Внести революционное сознание в массовый протест! Энгельс, Ленин, Лукач...
Дьёрдь Лукач. История и классовое сознание. Хвостизм и диалектика. Тезисы Блюма (фрагменты). М.: URSS, 2017
«Человек один не может ни черта», — вся жизнь понадобилась персонажу Хемингуэя, чтобы прийти к этой мысли. Однако эта хорошая, но общая идея поднимает множество конкретных вопросов. Сколько нужно людей? Два? Три? Какие задачи требуют каких количеств — и в одном ли количестве тут дело?
Сохранять существующий порядок может и меньшинство; чтобы изменить мир, нужна работа организованных масс. С последним в сегодняшней России дело обстоит не очень радостно: нет ни массовости (ни у «стихийных» митингов, ни даже у раскручиваемых всеми силами СМИ акций), ни организованности, ни какой-либо постоянной, осознанной, целенаправленной работы (разве что у отдельных «оппозиционных» публичных фигур и небольших движений).
Сложно обвинить в этом отсутствие коммуникаций — их как раз в избытке; адресация к «запуганности» народа также кажется странной — тоталитаризм текущей власти, к счастью, сильно преувеличивается. Мысль Хемингуэя также мало для кого является секретом. Всех всё устраивает? Даже недавние муниципальные выборы говорят об обратном. Значит, вопрос объединения людей с целью изменения окружающего мира отнюдь не так прост.
Масштаб проблемы виден по знаковой для западной левой и (советской самостоятельно мыслящей) интеллигенции книге венгерского философа Дьёрдя Лукача «История и классовое сознание». Этот сборник статей появился на стыке победы Октябрьской революции в России и поражения социалистической Венгрии (в правительство которой Лукач входил), в тот период, когда, несмотря на первые неуспехи, ощущение близости мировой революции у коммунистов ещё было живо.
По мнению Лукача, механизм изменения общественных явлений затушёвывается распространённым узким позитивистским взглядом, рассматривающим каждое явление, каждую вещь как постоянную и как изолированную. На самом же деле, каждое явление представляет собой процесс, действительное значение которого связано с постоянно изменяющейся «тотальностью» — единой системой, которую образуют производительные силы, производственные отношения и все надстройки.
С опорой на тексты Маркса Лукач описывает внутренние противоречия этой «тотальности». Разрешение же этих противоречий, согласно автору, возможно только через единство теории и практики: группой лиц, которая одновременно является существенной частью системы, нуждается в перестройке этой системы для улучшения собственного положения, имеет для этого объективную возможность (опять же, как следствие своего ключевого положения в экономике), и может осознать эту свою ситуацию. Такой группой лиц, способной «замахнуться» на изменение тотальности, является класс.
Необходимость классу для совершения революции полностью осознать не только своё особое положение, но и логику всей «тотальности», становится для Лукача главным камнем преткновения. Здесь автор начинает опираться на тексты Гегеля, для которого история сводилась к самопознанию духа, объединяющего в себе субъект и объект. Впрочем, влияние оказал и тезис Маркса о том, что коммунизм подразумевает преодоление «отчуждения», порабощения человечества экономической системой и переход к сознательному управлению экономикой.
Лукач указывает, что революция буржуазии сводилась, в принципе, к простому взятию политической власти — новые капиталистические экономические отношения к тому времени уже созрели в недрах феодального общества. С пролетарской же революцией всё почему-то не так: автор отвергает значение всех форм кооперации и плана, развивающихся при капитализме, и требует формирования коммунистического классового сознания у пролетариев фактически вне связи с изменением экономики. Основанием для революции, таким образом, становится не столько развитие производительных сил, сколько «моральное» недовольство капитализмом, эксплуатацией, кризисами и т. п.
Соответственно, существенным препятствием для формирования классового сознания оказывается запятнанность «чистой» ситуации эксплуатации наличием социальных гарантий (пенсии и пр.), возможность карьерного роста и т. д. Это замечание справедливо, однако в революции всё равно невозможно опираться только на крайнюю нужду народа: осознав опасность бунта, капиталисты быстро идут на различные локальные уступки и обещания, ликвидируют очевидность нужды; потому «чистую» эксплуатацию сегодня сложно найти даже в странах Азии. Да и необходимость для расширения капитализма продавать всё больше товаров и услуг самим работникам сделало ситуацию «лишений» менее тривиальной.
Далее, удержание власти по Лукачу зависит от того, приобретёт ли пролетариат «наивную уверенность в исключительной легальности своего правового порядка» и т. п. Подобные вопросы решаются не политической практикой самого революционного класса (предельно важной для Ленина), не какими-то благоприятными объективными условиями, а просто целенаправленным идеологическим воспитанием народа. Вообще, связь между теорией и практикой Лукачем констатируется, но механизм её описывается слишком «философски», отвлечённо; кажется, что она обеспечивается априори, просто объективным положением пролетариата в экономике, а не какими-то конкретными его действиями. Тем не менее в описании возможностей капиталистов философ оказывается ближе к адекватному единству объективного и субъективного:
Задача «вменить» сознание тем слоям пролетариата, которые не находятся в идеальной, самоочевидной ситуации, а также наличие различий в положении (и сознании) работников разных отраслей делает для Лукача необходимым создание политической партии как авангарда и руководителя революционного процесса в целом. Именно партии отводится в революции ключевая роль — привнесения (в данном случае скорее «внушения») классу сознания.
Классовый состав этого авангарда остаётся неясным: в одном месте Лукач пишет про «классово сознательных рабочих», хотя ни он, ни его реальные единомышленники явно к этой категории не относились. Не ясно также, как логически связано требование существования отдельной партии и развиваемая автором идея познания как единства теории и практики, доступного лишь пролетариату и невозможного для любых других слоёв.
Бросается в глаза, что автор не только подчёркивает важность выделения радикальной коммунистической партии из всего левого спектра (чтобы существовал ясный ориентир для пролетариата), но и идеализирует внутрипартийную дисциплину, даже партийные чистки (направленные, якобы, против коррупционеров). Возможно, здесь проявляется слишком абстрактный, а потому слишком простой взгляд на политику: ситуация пролетариата кажется Лукачу самоочевидной, не допускающей разногласий, а мыслительная связь с партией — непосредственной. На деле и большевики в годы революции «терпели» у себя людей, не только не сошедшихся в теории, но и выдававших планы восстания, и выходивших из советского правительства в острейший период. Этот опыт более связан с деятельностью, чем с идеологией. Наконец, «чистки» прошлись не только по героям революции, но, вскоре, и по самому Лукачу, сделав его учёным-одиночкой и сведя всю его работу к эстетике.
Вместе с тем автор весьма точно описывает противоречия отношений партии и масс:
Читайте также: Как подготовить человечество к революции: «Педагогика угнетённых»
В предисловии 1967 года Лукач сам указывает на излишнюю идеалистичность книги, влияние Гегеля и Вебера. Он не соглашается с тем, как «доразвил» теорию Маркса Энгельс, и предпринимает собственные попытки «собрать» её (в основном, в отношении «метода» исследований). Однако, не похоже, чтобы Лукач преодолел свой идеализм и в последующие годы. Описанные им взаимоотношения партии и класса интересны, но недостаточно критичны (не осознана проблема отдельности партии и класса). Идея «тотальности» полезна как противоположность тенденции рассматривать явления изолировано, однако она легко превращается в умозрительный гегелевский дух — как отмечает сам автор, лишённый влияния на историю. Ясно, что западная интеллигенция «зацепилась» в книге именно за идеализм; сегодня же более ценным в ней кажется другая, марксистская сторона.