Демонстративное прославление террористов в центре Москвы: что это значит?

Функционирование Государственной Третьяковской галереи под руководством Зельфиры Исмаиловны Трегуловой, да продлит Всевышний ее дни, давно вызывало множество обоснованных вопросов. То в залах галереи запрещают обсуждать картины, называя это «незаконной экскурсией». То вандал нападает на картину «Иван Грозный и его сын Иван», которая оказывается крайне плохо защищенной. То из галереи беспрепятственно, как в старой доброй советской комедии «Старики-разбойники», выносят полотно Архипа Куинджи. То в конце августа один из залов в буквальном смысле слова заливает водой после сильнейшего дождя.

Однако еще более свежее происшествие (или перформанс, говоря эпатажным языком совриска) выходит за рамки управленческого самодурства и хозяйственной халатности. Речь о выставке самобытного художника Алексея Каллимы.

Сей живописец известен как птенец и многолетний обитатель гнезда Марата Гельмана. Но не только традиционными для данного гнезда и, мягко говоря, нетрадиционными для русской культуры чертами и практиками характерно его творчество. Каллима, русский, бежавший из Грозного во время Первой чеченской войны, романтизирует в своих полотнах ичкерийских боевиков. Вот как об этом рассказывает портал «Артгид», пропагандирующий идеи «современного искусства»: «Начав с инсталляций и поэкспериментировав немного на территории нонспектакулярного искусства, он обратился к живописи, создав целый эпос, героями которого стали одетые в костюмы Adidas бородатые чеченцы с автоматами и огнеглазые гурии, подобно германским валькириям носящиеся над полем боя в поисках душ павших воинов. В 2005 году Каллима создал один из главных хитов 1-й Московской биеннале — фреску, на которой чеченец собирался прирезать молоденького федерала [!!]».

Сам Каллима в интервью «Артгиду» поведал: «Переселившись в Россию, я считал, что вернулся на свою этническую родину. Но быстро обнаружил, что для местных жителей я являюсь чеченцем. Сначала меня это напрягало, но, присмотревшись к ситуации, я решил, что не хочу соответствовать обывательским представлениям о том, что значит быть русским… [Отвечая на вопрос, действительно ли он всегда сочувствовал боевикам] Более точное слово — не «сочувствие», а «вдохновение». Меня вдохновляли герои, которыми для меня были боевики, чеченцы — смелые, отчаянные парни, которые ничего не боялись».

Одна из картин на вдохновляющую автора тему попала и в третьяковскую экспозицию. Называется она «Между случайностью и необходимостью» и изображает двух боевиков, один из которых отдыхает, отложив в сторону автомат, а второй совершает молитву. Это не рифеншталевские сверхгерои и сверхлюди, но отнюдь и не забитые мальчишки из дудаевюгенда, оказавшиеся в горах волей рока. Крепкие парни, к необходимости (как они ее понимают) войны куда более близкие, чем к случайности. Симпатии к ним не скрывает ни сам художник, ни кураторы выставки, сопроводившие «шедевр» следующим пояснением: «Каллима разрабатывает многосерийное повествование сродни эпосу, героями которого являются боевики-горцы, узнаваемые по таким атрибутам, как бороды, кроссовки и костюмы Adidas. Изображены они в романтизированной манере».

Я с трудом, но могу понять, почему в Третьяковке нет картин, посвященных генералу Рохлину, герою новогоднего штурма Грозного полковнику Савину, убитому за отказ снимать крестик солдату Евгению Родионову, таким героям Второй чеченской кампании, как псковские десантники. Нет, на самом деле и с трудом не понимаю, но готов выслушать аргументы. Мол, не надо ворошить прошлое, в той войне было много бесспорного героизма русских воинов, но и не меньше спорных эпизодов, в первую очередь, со стороны московского военно-политического руководства, да и велась война на российской территории, то бишь имела элементы гражданской.

Каждый из этих аргументов можно оспорить, и все-таки предмет спора хотя бы теоретически есть. Но можете ли вы себе представить в Третьяковке выставку с картинами на тему притеснения и истребления русских в дудаевской Ичкерии? Эту трагедию еще двадцать лет назад совершенно уместным словом «геноцид» назвал В. В. Путин: «На территории Чечни мы наблюдали широкомасштабный геноцид в отношении русского народа, в отношении русскоязычного населения». О ней как о геноциде в бытность свою главой думского комитета по международным делам говорил нынешний руководитель «Роскосмоса» Д. О. Рогозин: «В Чечне в период с 1991 по 1999 годы 80% погибших среди мирного населения составляли русские. Это был настоящий геноцид». О геноциде не раз говорил и покойный Станислав Говорухин (глава предвыборного штаба Путина на президентских выборах 2012 г.).

Нет, такие картины представить в Третьяковке нельзя. Как, в свою очередь, с трудом можно представить картину «Между случайностью и необходимостью», горделиво выставляемую в центре сегодняшнего Грозного, притом что лично у меня и значительной части российских граждан к Чечне, чеченскому руководству и «чеченской» политике федерального руководства масса тяжелых вопросов и претензий, а количество слов одобрения неуклонно стремится к нулю.

Что дальше? Сусальное изображение захвата боевиками больницы в Будённовске или школы в Беслане? Приторная скорбь по мужественным «шахидам» и женственным (нет) «шахидкам», павшим на Дубровке? Уж портрета молодой москвички Ольги Романовой, прорвавшейся в октябре 2002-го в Театральный центр, чтобы сказать все, что она думает о террористах, им в лицо и ими убитой, ждать точно не приходится.

Шокирует конкретный «перформанс» Третьяковки. Шокирует весь пятилетний «перформанс» Трегуловой у руля одного из ключевых художественных музеев страны. Но если понять, что перед нами лишь крошечная часть дикого «перформанса», происходящего с Россией последние несколько десятилетий… Все встанет на свои места.