Положение рабочего класса в России: сознание и культура
«Все больше становилось книг на полке,
красиво сделанной Павлу товарищем-столяром».
Горький М. «Мать»
Начиная с пореформенного периода (1860-е) вплоть до революционных событий 1905 г. (которые зафиксировали социальные и культурные изменения) наблюдается тенденция роста уровня культурного развития рабочих как социальной группы [1]. Отмена крепостного права повлекла за собой бурное развитие капитализма в стране и формирование классовой системы с нарождающимся новым классом — пролетариатом. И, независимо от субъективных оценок, присущих тем или иным историческим исследованиям (и советским и постсоветским), факт остается фактом — именно в среде промышленных рабочих появится новый тип человека, который заявит о себе в начале века 20-го.
Российский пролетариат не был однороден. Существовала заметная разница между фабричными (низкоквалифицированными) и заводскими (высококвалифицированными) рабочими. Последние находились в более сносном экономическом положении. Фабричные работали больше и получали меньше, они не имели возможности снять отдельное жилье, приобретать качественную еду, одежду. Но главное их различие заключалось в общем культурном уровне: «У него (фабричного рабочего — мое прим.) были более прочные связи с деревней, чем у заводского рабочего. Он знал и читал гораздо меньше, чем заводской, и вообще был ближе к крестьянину. Заводской рабочий представлял собой что-то среднее между «интеллигентом» и фабричным: фабричный — что-то среднее между крестьянином и заводским рабочим. К кому он был ближе по своим понятиям, к крестьянину или заводскому, — это зависело от того, как долго прожил он в городе» [2]. Заводской рабочий позиционировал себя как городского жителя, имел начальное образование и тянулся к дополнительным знаниям. Он был более требователен к социальным условиям. Круг вопросов, интересовавший таких рабочих, был достаточно широк: религиозные, исторические, политические, естественнонаучные, гендерные и др. К 1897 г. грамотность среди промышленных рабочих обоего пола достигала 54%, в то время как в целом по стране она равнялась 21% [3].
Несмотря на разницу в культурном уровне, российские рабочие всё же не были так стратифицированы по этому признаку, как, например, английские. И деревенская община имела в данном контексте не то значение, которым ее наделяли идеологи народничества, а, скорее, выступала в качестве недавнего общего прошлого, культурной базы, того самого «языка», по которому узнавали «своих». Эта сплоченность обнаруживала себя именно в городе.
Разрыв с традицией, питавшей народное сознание на протяжении веков, породил чувство растерянности, которым сопровождался надлом в некогда устойчивой ценностной структуре и, как следствие, попытку найти новые идейные ориентиры. Действительно, порой, от представителей рабочего класса можно было услышать совершенно парадоксальные суждения, например: «Долой самодержавие, а царя оставить» [4]. Среди интеллигенции даже было распространено мнение о неспособности большинства рабочих мыслить последовательно, их упрекали в шаткости мировоззрения, ненадежности: «Аресты среди рабочих вели обыкновенно за собою и разрушение революционных организаций, имевших соприкосновение с ними» [5]. Но эти же духовная опустошенность и растерянность вынуждали бывшего крестьянина на поиски новых смыслов, можно сказать, приводили в движение мыслительный процесс, который размеренная деревенская жизнь и полная зависимость от помещика в недалеком прошлом лишь тормозили.
Растерянность и социальная незащищенность по-разному проявлялась в поведенческих тенденциях. Знаменитый врач-гигиенист Эрисман Ф.Ф. смело заявлял, что «пока социальные условия, вызывающие пьянство, не заменятся лучшим общественным строем, до тех пор все попытки к ограничению потребления водки останутся несовершенными» [6]. Автор исследования о последствиях алкоголизма и борьбе с ним, доктор Коровин А.С. также отмечал, что «добрых советов, хороших книжек, чайных» недостаточно. Необходимо комплексное решение социальных проблем.
Процесс «окультуривания» рабочих происходил, скорее, вопреки действиям государства, а не благодаря. Министр внутренних дел (1882−1889 гг.) гр. Толстой Д.А., например, полагал, что «обязательность посещения школ малолетними рабочими неприемлема, т.к. вообще не признана обязательность обучения». Формально закон 1882 г. говорил о «предоставлении возможности посещения учебных заведений» малолетним рабочими,
Государство пыталось не просвещать, но влиять на рабочего, как воспитатель на подопечного — «уменьшить в массе разгул и пьянство», «смягчить грубые нравы», «возвысить нравственный уровень» [7]. В чём это выражалось? В организации различных неповоротливых комиссий по устройству народных чтений. Основным направлением таких чтений была пропаганда трезвого образа жизни с помощью текстов религиозного содержания. В 1890-х, в связи с введением государственной монополии на продажу спиртных напитков, в качестве «общественной поддержки» Министерство финансов инициирует создание попечительств о народной трезвости. Основной целью, заявленной в Уставе, утвержденном в 1894 г., значилось «приучение к более облагораживающему пользованию своим досугом в специально устраиваемых для сего читальнях, народных чтениях, собеседованиях и т.д.». Но на деле не представители общественности, а губернская и местная администрации оказались во главе этого бессмысленного начинания, и все попытки просветительской работы в рамках организуемых обществ трезвости сталкивались с чудовищными полицейско-бюрократическими преградами. В Москве охранное отделение контролировало деятельность библиотеки при означенном обществе, и согласование с данным органом требовалось по любому поводу — устройство чтений, концертов, спектаклей, смена библиотекарей и т.д. Характер литературы, распространяемой через такие общества, был соответствующим. Из сохранившихся донесений полиции мы можем узнать, что, например, 31 января 1899 г. в чайной московского общества трезвости дьяк Молчанов читал «О Святой Земле», также собирались заслушать повесть Жуковского «Наль и Дамаянти» (переложенный кусок из Махабхараты), но чтец не явился. Кстати, из этой же сводки мы узнаем, что на чтениях присутствовало 200 (!) человек рабочих.
Сотрудник Московского охранного отделения Меньщиков Л.П. в своих мемуарах свидетельствует: «Царское правительство боялось грамотности и опасалось книги, даже прошедшей цензурное чистилище; по-своему оно было право: печатный станок — орудие, способное нанести смертельный удар всякому деспотизму. Понимала это и русская общественность…» [8]. В начале 1894 года Министерство внутренних дел издает секретный циркуляр, предписывающий местным органам власти собирать сведения о степени благонадежности народных читален, библиотек и т.п. и вообще держать под постоянным неусыпным контролем подобные заведения.
Стоит отметить любопытное наблюдение публициста, члена Аграрно-социалистической лиги Ан-ского С.А. в его работе «Народ и книга» — о разнице между целеполаганием чтения для крестьянина и рабочего. Первый искал «идейную правду», «поучение», «наставление», а второй, наоборот, указания «как жить» не воспринимал, искал «фактическую правду», хотел во всём разобраться сам [9].
Но в любом случае «занимательные чтения» и душеспасительные беседы, организованные «с надлежащею осторожностью под непосредственным надзором правительства», не могли в полной мере удовлетворить запросы рабочего класса. И не только потому, что их повседневность физически была тяжела. (Рабочий день на фабриках в центральной России длился в среднем от 14 до 16 часов в сутки! По данным переписи Москвы, проведенной в 1882 г., 19% населения города проживало артелями — это и есть рабочие. Для сравнения — в Берлине, сопоставимом тогда по величине с Москвой городе, такого типа проживания не было вообще. Рабочие заносились в перепись в качестве «глав семейства», т.к. жили на съемных квартирах со своими семьями. Российский рабочий в большинстве случаев не мог позволить себе содержать в городе семью). Уровень экономического и социального развития не только рабочего, но и общества в целом требовал уже иных подходов, иного отношения к личности. Строгий надзор во имя сохранения благочиния как принцип взаимоотношения власти и общества встречал противодействие уже далеко не только в кругах интеллигенции. Известный опыт начальника московского охранного отделения С.В. Зубатова по организации легальных рабочих обществ под надзором полиции провалился в том числе и из-за того, что говорить «аккуратно», «не нарушая порядка» о насущных для рабочих и страны в целом проблемах оказалось невозможно.
[1] «Уже в 1900—1901 гг. среди рабочих стало попадаться немало людей, которые сильно интересовались как положением труда в других странах, так точно и своим собственным положением. В то время в квартирах рабочих уже часто попадались более или менее серьезные книги». Тимофеев П. Чем живет заводской рабочий. // Антология социально-экономической мысли в России. Дореволюционный период. СПб., 2000. С. 746.
[2] Плеханов Г.В. Русский рабочий в революционном движении. Л., 1989. С. 68.
[3] Рашин А.Г. Формирование рабочего класса в России. М., 1958 г. С. 579. Для сравнения, ситуация с грамотностью в Европе обстояла иначе: «уровень 90% грамотного населения был достигнут почти во всех странах Запада в 1890-х гг.». См.: Лайонис М. Новые читатели в XIX в.: женщины, дети, рабочие. // История чтения в западном мире от Античности до наших дней. М., 2008. С. 399.
[4] Цит. по: Кирьянов Ю.И. Менталитет рабочих в России на рубеже
[5] Жук В.П. Крестьянские и рабочие волнения (1885−1888 гг.). 2-ая глава. // Свободная Россия. № 1, 1889. С. 37.
[6] Цит. по: Петров Б.Д. Ф.Ф. Эрисман. М., 1970. С. 56.
[7]Очерк деятельности учрежденной по Высочайшему повелению Постоянной комиссии народных чтений за первое двадцатипятилетие ее существования. 6 апреля 1872−1897. СПб, 1897. С. 4.
[8] Меньщиков Л.П. Охрана и революция. Ч. II, вып. 1. М., 1928. С. 49.