Нувориши против революционного народа: как это было в 1795-м

Начало республиканской Франции положила Великая французская революция, а судьба Первой республики наглядно показывает закономерности, которые повторяются в разные эпохи в разных странах.

Причиной революции стало желание широчайших слоев общества, ведомых представителями буржуазной элиты, сломать сословные перегородки и сбросить паразитирующую на народе аристократию. Эта благая цель после череды восстаний привела к созданию Первой республики. Концом же революции, частично добившейся своих целей, и крахом тех, кто желал распространить политическую волю на широкие слои французского общества, стало Прериальское восстание санкюлотов. Санкюлотами называли тех горожан, которые не обладали достаточными средствами для покупки части гардероба, отличающей высшее сословие, — весьма дорогих коротких штанов (кюлот), которые носили вместе с чулками. Санкюлоты (дословно «бескюлотные») довольствовались обычными брюками.

Именно эти бедняки и обитатели городских окраин прогнали короля и аристократов, составив главную военную силу революции, приветствовали все нововведения в управлении — избирательное право, права человека, всеобщее равенство перед законом и прочее. Что же заставило их восстать и почему их восстание так бездарно провалилось?

В 1793 году, когда ненавистный король был казнен, во главе страны уже стоял Конвент, состоящий из 749 депутатов. Но и Конвент не был един в своих представлениях, в него входило несколько фракций, противоречия между которыми первоначально не были критичны. Сама же Франция после свержения монархии стала восприниматься как враг окружающими ее монархическими государствами. Пока король Людовик XVI еще был жив, стране, по настоянию беглой французской аристократии, был выдвинут ультиматум, так называемая Пильницкая декларация, в которой от Франции требовалось «возвратиться к прежнему общественному порядку и восстановить королевскую власть». Это произошло в феврале 1792 года, в апреле Конвент в ответ на ультиматум объявил войну Австрии, а значит, и всей коалиции, которую она возглавляла. Против французов выступил 250-тысячный корпус, сама же Первая республика смогла выставить вдвое меньшее количество штыков, при значительном участии опять-таки санкюлотов. Франция нанесла первый удар, революционный энтузиазм был так велик, что французские голодранцы били лучшие армии Европы. Пока республиканская Франция находилась под угрозой гибели от внешнего противника, Конвент проявлял относительную взаимную толерантность, причем не только к коллегам-законотворцам, но и, самое главное, к народу. Когда же непосредственная угроза отступила, на первый план вышли, как бы сейчас сказали, межпартийные дрязги.

Несмотря на все гуманистические положения Конституции, основанные на естественных правах человека, на деле французская революция обернулась невероятной в своей жестокости бойней. Кровь аристократов и клириков буквально лилась рекой, а преступление против государства рассматривалось в ускоренном порядке и имело одну форму наказания: никаких ссылок и заключений, только казнь. Борьба за права человека обернулась террором (один из депутатов Конвента в своем выступлении пояснил по поводу «врагов народа», что их не запугивают — их уничтожают). В итоге террор стал одной из определяющих тем, вокруг которых разразилась межфракционная борьба. Этот вопрос явился своего рода оболочкой для второго камня преткновения — экономического фактора. В условиях, когда речь шла о существовании самого государства, волей Конвента был введен так называемый Максимум, то есть принцип регулируемой экономики. Были предписаны коридоры цен на основные товары и потолки заработных плат для наемных работников и служащих. Эта система позволила выстоять в самые тяжелые моменты, когда политически активной части страны пришлось жить по законам военного лагеря. Одновременно, как это бывало и в позднейших случаях, в подполье плановой экономики завелся конкурирующий с ней черный рынок.

Термидорианский переворот 1794 года, прикрываясь демагогией о необходимости поддержать правосудие против террора, в действительности был направлен против принципов Максимума. Вождь революции Робеспьер и его единомышленники (регулируемая экономика была их идеей) были казнены без суда и следствия, причем каждая казнь сопровождалась восторженными криками толпы: «долой Максимум!» Идеей, которой удалось соблазнить в том числе и народ, стала «либерализация экономики», отмена госрегулирования рынка, упование на его невидимую руку, которая снизит цены в результате конкуренции и повысит доходы, отменив потолок зарплат. Но уже через год эта самая рука расставила всё на привычные ей места: богатые вздохнули с облегчением, а бедные обнаружили, что беднеют, — тот минимум, который обеспечивал им Максимум, у них оказался отнят, а взамен не предоставлено ничего. К тому времени вожди, которые могли бы сплотить и возглавить народ, уже год как были мертвы; Якобинский клуб, утверждавший равенство всех граждан, без деления по уровню дохода, был уничтожен и запрещен термидорианцами. Возобладал негласный принцип, по которому право на политическую волю определяется личным богатством.

К весне следующего года либерализация экономики окончательно взяла свое. Национальная валюта была разрушена, поставки продовольствия практически прекратились, начался массовый голод, в городах люди буквально падали от истощения прямо на улицах. Таков был результат ошибки якобинцев, которые всю политическую волю сосредоточили в рамках Конвента, превратив санкюлотов только в орудие революционной воли. В итоге, когда верхушка якобинцев была уничтожена, народ понял это событие с точностью до наоборот: Максимума больше не будет, то-то начнется раздолье. Разруха, пришедшая после отмены экономического регулирования, для простых горожан стала шоком.

Санкюлоты восстали. Предместья Парижа Сент-Антуан и Сен-Марсо ударили в набат. Восставших были десятки тысяч. Конвент был захвачен, с его трибуны два представителя санкюлотов, солдат и сапожник — Этьен Шабрие и Пьер Франсуа Дюваль, — прочитали Декларацию прав человека, заявив о законности права народа на восстание. Но никакого представления о том, что делать с открывшимися политическими возможностями, у захвативших Конвент не было. Уже вечером того же дня силы Национальной гвардии, управляемые Комитетом общественной безопасности (который год назад стал на сторону Термидора), вытеснили восставших. На следующий день санкюлоты собрали вооруженный отряд числом около 20 000 штыков, но вместо того, чтобы опрокинуть защищавшую термидорианцев гвардию, они лишь повторили требования: хлеба и соблюдения Конституции 1793 года. В ответ Конвент выслал делегацию с обещанием выполнить все требования возмущенных граждан, и этих обещаний хватило, чтобы двадцатитысячная армия повстанцев разошлась. Что же было дальше?

Действия Нацгвардии, в отличие от санкюлотов, отличались решительностью: главный очаг восстания, предместье Сент-Антуан, было окружено, и ультиматум гласил — сдаться и сдать всё оружие или быть подавленными военной силой. Вожди восстания были схвачены, попытка выдвинуть лидера из своей среды не увенчалась успехом, материальную поддержку восстания санкюлоты не смогли организовать. Двенадцать депутатов Конвента, которые осмелились поднять голос в защиту восставших, были обезглавлены. Через три дня после начала восстания началась невиданная расправа.

Все осужденные по обвинению «в терроризме» были казнены, их число составило около 10 000 человек. В нескольких административных единицах были уничтожены все до одного члены революционных комитетов.

Май 1795 года стал последним выступлением народа, утратившего с этого момента последний шанс на собственную политическую волю. Кроме того, он показал бесперспективность даже массового и вооруженного восстания при отсутствии грамотного руководства и четкой программы действий. Но самой яркой чертой события стала способность, которую продемонстрировали борцы за права богачей, — способность к обману и безжалостному массовому уничтожению народа, который их же привел к власти. Как и обычно, те, кто сулит золотые горы, стоит лишь протянуть руку свободному рынку, не уточнили, что горы-то будут, только трудиться и терпеть лишения станут одни, а прибыль получать — другие. Возможно ли было всё произошедшее предупредить? Может быть, Робеспьер ошибся, когда сосредоточил всю политическую волю в кругу своих единомышленников в Конвенте, не дав появляться лидерам в среде полных энтузиазма санкюлотов? Во время Термидорианского переворота, когда такие лидеры могли бы защитить якобинцев — радетелей за принципы равенства, — их не оказалось. Санкюлоты клюнули на пустые обещания, революционный народ проиграл, а последние слова Робеспьера в Конвенте стали пророческими: «Республика погибла — настало царство разбойников!»