«Курильский Мюнхен» как момент истины

Резкое и неожиданное обострение «Курильского вопроса» ясно и недвусмысленно указывает на главное заблуждение, в котором мы все запутались. Это несоответствие экономического мышления нашей, так сказать, «элиты» и окружающей действительности, которая формируется отнюдь не экономикой. Точнее, далеко не только экономикой и, следовательно, за пределами мир-экономики.

Заметим: апологеты сдачи Курил, причем на уровне как маргиналов, так и официоза, приводят в оправдание своих компрадорских усилий расширение возможностей именно экономического взаимодействия с Японией. В обмен на Курилы-де мы получим «прорыв на японском направлении», счастливый финал «Ширли-мырли» с решением всех наших проблем. То есть обменяем библейское первородство на чечевичную похлебку в сытном стойле с добрым и хорошим обращением и квалифицированным машинным доением.

Никакого «прорыва», разумеется не будет. Как не произошло его после сдачи Берлинской стены Горбачевым, а Ельциным ряда важнейших оборонных секретов в обмен на «спускание на тормозах» американской дипломатией расстрела Дома Советов. Эта бомба замедленного действия еще рванет, всему свое время, но речь не об этом.

А что будет? А будет продолжение американской игры с Россией в «жмурки» путем ловли ее на японского «живца». «Отдали острова? Молодца! Мир восхищается тем, как вы успешно возвращаетесь на столбовую дорогу цивилизации!». Только вот вы еще это сделайте, чтобы соответствовать «цивилизации» по-взрослому, — и тогда непременно примем вас в буржуинство и отменим санкции. Сделали? Ну, вот еще и это… А теперь — это…

Да, и это, ну совсем последнее, после чего — обязательно и всенепременнейше… И так до того момента, пока, как в конце 2004 — начале 2005 годов, в канун встречи Владимира Путина и Джорджа Буша в Братиславе, в повестку не встанет, наконец, самый главный вопрос, ради чего японский «живец» и побуждается к активности сажающим его на крючок американским «рыбаком».

А именно: о «ядовитых зубах», которые России нужно «вырвать» путем помещения под внешний контроль ее ядерного потенциала. И о последующем расчленении беспомощной страны на части, чтобы довести до логического завершения недораспад СССР ввиду сохранения в 1991 году его ядра в лице Российской Федерации. Говорил же русофобствующий ненавистник нашей страны Ричард Пайпс, что Россия, подобно сердцу, может сжиматься, но потом обязательно разжимается. Вот все эти игры в «территориальные споры» Запад затевает даже не ради самих территорий, а как раз для того, чтобы никогда больше русская пружина не разжалась — в лоб тем, кто ее сжимал.

Теперь к экономике, в которой наши руководящие правительственные «умы», подобно неофитам и нуворишам, бегут впереди паровоза в тайной надежде, что японский «живец» вовсе не объект для чужой охоты. А будто бы он субъект и хозяин своих обещаний, и на его «честное слово» они, наивные или находящиеся «в доле», рассчитывают. Поэтому несколько тезисов.

Первый. Мифы о «всевластии экономики», а внутри нее — о «невидимой руке рынка» изобретены и распространяются для того, чтобы скрыть конечных бенефициаров. Кто они? В исследовании, проведенном в начале 2010-х годов специалистами ШФТИ — Швейцарского федерального технологического института, выявлено, что внутри 43 тыс. различных транснациональных корпораций (ТНК) с разными специализациями и национальными «прописками», подвергнутых анализу, существует некая группа в 1318 компаний, которые между собой связаны взаимным переплетением акционерного капитала.

В этом «широком» кругу, в свою очередь, отыскалось «ядро» из 147 корпораций, связи и интересы участников которого позволяют увидеть в них промежуточных бенефициаров «широкого» круга. А эпицентр этой «Группы 147» составляют примерно 10−15 компаний по управлению активами, которых можно считать если не конечными, крайними бенефициарами, то их оперативным прикрытием, в структуру которых конечные бенефициары встроены.

Это так называемые «тотальные инвесторы»: если посмотреть структуру акционерного капитала всех без исключения ведущих ТНК (сайты Nasdaq, Yahoo Finance и др.), то вы без труда увидите их названия в списке ПИФов (паевых инвестиционных фондов) и «институциональных инвесторов», между которыми распределены контрольные пакеты их акций.

Приведем краткий перечень этих компаний, под управлением которых находятся все мировые активы объемом в десятки, а возможно, и в сотни триллионов долларов: Barclays, Capital Group, Fidelity Management Research Corp. (FMR), AXA Group, State Street Corp., J.P. Morgan Chase & Co, Vanguard Group, UBS AG, BlackRock Co, Bank of New York Mellon Corp. и некоторые другие.

Структура этого управления, и какие конкретно физические лица — магнаты и семьи — эти компании контролируют, — самый большой секрет так называемой «рыночной» экономики. Но нам важно даже не это. Нам важно понять и осознать, что ни «рынок» сам по себе, ни его «глобальная» ипостась как продукт глобализации отнюдь не есть результат «естественного» развития человечества. А не что иное, как рукотворный проект глобальной власти очень ограниченной группы лиц, которые от непосредственных, колониальных форм мирового господства XIX — первой половины XX веков с помощью насаждения «рынка» перешли к его опосредованным формам и сейчас на полном ходу движутся к цифровой неоколонизации уже всего мира.

Осуществляется данный процесс через систему «независимых» от своих правительств и, следовательно, зависящих от какого-то другого центробанков. Просто этот проект, влияние которого в условиях противоборства мировой капиталистической и мировой социалистической систем ограничивалось Западом и подконтрольными ему странами «третьего мира», сегодня навязан всем остальным, включая нас.

Второй тезис. Коль скоро «рыночная экономика», как мы выяснили, — это тотальный монополизм беспредельно узкого списка «держателей» этого проекта, прикрытый демагогией о конкуренции и свободе торговли, то играть по «рыночным» правилам и, в первую очередь, в «иностранные инвестиции» можно лишь себе в убыток или в подчинение внешнему управлению. Ни один проект никогда не выдвигается в чужих интересах. Только в своих, в данном случае в интересах конечных бенефициаров, которые маскируются под «общечеловеческие» интересы и взаимозависимость путем шарлатанства, демагогии и пропагандистских спецэффектов.

В частности, к внешним инвестициям участники «глобального рынка» вынуждены прибегать потому, что механизм «currency board», находящийся в основе «независимости» центробанков от своих правительств и стран, изымает потенциальные внутренние инвестиции, помещая их во внешние «ценные» бумаги. И превращает покупку таких «трежерей» в дань, которую периферия этого «рынка» платит ядру этой «новой золотой орды». В целом это не что иное, как запретительный глобальный налог на развитие.

Вы спросите: а Китай? Потому-то и муссируется «золотая эра» в китайско-британских отношениях, что выбор между англосаксонской «глобализацией для избранных» и китайской «для всех» — дутый. Это не что иное, как борьба «нанайских мальчиков» — кукол, надетых на две руки, управляемые одной головой. Настоящий вопрос звучит иначе: глобализация или разворот ее вспять, то есть деглобализация? И дополняется он вторым вопросом: в какой форме такая деглобализация будет происходить, если первый такой опыт человечество получило в Первой мировой войне, плавно перетекшей во Вторую мировую?

И понятно, что провести деглобализацию, избежав разрушительного военного пути, можно только с опорой на гарантированное ядерное уничтожение «защитников» глобализации, если они дернутся. «Равновесия страха» в глобальных играх никто не отменял, а «отказ от игры с нулевой суммой» — такая же сознательная мистификация, как поиск «всеобщего выигрыша» в «Курильском вопросе».

Настоящий многополярный мир — это система «единичного вето» в типологии мировых систем Мортона Каплана. Это когда каждый из мировых центров не «взаимосвязан», а строго наоборот, настолько независим от остальных, что способен противостоять даже их альянсу. Это холодная война всех против всех.

Нынешняя же игра в диалектическое «единство и борьбу китайской и британской/американской противоположностей» объясняется очень просто. Приход Дональда Трампа и Brexit в сумме обозначили две тенденции: обособление США в очередном изоляционизме с переходом лидерства к Британии, которой ради этого приходится перестать быть частью «единой Европы».

В этом смысле торговая война между Пекином и Вашингтоном — ширма, которая нагляднее всего показывает вторичность экономики по отношению к политике. Чем громче будут греметь залпы этой войны — тем теснее станет британо-китайская «уния», скрепленная еще в 1997 году возвратом Китаю отторгнутого у него в XIX веке колонизаторами Гонконга. И не только этим.

Правда, у этой проблемы имеется еще и внутреннее китайское измерение, связанное с тем, что адепты такой «унии» сегодня хотя и сохраняют прочнейшие позиции во власти, но от принятия главных стратегических решений отодвинуты. Если бы не это, никакого нынешнего уровня российско-китайские отношения достичь бы не смогли. В развитии этой тенденции — подлинный шанс на их дальнейшее продолжение, разумеется, если противоположные тенденции не возобладают в Москве, а постановка «Курильского вопроса» как раз на эту опасность и указывает.

С одной стороны, Китай принял предложенные ему «правила игры». С другой, усмотрел в них шанс в духе конфуцианской постепенности перехватить рычаги управления глобальными институтами, которые сегодня контролируются англосаксами. На наш взгляд, напрасная затея. Диалектика динамична, и «борьба» американского тезиса с китайским антитезисом очень сильно рискует завершиться синтетическим «единством» «Британской империи 2.0». И фунтом стерлингов в виде новой мировой валюты взамен «стерилизованного» глобальным обвалом долларового долгового навеса. И именно Китай больше всех от этого и пострадает, потеряв деньги в дополнение к потерянным рынкам.

Тезис третий — главный. Видение мира единой мир-экономикой, с чего мы и начали, говоря о заблуждении лоббистов «Курильского Мюнхена», упрощает ситуацию даже не до вхождения России в западный проект — вошли-то еще в начале 90-х годов. А до окончательного закрепления нашего статуса как его беспросветной периферии, живущей «внешними инвестициями» по базельским правилам «currency board».

В рассуждениях российских либероидных адептов этого капитулянтства и близко нет никакой политики, тем более геополитической стратегии, никаких мироустроительных идей, никакого представления о национальных интересах за рамками торговли и инвестиций. По их мнению, всё решает сугубое «бабло», и неважно, что оно поступает «оттуда», печатается на станке ФРС и, обернувшись здесь и многократно умножившись за наш счет — за счет всего народа, обратно туда же и вывозится. Более того, они против даже помыслов о чём-то ином.

На словах такие вещи, как культура и образование, ценности и идеология, геополитика и безопасность в их рассуждениях присутствуют, но по умолчанию им отводится далекое периферийное место на фоне специфическим образом понимаемых экономических интересов. Это не удивительно. Вульгарный экономический детерминизм всегда опосредует смыслы бытия, подчиняя их маскируемым под «ценности» утилитарным физиологическим функциям Низа. Как говорил один из идеологов этой подмены Герберт Маркузе, «удовлетворение инстинктов обеспечивает контроль над личностью».

Унизительная формула Андрея Фурсенко о приоритете современного «квалифицированного потребителя» (чужого проектного продукта) над «человеком-творцом» советской эпохи (создателем собственного проектного продукта) — и есть символическая квинтэссенция того «элитного выбора», который ставит в повестку дня «Курильский вопрос». Очень просто: «Проиграли бы войну — пили бы баварское пиво», помните такую «перестроечную» фишку демократов-антисоветчиков?

Между тем мир-экономика (мировая экономика) — не проектный базис, а всего лишь проектная надстройка настоящего базиса — мир-системы, которая только и является ядром любого проекта. Мир-экономика одна только в том случае, если одна мир-система, и мир-экономик столько, сколько мир-систем, вплоть до упомянутой формулы М. Каплана. И поскольку российский проект, появись он, — окажется альтернативой проекту Запада, то ясно, что альтернативной, некапиталистической, должна быть и его мир-экономическая надстройка.

Ведь главные «неизвестные» любого (мы не исключение) проектного «уравнения» следующие. Какие ценности? Какой человек? Какое общество? Это фундаментальные, можно сказать, религиозные вопросы, ставящие политику вперед экономики, а идеологию — вперед политики. Такова проектная иерархия. А уже из ответа на них вытекают вопросы прикладные. Именно к прикладным и относится вопрос «Какая экономика?». Ибо экономика вытекает из ценностей, человека и общества и их обслуживает, а не диктует им, переворачивая «картинку» с ног на голову. Человек для экономики или всё-таки экономика для человека? И кто из них «прикладной»?

«Рыночно-инвестиционная» бизнес-логика нынешнего политикума однозначно выводит его участников как во власти, так и в «системной» оппозиции за рамки процесса формирования будущей проектной элиты, не утилитарно-олигархической, а метафизически-смысловой. То есть, по нынешним меркам, контрэлиты. И «Курильский вопрос» здесь — своего рода момент истины. Мы неизбежно проиграем, если метафизические смыслы не возьмут реванш у экономических «стимулов» («Рус, сдавайся, ты окружен, а у нас тебя ожидает сытный гуляш!»).

Отстоим острова, не допустим за своей спиной упомянутого «Курильского Мюнхена» — тогда удастся подорвать и ослабить позиции компрадорского лобби всех этих homo economicus с их холодными щупальцами, к которым всё липнет. А вслед за поражением в смыслах и вызванной этим потерей лица всегда следуют политическое, а затем историческое поражения. И лишь тогда, и то на короткое время, откроется окно возможностей ликвидации мещанского «экономизма» как явления, которое на пике своего деструктивного расцвета не раз и не два ставило под угрозу само существование российской государственности и ее места в Истории.

И кто знает, не суждено ли именно Курилам стать точкой либо окончательного невозврата, либо нового отсчета, запущенного внутренним переломом и проектным — подлинным, а не словесным — «подъемом с колен»?