Так что «Матильда» нам готовит?
Вот и пришла очередная осень. Время новых осенних обострений — и новых отметок в дневниках. Шлепают по мокрым улицам малыши за ручку с мамами. Малышам все интересно, они уже немножко умеют читать и считать.
«Мама, а почему тут написано: «Люба 24 часа»? Я тоже Люба 24 часа! А разве можно, чтобы пять часов Люба, пять часов Света, а еще…» — «Пошли быстрее, мы опаздываем!»
Объявления на столбах яркие, желтые, как осенние листья. Но сами они не опадут, еще постараться надо, чтобы оторвать. Дворники сдирают их пачками, но они снова возрождаются — осенние листья так не умеют, они умеют только падать. Говорят, скоро могут полететь и таблички с домов на некоторых улицах, а вместо них вырастут новые. Точнее, старые. С листьями так вообще не бывает — разве что если кино прокрутить задом наперед, против времени. Были знакомые поколениям улицы с советскими именами, станут Рождественские, Воскресенские, Знаменские да Церковные. Сплошная благость. Но объявления круглосуточных девочек на столбах и даже на асфальте этих благостных улиц останутся — их-то никаким указом не отменишь и молебном не изгонишь, тут, видать, надо как-то иначе браться…
Листья еще не нападали, и их еще не жгут. Вместо листьев на границе лета и осени подожгли питерскую студию режиссера, снявшего фильм про царевича и балерину. Еще подожгли машину в Москве и пару кинотеатров в глубинке. «Коктейль Молотова» после событий четырехлетней давности, случившихся по соседству, в былинном Киеве, вещь популярная. Сильно подзабытая балерина Матильда Кшесинская тоже вдруг стала невероятно популярной. В Питере есть особняк балерины, на пока еще не переименованной улице Куйбышева. Очень хочется верить, что на него никто не покусится, а то полыхающий в год столетия Великой Революции музей политической истории России — это было бы как-то уж очень по-постмодернистски. Да и здание очень красивое, оно не виновато в размножении тараканов в чьих-то головах. В чьих-то отнюдь не музейных политических аппетитах оно не виновато тоже.
Сентябрь пахнет школой, навевает мысли сразу о прошлом и о будущем. Например, не придется ли школьникам грядущих лет изучать жизнь русских князей, царей и полководцев не по учебникам истории и биографиям, а по житиям и святцам? Не дай Бог тогда вообразить, что нынешние святые когда-то были вообще-то людьми. Ели-пили, отправляли естественные надобности, влюблялись, может, даже по малолетству кошек за хвост таскали или там стреляли ворон, да и не только ворон уже во вполне сознательном возрасте… Ругался ли святой праведный адмирал Ушаков в горячке боя или только молился? Здравый смысл подсказывает очевидное, но за подсказки двойки ставят… И вообще, мало ли кого еще могут канонизировать?
«…И тогда святой Борис Московский, благодарный Господу за благополучное приземление, выйдя из самолета, остановился возле колеса, чтобы помолиться…
— Батюшка, а мне мой папа рассказывал, что он не помолиться остановился, а… Ну, там другая буква в этом слове…
— Вон из класса, кощунник! Месяц без причастия, а с отцом твоим безбожным особый разговор будет…»
Какая-то слишком жаркая осень в этом году — и показания уличного термометра тут ни при чём. Это скорее похоже на лихорадку. А где лихорадка, там и бред. И как-то не хочется смеяться над бредящими — во-первых, потешаться над болезнью грех, а во-вторых, бредовые припадки как-то уж очень быстро перерастают в буйство. А буйство — в то, что, как ни крути, называется террором. Если есть напуганные, совершающие определенные действия или отказывающиеся от каких-то намерений не из уважения к общественному мнению, а из страха перед насилием, то это террор и не что иное. В наши дни даже фундаментализм болен постмодерном и выстроен на цитате: было «Исламское государство» (организация, деятельность которой запрещена в РФ), появилось «Христианское государство», деятельность которого пока что в РФ не запрещена. Что это — перформанс, провокация или порожденное сном разума чудовище — разобраться бы тем, кому положено разбираться в таких вещах. Пока же власть и общественность не знают, что им делать — конфузливо посмеиваться, игнорировать или даже попытаться возглавить безобразие, раз не выходит пресечь. Но от смеха до слёз в наше время дистанция отнюдь не огромного размера — киевский Майдан поначалу тоже казался каким-то нелепым цирком…
Ходят по Невскому крестные ходы с гневными транспарантами, футбольные фанаты славят Воскресение Господне, бородатые дядечки в Ютьюбе призывают объединяться и воинствовать против безбожников. Разгорается огонек. То ли потухнет, то ли полыхнет — костром инквизиции, красным петухом погрома, майданными покрышками — только Богу, столь часто нынче всуе поминаемому, сие ведомо. Кто-то — с вполне холодной головой — играет с огнем, а кто-то, воспламененный, горячечно верит в то, что если настроить побольше храмов, так, чтобы — по рецепту старого лукавого фильма — каждая улица вела к церковным воротам и соответственно называлась, то жизнь в стране сразу чудесно переменится. Нет, не помогло сто лет назад, не поможет и сегодня. Это попросту так не работает.
Есть мудрые слова в старенькой неоднозначной песне Бориса Гребенщикова, человека совершенно не православного и тоже весьма лукавого, а потому, увы, не авторитетного для взбудораженных нынешней осенью:
Назолотили крестов, навтыкали, где ни попадя; Да променяли на вино один, который был дан. А поутру с похмелья пошли к реке по воду, А там вместо воды — Монгол Шуудан.
Монгол Шуудан ладно — справлялись неоднократно, пусть и большой кровью. Куда хуже превратиться — в ходе борьбы за все хорошее — в буйную, пьяную ненавистью и насилием, обезумевшую орду самим. Тогда за жаркой осенью может очень быстро наступить ледяная зима. Надолго или навсегда — как уж Господь попустит.