Перемены против стабильности: что выбрала Россия?

Эрих Фромм. Бегство от свободы. М: АСТ, 2020

Голосование за поправки к Конституции вызвало новую волну споров между жаждущими «перемен» и сторонниками «стабильности». Первые, в общем, считают, что всё плохо, и перспектив никаких нет; потому нужно сбросить власти или как-то ещё сильно «перетрясти» государство, чтобы сойти с заведомо роковой дороги. Вторые возражают, что в 90-е уже пытались — и до сих пор расхлёбываем; чиновники плохие, оппозиционеры того хуже, и если уж нашёлся лидер, удержавший страну от падения — то ему и надо дать карт-бланш. Авось, постепенно удастся порвать с Западом, наладить жизнь и потихоньку начать развиваться. Первых обычно обвиняют в авантюризме и подозревают в «сладкой жизни» (еле обеспечивающий семью трудящийся не будет рисковать); вторых — в архаичности и патернализме.

На первый взгляд кажется, что позиции непримиримы. Но если присмотреться — у них обнаруживается характерное общее основание. Будущее в любом случае кажется мрачным: это настроение уже много лет фиксируют соцопросы (например, Евробарометр РАНХиГС). Стране угрожают «бояре» (лица вроде Анатолия Чубайса вызывают общее негодование) и крупный бизнес. Только одни граждане верят, что президент хоть как-то сдерживает «воров»; другие — считают, будто все во власти заодно. Желающие перемен, как и желающие стабильности, надеются на внешний, непонятный и неподконтрольный им фактор: либо на появление «хороших людей» после переворота, либо на хорошие намерения президента.

Короче говоря, мы имеем общегражданскую ситуацию слабости, неуверенности в себе, обострённой незащищённости (перед лицом «авторитарной» власти или перед «кознями» Запада), надежды на чудо и внешние силы (какие-нибудь перемены, какие-нибудь решения президента). И жажда волшебного бунта, и жажда сильного правителя — две стороны этой монеты. Почему обе стороны спора неправы, и как неуверенность загоняет граждан в ловушку — раскрыл немецкий психолог Эрих Фромм в классической работе «Бегство от свободы».

Фромм замечает, что освобождение человека (и общества) — диалектический, противоречивый процесс. Когда ребёнок взрослеет, он, с одной стороны, лишается контроля со стороны родителей («свобода от»); с другой — он становится сильнее, умнее, опытнее, т. е. более и более готовым к полностью самостоятельной жизни, к реализации собственных желаний («свобода для»). Однако иногда происходит сбой: либо ребёнок слишком рано оказывается без опеки, либо его силы и навыки не успевают сформироваться. В результате человек ощущает одиночество, изоляцию и бессилие — и пытается «бежать», например, в нездоровое подчинение (мазохизм). Поскольку решение неадекватно и не устраняет противоречий, человек либо уходит ещё дальше в «нездоровые» отношения, либо выплёскивает энергию в бессильном и иррациональном бунте: зачастую даже не против опекуна, поскольку тот по определению слишком сильный и страшный. Обычно же человек постоянно мечется между этими двумя крайностями.

Автор применяет эту модель к капиталистическому обществу, ищущему спасения в авторитарной идеологии или диктатуре. Поскольку «рыночные свободы» для нижних и средних слоёв означали лишь увеличение эксплуатации и разорение, без реальной возможности улучшить свою жизнь, — народы стали «бежать» в насилие или к «сильным» лидерам. На примере Реформации и нацизма Фромм показывает, что власть диктаторов основана отнюдь не только на «мошенничестве», обмане, пропаганде: их поддержка была реальной, хоть и не полностью рациональной.

Не менее важно другое: господствующие классы, получившие от «свободы» все возможные блага, также поддержали авторитаризм. Ведь демократия создавала постоянную угрозу народного переворота и конкуренции со стороны среднего бизнеса; граждан приходилось обманывать и задабривать. Переход к диктатуре означал «стабильность» в сохранении богатства и власти! Поскольку общественно-экономические противоречия при этом, естественно, также никуда не девались — стабильность и определённость авторитаризма были, скорее, символическими. То есть речь шла о самоуспокоении и о смирении с собственным бессилием.

Но что это за слабость и как её преодолеть? Да, капиталистические элиты сильны во всём мире, однако не все страны пошли по пути диктатуры. Оставаясь в рамках индивидуальной психологии, Фромм не может дать внятного ответа. Автор говорит, что нужно просвещаться, развивать эмоциональную сферу, изгонять суеверия и фетишизм, учиться ответственности… В других работах он рисует утопические общества, в которых люди будут правильно воспитывать и жить. Но где утопия, а где мы…

Опять же, капитализм — не просто «свобода» и «независимость». Эта система держится на эксплуатации и антагонизме: капиталист богатеет за счёт рабочих, страны центра — за счёт периферии и т. д. Как граждане могут к этому «подготовиться», чтобы по итогу большинство из них не оказалось проигравшими? Очевидно, проблему нельзя решить на индивидуальном уровне. Нужно рассмотреть группы, классы и их борьбу. Фромм по-своему нащупывает это недостающее звено, когда утверждает, что «здоровое» спасение от изолированности — продуктивное творческое участие в равном и справедливом коллективе ради общей цели.

Чарльз Тилли показал, какую роль в Великой французской революции, да и в других капиталистических восстаниях, играли сохранявшиеся столетиями обширные низовые связи, семьи, общины и союзы, традиции и навыки совместного действия (труда, праздников, осмеяний, карнавалов и пр.). Сила группы не сводится к личным качествам участников: важны коммуникации, организованность, сознательность, общие ресурсы.

Читайте также: Россия на перепутье: элитные игры против реальной политики

По сути, Фромм рассматривает именно групповую (классовую) слабость, групповую неуверенность, групповое «бегство от свободы». Низшие и средине классы, повернувшиеся к реформации и нацизму, потерпели поражение от крупной буржуазии. У угнетаемых не оказалось ни экономических, ни политических «инструментов», чтобы победить (или сдержать, уравновесить, как в государствах всеобщего благосостояния) высшие классы. Им оставалось либо пойти на слепой бунт ради бунта, либо поверить в элитного лидера, либо присягнуть сильной авторитарной партии вроде фашистской — соединяющей грубую силу с пафосом «наведения порядка» и пользующейся протекцией «сверху». Впрочем, как показывает опыт СССР, народу нужно было не только победить крупную буржуазию, но и наладить управление без делегирования его заслуженным «компетентным» элитам.

Как обстоит со всем этим дело в России? На момент развала СССР у большинства граждан не было инструментов для выживания и борьбы при капитализме: ни ресурсов, ни организаций, ни специфических навыков или политических знаний. Перестройка не была подлинной низовой революцией (даже если граждане и «не были против»): борьба шла между советскими бонзами, а не массами и властью; партия, по сути, самораспустилась; новыми элитами стали не представители низов, а часть старых спецслужбистов и номенклатуры. В отличие от рядовых граждан, элиты прекрасно подготовились: наладили связь с заграничными «партнёрами», задействовали незаконные схемы с экспортом, валютой и т. п., использовали СМИ и государственные посты. Итогом стала скандальная приватизация, в которой народу «перепали» лишь крохи.

Та организованность масс, которая ещё сохранялась к 80-м годам, была завязана на государство — которое и «предало». Характерный пример — профсоюзы: в СССР они преимущественно занимались путёвками и культурными мероприятиями для работников; после развала большинство их стало «директорскими», т. е. подчинёнными владельцу предприятия, а не рабочим. Политическая и идеологическая грамотность масс в условиях гегемонии мёртвого официозного марксизма также была в упадке.

Можно ли в этих условиях было ожидать какой-то положительный для народа исход? Понятно, что после Перестройки призыв к неясным «переменам» будет восприниматься в штыки. Проблема не в том, что люди «не принимают» перемены; люди и не должны их «принимать» — народ должен сам бороться и осуществлять изменения, а не надеяться на чудо или благосклонность внешних сил.

К сожалению, за 20 лет ситуация не сильно улучшилась. Политика для нас всё равно — дело элитное. Мы делаем ставку на какую-то кажущуюся нам адекватной фигуру из высшего круга — и надеемся, что он там как-нибудь разберётся, договорится, и о людях не забудет. Призыв к бунту не имеет особенного смысла: даже против пенсионной реформы вышли единицы; восставать же «против всего», чтобы «кто-нибудь другой» пришёл нами править — не сильно притягательный вариант.

Говорят, что Россию «спасёт» кризис: однако история показывает, что отчаявшиеся и слабые люди не делают революцию. Крах может стать поводом, но только если до этого люди организовались, нашли общие интересы, почувствовали свою силу и своё право. Чтобы не крутить барабан в надежде, что случай даст хорошего нового царя, а чтобы самим взять — и построить новый порядок.

В итоге, если и искать общую точку у сторонников и противников перемен — её нужно искать в силе, организованности и сознании масс. Стабильность не удержать, если власть потеряет уважение к гражданам, перестанет бояться народного гнева. Здоровых перемен не произойдёт, если не будет создан их дееспособный субъект. Когда элита всесильна, а народ беспомощен — обе стратегии проигрышны; когда народ будет силён — стратегии станут совсем другими.

Большая политика, власть, поправки к Конституции — важные вопросы, которые необходимо обсуждать. Но и интеллигенции, и активистам, и рядовым гражданам нужно долго работать над самоорганизацией, начиная с самого нижнего уровня и с простейших, локальных задач, чтобы обсуждение этих важных вопросов когда-нибудь получило реальное политическое значение, а привычному «сильному лидеру» появилась адекватная «демократичная» замена.