президентские выборы не привели к выходу оппозиции из маргинального состояния: реальных кандидатов нет, электоральные шансы Навального при всех усилиях Запада нулевые, а проблема преемника даже для Владимира Путина, реши он не участвовать в выборах, не имеет альтернативного решения.

При всех перегрузках тройного трансфера надо отметить, что Россия тянет этот воз на удивление довольно успешно. В США трансфер один, но страна на грани открытой гражданской войны и борьбы за предотвращение распада. При этом курируемые США трансферы в Северной Корее, Венесуэле, Иране и Сирии не удались, а колебания экономической конъюнктуры достигнуты ценой сверхусилий и роста конфликтов с вассалами.

Разумеется, у российской и американской политических систем не только свои потенциалы, но и свои задачи. Но задачи эти Россия решает более успешно, чем США, если делать акцент на способность вести несколько глобальных партий. При этом в вооружениях Россия заняла удобную позицию, называемой в стратегии «гонка за лидером». Когда США понесут все расходы и помогут обозначиться основным тенденциям, станут видны ошибочные решения.

Тогда Россия немедленно срезает углы на поворотах и выравнивает позиции, по отдельным направлениям даже вырываясь вперёд. Затрат меньше, а результат тот же — лидер не может уйти в отрыв и всегда тратит лишние деньги и силы, а у него на плечах прочно сидят конкуренты. Это тактика бегуна или велогонщика — всю гонку сидеть на плечах лидера, а на финише рывком его обойти и вырвать победу.

Три трансфера — это три кризиса, потому что это кризисное управление. Способность вести три антикризисных кампании на распределённых территориях — это тройные нагрузки и тройной запас прочности. Для России риски сконцентрированы: для того, чтобы сорвать все три трансфера, Западу нужно бить в одну точку: Москва, Кремль, Путин. Здесь ключи и к России, и к Белоруссии, и к Сирии. Да ещё и к Ирану, Китаю, Индии, двум Кореям, Японии, Турции — далее везде. Запад в конкурентной борьбе борется с конкурентом.

Россия действует иначе. Она не борется с конкурентами, а решает задачи следования своим курсом. В маркетинге это называется не бороться с конкурентами, а бороться за удовлетворение запросов потребителей. Тогда и доля на рынке сама вырастет, и конкурентоспособность усилится. Странно, что родина маркетинга Америка вдруг стала действовать против своей же теории, но факт остаётся фактом: Россия тянет три трансфера, а США едва тянут один, и тот под вопросом.

Разумеется, идёт напряжённая борьба, нет оснований для беспечности, и цели ещё не достигнуты, но мы судим не по результатам, а по промежуточным стадиям процесса. Если быть объективным, то Россия не три трансфера тянет, а даже четыре: Венесуэла — это тоже трансфер, только предотвращённый. Но задача на стабилизацию та же, что в Сирии, Белоруссии и России.

Да, Венесуэла далеко, и Россия там вышла из активов. Но Гуайдо до сих пор не президент, и это говорит о многом. Три трансфера Владимира Путина и один Дональда Трампа — это показатель не хуже, чем оценка ВВП по паритету покупательской способности.

Уже одного этого достаточно, чтобы понять, почему Запад на Россию как с цепи сорвался. Трансфероспособность и трансфероустойчивость — если отбросить долю шутки, то на оставшуюся правду можно смело вводить в политический оборот такую категорию оценки.

И соотношение «три к одному» здесь показывает скрытые возможности американской и российской политических систем, при всех очевидных несопоставимостях по привычным параметрам оценки. Но ведь как-то объяснять такие парадоксы всё же необходимо, так почему бы не попробовать?