В декабре 1830 года в Варшаве царила эйфория. Выступление военной молодежи спровоцировало на выступление город. Мятеж вылился в восстание. Успех последнего породил надежды на возможность достижения поистине фантастических по масштабу планов, которые вез в Петербург подполковник Ф.И. Вылежинский. Мятежники предлагали императору уступить Польше обширные территории Империи и вступить в конфликт с Австрией во имя польских интересов. Это было безумие чистой воды, сопровождавшееся военными угрозами. Не страшась войны, варшавские обыватели и политики, казалось, совсем не задумывались о том, насколько Царство Польское готово к ней.

Польша

В мирное время вооруженные силы Царства делились на гвардию и армию — 2 гвардейских полка, 2 пехотные и 2 кавалерийские дивизии — всего 29 батальонов, 38 эскадронов. Численность польских войск равнялась 35 тыс. чел. (25,1 тыс. пехотинцев, 6,8 тыс. кавалеристов, 2,1 тыс. артиллеристов) при 106 орудиях. Уже в первые дни мятежа была объявлена мобилизация — в армию должны были призвать 100 тыс. чел. для формирования 100 новых батальонов. Так как в Царстве Польском было сохранено наполеоновское законодательство, проводившее личное освобождение крестьянина, то формирование польской армии проходило на конскрипционной основе, срок службы ограничивался 8 годами (при формально 10-летнем сроке службы), что позволяло провести мобилизацию, быстро и значительно увеличить численность армии, значительное количество наполеоновских ветеранов позволяло надеяться на кадрирование ее офицерским и унтер-офицерским составом, имевшим опыт боевых действий. Определенные возможности для мобилизации были подготовлены русскими властями.

«Вследствие нашей слепой веры в дух поляков, — отмечал ген. А.Х. Бенкендорф, ‑ и в их мнимую благонамеренность и благодарность за благодеяния императора Александра — артиллерийские парки в Царстве были переполнены запасами, полки имели двойной комплект обмундирования и вооружения; крепость Замостье была богато снабжена орудиями; в польском банке лежали значительные суммы».

Правительство мятежников нерационально использовало свои кадры. К имевшимся первым и вторым батальонам полков были добавлены еще и третьи (из отпускных солдат) и четвертые (из рекрутов). Запас ветеранов не был равномерно распределен и в результате первые и вторые батальоны были очень хорошего качества, третьи — хорошего, а четвертый никуда не годился. После потерь первых боев качество польской пехоты стало неуклонно падать. Мятежники рассчитывали и на поддержку Литовского корпуса, дислоцированного в Литве и Белоруссии, имевшего в составе 40 тыс. чел. и 100 орудий. Формально это был один из обычных пехотных корпусов русской армии, но формировался он, в основном, за счет уроженцев территорий, где он был расквартирован, и в его составе, конечно, имелись солдаты и офицеры польского происхождения. Многие из них не знали русского языка или демонстративно не пользовались им, за исключением слов, необходимых для команд. Надежды мятежников в отношении корпуса не оправдались. Его командир генерал-адъютант барон Г. В. фон Розен предпринял ряд мер, исключивших возможность мятежа. Дезертировало всего несколько офицеров — это произошло в ходе военных действий во время битвы под Гроховым. Оставшиеся сделали все, что могли, чтобы доказать свою верность Присяге и смыть пятно позора со своих частей.

Приступая к переговорам, Хлопицкий начал составлять и первые планы военных действий. Польское командование рассчитывало использовать разобщенность основных сил Литовского корпуса, находившихся в Бресте и Белостоке, т. е. на расстоянии почти 140 км от друг от друга, и разгромить их по отдельности. Наиболее радикальные сторонники наступления предлагали пойти далее и захватить Вильну, перенеся знамя восстания и в Литву, где можно было получить поддержку со стороны местного польского, а при удачном стечении обстоятельств — и литовского населения. Эти проекты, реализация которых потребовала бы энергичного и немедленного исполнения, были отвергнуты Хлопицким, решившим придерживаться обороны и выждать результатов переговоров.

Первое известие о начале мятежа пришло в Петербург 24 ноября (6 декабря) 1830 г. Император объявил эту новость на параде гвардии. Его речь была краткой и энергичной, возмущение войск — единодушным.

«Покажем им справедливость, — сказал он, — но без мести; непоколебимую стойкость в борьбе за честь государства, но без ненависти, снисходительность для всех кающихся, но без слабости».

Реакция была единодушной — офицеры и генералы кричали «Ура!», императора на руках отнесли в сани и потом сопровождали его по Невскому проспекту вплоть до Зимнего дворца. В разговоре с послом Франции Николай заметил: «Грустные вести! Но таково влияние дурного примера». Через пять дней по Высочайшему повелению для ускорения мобилизации и сосредоточения I и VI (бывшего Литовского) корпусов к западным границам из столицы выехал генерал-квартирмейстер Главного Штаба генерал-адъютант А.И. Нейдгардт. У значительной части русского общества новости из Варшавы вызвали недоумение.

Вылежинский по дороге в Петербург встретился с А.Х. Бенкендорфом.

«Я не сомневаюсь, что причины к недовольству были — заявил он посланцу Хлопицкого, — но это все-таки не давало права начинать революцию, особенно если вы сравните другие завоеванные области Польши с положением поляков в Царстве. Посмотрите, например, на Галицию, разве она не несчастнее вас? У нее нет ни народного правительства, ни конституции, ни собственной армии, ни администрации, ни национальности (имеется в виду государственной — А.О.), ни даже своего языка (имеется в виду государственного — А.О.), а вдобавок эта страна обложена очень тяжелыми налогами. А великое герцогство Познанское, которое, конечно, не пользуется теми преимуществами и тем благосостоянием, как королевство Польское с политической и экономической точки зрения. Сравните себя, наконец, с Литвой, с Волынью и другими бывшими польскими областями, находящимися под властью России; какая громадная разница между ними и вами во всех отношениях».

Бенкендорф довольно точно описал прямые последствия политики Александра I, создавшей для побежденного противника условия более благоприятные, чем для губерний собственно Российской империи.

Естественно, что ни Австрия и ни Пруссия не шли на подобные уступки бывшим верным союзникам Наполеона. И не менее естественно то, что мятежная Варшава прежде всего рассчитывала на помощь Франции. Эти надежды были построены на песке. При первой же попытке французского представителя в Петербурге поднять вопрос о мятежниках, император категорически прервал его: «Не имею надобности выслушивать иноземных министров, английских, французских и других, по делу, которое касается меня одного». Уже 28 ноября (10 декабря) 1830 г. Нессельроде официально известил русских представителей за рубежом о начале мятежа в Варшаве, предупредив их о том, что никаких переговоров с мятежниками вестись не будет.

Русский посол в Париже получил более развернутую инструкцию:

«Легко предсказать, таким образом, что известие о варшавском мятеже будет воспринято с различными чувствами теми людьми во Франции, кто стремится к спокойствию, и теми, кто жаждет потрясений. Следует ожидать, что эти чувства найдут отражение в газетах и будут высказываться с трибун. Французское правительство не в силах этому воспрепятствовать, и не в наших правилах бояться этого. Но мы хотели бы дать один совет, высказать одно пожелание: чтобы французское министерство проявило в этом случае чувство меры и благородство. Если, как казалось до сих пор, правительство короля Луи-Филиппа с нетерпением ожидало подходящего момента, чтобы дать Европе гарантии безопасности и приобрести доверие императора, ему не следует упускать возможности разумно воспользоваться нынешними обстоятельствами. Этого требуют его достоинство и его интересы. Достоинство — ибо ни одно правительство, каковы бы ни были установления, лежащие в его основании, не может без краски стыда признаться в том, что испытывает удовлетворение, видя в других странах распущенность народа и бессилие власти. Я добавил бы, что в его интересах проявлять в этих обстоятельствах умеренность и благоразумие, ибо таким образом оно может снискать расположение и уважение императора. Иное поведение было бы достойно сожаления; оно оставило бы в душе нашего Августейшего Государя след, который, боюсь, сохранится навсегда. Это соображение представляется вдвойне важным сейчас, когда император, преисполненный твердой решимости быстро восстановить спокойствие в Польше, намерен взяться за оружие. Он всей своей мощью обрушится на мятежных подданных».

Последнего решения можно было избежать только одним путем — повиновением, т. е. капитуляцией мятежников.

30 декабря Вылежинский встретился с Николаем I, который, естественно, отверг предложения Хлопицкого. Еще ранее, в манифесте «О возмущении, произошедшем в Варшаве», изданном 12(24) декабря 1830 г., император недвусмысленно проявил свое отношение к «национальной революции»:

«Объявляем всем верным Нашим подданным. Гнусная измена поколебала соединенное с Россиею Царство Польское. Люди злоумышленные, не обезоруженные благодеяниями незабвенного Императора Александра, великодушного Восстановителя страны их, под кровом дарованных Им законов, наслаждаясь плодами попечений Его, готовили в тайне ков, для ниспровержения учрежденного Им порядка, и 17 минувшего ноября ознаменовали начало своих действий мятежом, кровопролитием, преступным покушением на жизнь Любезнейшего Брата Нашего, Цесаревича и Великого Князя Константина Павловича. Пользуясь темнотой вечера, они устремили толпу возбужденной ими неистовой черни к дворцу Его, и в то же время, в разных частях Варшавы распространяя нелепый слух, что Российские войска истребляют мирных жителей, успели сим обманом увлечь за собой народ и наполнить город всеми ужасами безначалия». Предложения «национальных революционеров» также были известны императору, отреагировавшему на них следующим образом: «…толпа легкомысленных, хотя уже волнуемая страхом близкого наказания, дерзает мечтать о торжестве и Нам, своему Государю законному, предлагать условия. Россияне! Вы знаете, что Мы отвергнем их с негодованием».

Манифест заканчивался обращением к народу, в котором излагалась программа прекращения мятежа:

«Россияне! Пример Царя вашего будет вашим руководством; правосудие без лицемерия, непоколебимость в борьбе за честь и пользы Государства, без ненависти к ослепленным противникам; наказание одним изменникам, любовь и уважение к тем из подданных Наших Царства Польского, кои верны данной Нам клятве; готовность к примирению со всеми, кои возвратятся к долгу».

Русское общество в огромном большинстве полностью поддержало этот призыв, но были и те, кто придерживался несколько более мягких взглядов. Отчет III отделения за 1830 г. гласил, что «…партия либералов защищала поляков под тем условием, чтобы они не смели нападать на нашу границу или просить об отдаче им наших провинций». Вскоре и эта партия убедится, что ее мечты о мире с мятежниками были основаны на песке.

Впрочем, и сам император поначалу верил, что события в Варшаве вызваны действием меньшинства и поэтому надеялся восстановить порядок мирным путем. К манифесту от 12(24) декабря прилагалось и «Воззвание к войскам и народу Царства Польского» от 5(17) декабря 1830 г., в котором Николай призывал мятежников одуматься: «Еще не поздно изгладить минувшее; еще есть время предупредить бесчисленные бедствия. Кто не замедлит отречься от преступного, но минутного завлечения, того Мы не смешаем с упорными в злодействе. Обитатели Царства Польского! Внемлите увещевания Отца, повинуйтесь велению Царя вашего». Император требовал: 1) немедленного освобождения всех своих задержанных в Польше подданных; 2) немедленного восстановления власти Правительственного Совета в его первоначальном составе; 3) подчинения всех военных и гражданских властей; 4) мятежной польской армии предлагалось собраться в Плоцке и добровольно подчиниться законной власти; 5) начальники ее корпусов должны были представить рапорты о состоянии войск; 6) немедленной демобилизации и разоружения мобилизованных частей.

Это была последняя попытка примирения. 8(20) декабря император обратился к Константину Павловичу со следующими словами: «Если один из двух народов и двух престолов должен погибнуть, могу ли я колебаться хоть мгновение? Вы сами разве не поступили бы так? Мое положение тяжкое, моя ответственность ужасна, но моя совесть ни в чем не упрекает меня в отношении поляков, и я могу утверждать, что она ни в чем не будет упрекать меня, я исполню в отношении их все свои обязанности, до последней возможности; я не напрасно принес присягу, и я не отрешился от нее; пусть же вина за ужасные последствия этого события, если их нельзя будет избегнуть, всецело падет на тех, кто повинны в нем!» Впрочем, дорога к миру еще не была закрыта. «Первый пушечный выстрел с вашей стороны, — предупредил посланца мятежников император, ‑ и я уже больше ни за что не отвечаю».

Лично Вылежинский произвел на Николая I самое хорошее впечатление, но этим его успех и ограничился. 6 января 1831 г. посланник мятежников вернулся в Варшаву, где предложение амнистии с русской стороны вызвало бурю негодования. За ней последовали насмешки и очередная волна подозрительности. Хлопицкого уже ненавидели, от него потребовали разрыва с Россией, в ответ он отказался от диктатуры, прозвучали упреки в предательстве и призывы к аресту «диктатора». Главой армии был избран генерал-майор князь М. Радзивилл. После избрания его понесли на руках с криками «До Литвы!». 18 января сформировалось правительство во главе с князем А. Чарторыйским, которого ранее большая часть польского общества считала предателем и «врагом отчизны». После первых серьезных неудач эти обвинения вспомнят, чтобы забыть в эмиграции, где князь, наконец, снискал всеобщее уважение и любовь поляков. 13(25) января сейм принял акт о детронизации Романовых, одновременно освободив от Присяги поляков не только Царства Польского, но и «восточных воеводств», то есть бывших владений Речи Посполитой, отошедших к Российской Империи по разделам Польши. Депутаты сейма кричали «Николай перестал быть нашим царем! Николай уже более не царь наш!» Зрители на трибунах радостно подхватили эти крики.

В городе был отслужен молебен в память жертв 14 декабря 1825 г., по этому поводу организована процессия, впереди которой несли трехцветную французскую кокарду как символ революции. Радость была безгранична. Между тем, уничтожая династическую унию, сейм уничтожил и положения конституции 1815 г., гарантированные решениями Венского конгресса, прежде всего статьи 1 и 3. В новой ситуации речь шла уже не о каком-либо диалоге между мятежниками и их монархе по вопросу о трактовке тех или иных прав представительского органа и короны, а о двух государствах, имевших только одно общее — границу, которую явно стремилась перенести на восток Варшава. Более того, последняя не скрывала своих воинственных планов относительно двух остальных своих соседей, обладавших первоклассными армиями. Константин Павлович в это время все еще пытался объяснить поведение мятежников борьбой между двумя партиями в польском обществе, выступлением против царя Польского.

28 апреля (10 мая) 1831 г. Бенкендорф ответил ему:

«Мятеж Польши приобретает иной вид; он вспыхнул не против ее государя, которого она обвиняет в некоторых несправедливостях и от которого желает получить некоторые привилегии и облегчения, а против императора всей России, против его могущества, против его владычества. Этот мятеж не создает двух враждебных одна другой партий, как в предыдущем случае; он не оставляет за монархом преданность одной части армии и подданных, а с первых дней отнимает у него всех этих подданных; оскорбляет и обрызгивает кровью жилище брата государева, требует, чтобы его войска очистили польскую территорию, срывает императорские гербы, задерживает в плену русских генералов и офицеров и, в заключение всего, объявляет престол вакантным и делает все то, что могли бы сделать в раздражении турки, с целью вызвать Россию на войну. Стало быть, война объявлена не царю, а императору, и Польша вызвала на бой Россию. Вот в чем заключается суть дела».

Таким образом, польское восстание, которое началось как военный мятеж, превратилось в русско-польскую войну.