Почему Франция вдруг проснулась?
После распада СССР вместе с советской империей в мире потерялась еще и Франция. Нет, формально она как бы продолжала существовать по-прежнему, но в геополитическом смысле ее присутствие на планете начало забываться. А с середины нулевых вообще складывалось впечатление, что Западом правят Вашингтон, Лондон и Берлин, тогда как Париж просто плелся в хвосте. Тем неожиданнее сейчас выглядит внезапность его пробуждения от спячки.
Сегодня Эммануэль Макрон упоминается едва ли не в связи с любым значащим событием на планете. Он только что по телефону «построил» Порошенко, указав ему на необходимость соблюдения договоренностей «нормандской четверки». Он поехал в немецкую правительственную резиденцию Мезеберг поддержать канцлера ФРГ Ангелу Меркель и, судя по всему, выработать совместную позицию «лидеров Единой Европы» к предстоящему саммиту ЕС. Он объявил одной из своих политических целей возврат французскому языку статуса главного в Евросоюзе, как это было до вступления в него Великобритании в 1973 году. Даже важнейший на сегодня геополитический намек на возможность получения российских гарантий безопасности Евросоюза Путин сделал не кому-нибудь, а тоже Макрону.
Что стоит за столь резкой внешнеполитической активизацией Франции? Дело только в ее нынешнем президенте, или он является лишь воплощением каких-то других, гораздо более глубинных процессов? Анализ показывает, что причина, как всегда, в экономике, и виноваты во всем опять немцы.
Союз Угля и Стали, легший в основу проекта Единой Европы, основывался на совпадении экономических интересов первоначального состава его участников, прежде всего, в области металлургии. Но запущенный им процесс европейской интеграции привел еще и к объединению в одну структуру экономических механизмов, традиционно сформировавшихся вокруг ведущих центров.
Если не вдаваться в детали, конструкция Европы в общем состоит из трех ключевых кластеров, взаимодействующих между собой. Самым маленьким из них является Скандинавия. В 2007 она обеспечивала всего 6,8% совокупного ВВП ЕС, в 2016 ее экономика несколько подросла — до 8,4%, но по-прежнему решающего значения в Евросоюзе не имеет.
Становым хребтом европейской экономики являлись французский и германский. Они формируются экономикой соответствующего центрального государства и тех стран, чья торговля, промышленность и банковский сектор в основной степени замкнуты на патрона. Французский кластер состоит из самой Франции и замкнутых на нее стран Южной Европы. Немецкий формируется вокруг Германии, Австрии и ряда восточноевропейских стран, таких как Чехия, Словакия, Венгрия, Болгария, остатков бывшей Югославии.
В этом смысле Италия как бы не принадлежит никому, пытаясь действовать самостоятельно, но фактически ее неравномерно разрывает французское и германское экономическое притяжение. Прочие государства ЕС вроде Польши и Прибалтики на протяжении полутора десятков лет пытаются в этой схеме найти собственный путь, но противостоять глобальным процессам оказываются не в силах. Прибалтика тихо поглощается скандинавским кластером, а Польша — германским.
В цифрах картина выглядит следующим образом. На момент создания ЕС немецкий и французский кластеры не слишком различались между собой. Последующие политические и экономические перемены в мире на балансе поначалу существенно не отражались. Даже в совокупной экономике Европы 2007 года Франция «с партнерами» формировала 31,1%, тогда как Германия — 44,8%. Разница в глаза, конечно, бросалась, но не являлась фатальной.
Хотя формально в основе «дружбы» лежало соглашение, что французы помогают немцам продавать их промышленные товары в обмен на немецкую поддержку своего продовольственного доминирования в Европе, кроме сельского хозяйства, Париж еще обладал развитой электронной промышленностью, авиастроением, нефтегазовой отраслью, являлся одним из лидеров в ядерной энергетике, строил самолеты. Тем самым французы имели все основания полагать себя с немцами на равных.
В известной степени этому способствовали усилия Великобритании, чья экономика оставалась как бы «над схваткой» и стояла отдельно, в то время как политика была направлена на сдерживание роста влияния Берлина. Париж автоматически оказывался в союзниках у Лондона. Правда, лишь в роли младшего партнера, так как главными в дуэте британцы без вопросов считали только себя.
Все изменил «Brexit». Вызванная им ревизия экономических связей оказалась для Франции хуже холодного душа. При всех официальных успехах экономического роста, доля французского кластера в европейской экономике 2016 года поднялась всего до 35,5%, тогда как немцы уже перевалили за 52,2%. Разрыв не просто увеличился численно, он начал затрагивать качество. Промышленность ФРГ стала постепенно поглощать французскую. Так, в частности, Париж больше не производит собственные танки, это теперь совместный концерн KNDS с явным немецким доминированием.
И вообще немцы сейчас в Европе лидируют во всем среднем машиностроении. Впрочем как и в банковском секторе. А с приходом трубы второго «Северного потока» Берлин неизбежно превратится еще и в главного поставщика газа внутри ЕС. Что бы там ни рассказывали про успехи ветряков и солнечных панелей, в основе европейской энергетики по-прежнему лежат традиционные источники, среди которых однозначно доминирует газ. И продолжит доминировать, по крайней мере, до середины текущего века минимум.
Это особенно наглядно проявляется при сравнении размеров собственных номинальных ВВП за 2017 год: у французов — 2,58 трлн долл., тогда как у немцев — 3,68 трлн. Мало того, за последние пять лет Германия стала ключевым внешнеторговым партнером Франции: 16% прямой торговли и еще 40,1% со странами, на ФРГ экономически замкнутыми. Остальные мировые экономические рынки с этими связями даже близко не стояли. Во французской внешней торговле США занимают 7,4%, а Китай вообще только 3,6%.
Правящие элиты Франции внезапно осознали, что соседняя Германия их практически поглощает. Тенденция процессов такова, что «Боржоми» пить уже слишком поздно. Свободные рынки, экспансия на которых могла бы послужить источником опережающего экономического роста Парижа, в мире кончились. Текущий экономический вес Франции надеяться на успешное выталкивание с рынка прочих конкурентов явно не позволяет. Экономически французы Европу немцам уже проиграли.
Единственная стратегия сохранения французской геополитической значимости сводится к попытке реализовать последние оставшиеся козыри. Все они лежат не в экономической, а, прежде всего, в политической области.
И выходит, что в среднесрочной перспективе, если Европа в каком-то виде сохранится, то как бы ни развивались события, окончательно доминировать в ней будет Германия. Но Берлин не имеет собственного ядерного оружия, и никто в мире не позволит ему его создать. По целому ряду причин, включая исторические. Тогда как у Парижа такое оружие есть во всех видах (ракеты в шахтах, на подводных лодках и авиационные бомбы). Опять же исторические причины вызывают заметное недоверие к любой форме германской экспансии, даже если она обусловлена экономически, что позволяет Парижу выступать своего рода «доброй головой дракона», сглаживая политические острые углы и шероховатости.
В таком формате Франция существенно повышает свою объективную значимость и нужность для будущей политической формы новой Европы, даже несмотря на динамику нарастания экономической слабости. Судя по отсутствию противодействия со стороны Берлина, такая схема в целом устраивает практически всех. Как внутриевропейских лимитрофов, так и грандов в лице США, России и Китая.
Другое дело, Франция слишком долго, свыше полутора десятков лет, в большой внешней политике находилась на вторых ролях в глубокой тени лидеров, и теперь ей срочно требуется наверстывать упущенное и набирать вес. Что Макрон и пытается делать с огромной энергичностью, порой создавая ощущение, что он существует одновременно буквально везде.
Что из этого выйдет в итоге, пока сказать сложно. Слишком много разных и важных глобальных процессов сейчас протекают одновременно, тесно влияя друг на друга, где-то взаимно ускоряясь, а где-то тормозя. Однако тот факт, что шутливое предложение «помочь решить вопрос с безопасностью Европы» Путин сделал не Меркель, а Макрону, более чем убедительно показывает, что новая французская стратегия работает успешно.