Современной России не хватает большевизма?
18 января (5-го по старому стилю) 1918 года большевики и левые эсеры покинули Учредительное Собрание, которое должно было решить вопрос о форме правления в России. Их уход лишил Собрание, и без того сильно запоздавшее (еще 14 сентября Временным Правительством провозглашена республиканская форма правления, в ноябре к власти де-факто пришли Советы и Совнарком и т.д. и т.п.), даже формального статуса: из 715 избранных делегатов приехало только 410, и без большевиков (120 делегатов) и левых эсеров (150) в зале Таврического Дворца оставалось лишь 140 делегатов (менее 20% от избранных). В России не осталось иной оформленной власти, кроме советской.
По поводу успехов большевиков говорится всегда разное, но никогда — по сути. То самостоятельное значение большевиков вовсе отрицается (когда призывают объединить февраль и октябрь в одну «русскую» революцию), то льются слезы по поводу «невинно убиенной» февральской власти (и даже об Учредительном Собрании как таковом), то вспоминают о царе, «которого мы потеряли» (и действительно — после февраля он уже никому не был нужен) из-за пропаганды большевиков (sic!), то прославляют белогвардейцев, даже по воспоминаниям Деникина являвших собой какую-то странную кашу… Суждение, будто февраль и бесконечные его порождения (учредиловка, белые и пр.) проиграли из-за того, что «были слабы» (либо в дело вмешались дураки, либо Россия не принимает капитализм и потому вся ее буржуазия — ущербна) кажется на этом фоне более взвешенным. Ведь если условный Корнилов настолько лучше большевиков, как утверждается, то почему он проиграл? Но и этот тезис ничего не объясняет.
Все эти версии объединяет один взгляд на большевиков. Большевики — такие же политиканы, как и все остальные, манипулировавшие умами (как Керенский), поддерживавшиеся заграницей (как белое офицерство, уже с лета 1917-го сдававшее территории в обмен на власть), устраивавшие заговоры-перевороты (как Корнилов), державшиеся за счет террора (как монархисты-черносотенцы, Временное Правительство после расстрела июльской демонстрации и, опять же, белая армия) и пр., и пр. Просто их противники были благородны и гуманистичны, а большевики — беспринципные авантюристы, готовые на все ради власти. Иногда добавляется, что большевики — еще и инопланетяне: как иначе объяснить, что небольшая их кучка творила чудеса, вроде разрушения храмов при «фанатично-православном» крестьянстве? Или победила в войне с белыми и интервентами?..
Говорят, что, когда мозг чего-то не понимает, он пытается достроить непонятое из кусков известного, знакомого, «нормального». Большевики не были поняты большинством своих противников (и остаются непонятыми до сих пор): февралисты метались между манипуляциями, посольствами, военными переворотами и запоздалыми попытками организовать террор. А потому считали, что их соперники делают всё то же, только (почему-то) более эффективно.
При этом обвинять февраль в глупости и бездарности — некорректно. Отсутствие реформ, постоянная «говорильня», двусмысленность и нечеткость порождались отнюдь не тем, что пришедшие к власти в феврале крупный бизнес и обуржуазившаяся аристократия (с поддержкой в виде мелкой буржуазии Петросовета) всеми силами стремились к благу народа, но не смогли его достичь. Февралисты просто следовали своим интересам: они старались дать народу и революции как можно меньше, самим забрать как можно больше, на обмане и обещаниях (вроде «подождем до Учредительного Собрания» или «подождем до конца войны») усидеть до окончания Первой мировой и начала более стабильной мирной жизни. Опять же, в большевиках февраль видел конкурентов именно за эти «лакомые» властные места.
С другой стороны, РСДРП (б) сама состояла не из супергероев комиксов. В ней царила нерешительность, пугливость, неверие в свои и народные силы, желание не «лезть на рожон» и найти компромисс. Ленин и Троцкий регулярно оказывались в меньшинстве, хотя именно их предложения в дальнейшем оказывались правильными. Члены ЦК выступали против партии в самые острые моменты, творили нечто неприличное — и снова продолжали работу в организации. Ленин неоднократно указывал, что ряд его товарищей не являются ни большевиками, ни коммунистами. В общем, свести победу большевиков к личным качествам отдельных людей или к высокой организованности — сложно; проблем у них было немногим меньше, чем у февралистов.
Однако большевики внесли в политический процесс, как его понимали деятели февраля (и как его продолжаем понимать мы), принципиальную новизну. Новизну, превратившую Октябрьскую революцию в Великую. Большевики сделали заявку на то, что политика — это не «то, чем занимаются политиканы», а власть — это не игрушка в руках представителей «высших классов» общества, как бы они ни назывались: аристократия, буржуазия, демократические лидеры. Большевики ввели в большую политику простой народ — организовав его в Советы, развивая его самосознание, призывая собственноручно отстаивать свои интересы.
Уже не маленькие группы людей (партии элиты, партия большевиков) с опорой на силовой аппарат решали судьбы страны. Простой трудящийся народ чуть ли не впервые в истории обрел не только голос, но и политическую волю. И именно сила организованных масс позволила большевикам поломать всю «традиционную» игру элиты, дурачащей «низы». Только с точки зрения ставки на низовую самоорганизацию можно понять, что делали большевики и почему это у них получилось. Впрочем, указанную новизну всё-таки уловили русские революционные интеллигенты вроде Александр Блока, утверждавшего, что эпоха индивидуалистов сменяется эпохой масс.
На тех же основаниях строилась даже внешняя политика большевиков. Мирные переговоры с Германией имели целью не выторговать нечто у иностранной элиты (или, наоборот, продать Россию — как почти у всех «белых», торговавших своими фронтами, областями и сепаратистскими государствами вроде Казакии). Большевики открыто вели информационную войну, направленную на народы враждующих стран: им нужно было показать, что Первая мировая ведется в интересах правящих классов, на костях трудящихся. И что альтернатива этому есть — пример тому революция в России, давшая людям политические и экономические права, которые даже не светят другим народам. «Мировая буржуазия» же хочет сломить народную советскую республику, не желающую участвовать в переделе мира.
Итогом стала, например, революция в Германии — сделанная руками вернувшихся с русского фронта «полевевших» солдат, а также местных коммунистов. Брестский мир сделал свое дело: отданные временно территории были возвращены, а вражеское государство — рухнуло.
То же — с национальной политикой. Большевики не противились самоопределению республик — но при условии, что определяться будет не местная элита (Украинская Рада и пр.), тяготеющая (как и сейчас) к Западу, а «низы», организованные в Советы. Ведь народы Украины, Белоруссии и даже Финляндии тяготели к России, особенно живущей по-новому, по-советски. Тем же финнам понадобилось предательство «левых» лидеров с последующей немецкой оккупацией (по просьбе «белого» героя Маннергейма), террором и геноцидом, чтобы действительно отделиться от России. На Украине же всё пошло «как надо» — и вскоре влияние Рады не выходило за пределы комнаты, в которой она собиралась (да и то под протекцией иностранных держав).
В условиях февраля — дворцового переворота, после которого новые буржуазные власти на местах готовы были торговать Родиной в личных и классовых интересах, удержать окраины можно было только через активность народов. Этим отличается октябрь 1917-го от Перестройки: в 1991-м процессом руководили элиты, а потому все бывшие республики оказались (в той или иной степени) феодом местного царька. И хотя народы республик до сих пор тяготеют к России, у них нет ни Советов, ни иной политической организации — и потому «царьки» могут тянуть страны хоть на Запад, хоть куда.
Феномен Советов, низовой народной самоорганизации, решивший судьбу большевиков, оказался забыт (многие ли готовы пояснить, что значит каждое слово в любимом народом названии — «Союз Советских Социалистических Республик»?). К сожалению, он оказался забыт не без участия самих большевиков — пусть и из лучших побуждений, но после смерти Ленина начавших пилить сук, на котором они сидели. «Низы» отошли от власти, делегировали ее партии и жили неплохо — пока партия не стала элитой и не предала народ в собственных властно-экономических интересах.
Сейчас, когда кризис «буржуазной» демократии признан почти всем миром, когда мир горит в огне империалистических войн, когда элита всё сильнее отрывается от народа и перестает считать простого гражданина за человека — как никогда важно переосмыслить опыт русских революций, их различие, победу одних — и поражение других. Достичь истины нельзя, оставаясь в рамках наличной реальности — понимая политику так, как ее понимают капиталисты, следуя тем трактовкам и оценкам, которые капиталистические идеологи пытаются привить обществу. Необходимо обратиться к первоисточникам, узнать «из первых уст» точку зрения тех, кто делал революции 1917-го года, их логику, их взгляд на вещи.
Тогда, возможно, мы вновь обретем то, что потеряли, и без чего наш мир стал столь мрачным и бесперспективным. История 1917 года сегодня — не просто история. Это утерянная спасительная перспектива; загадка, от разгадки которой, быть может, зависит будущее России и мира. Никогда еще опыт истории не был так важен для судьбы простого человека, как сейчас.