Осенью 1830 года новости о революции во Франции и Бельгии и готовящаяся мобилизация армии привели заговорщиков в Варшаве к мысли о необходимости ускорить реализацию их планов. Они уже не делали из этих планов особого секрета. Вскоре слухи о готовившемся заговоре стали подтверждаться появлением прокламаций, информацией о контактах студенческих организаций со школой подхорунжих. 2−3(14−15) октября в Варшаве были проведены аресты по подозрению в организации покушения на жизнь Наместника. Аресты только усилили напряжение в городе. 4 (16) октября 1830 г. студенты провели в Варшаве панихиду по убитым в 1794 г. защитникам Праги — пригорода Варшавы, который был взят Суворовым. Константин отдал распоряжение повысить бдительность. Караулы были удвоены, в казармы Волынского полка ввели 4 орудия с двойным запасом зарядных ящиков, генералы еженощно объезжали части и посты. Литовскому и Волынскому полкам были выданы боевые патроны, солдаты спали, имея рядом оружие и амуницию. Ожидания скорых беспорядков не подтвердились, что несколько расхолодило часть офицеров.

History-belarus.by
Восстание в Польше и его подавление, 1830-1831

Ситуация была противоречивой. С одной стороны, в русских частях поначалу не приняли все эти события всерьез. Константин Павлович слал успокоительные письма в Петербург брату, уверяя, что все находится под контролем. Наместник нервничал, но на людях старался держать себя в руках. Его беспокоило «свинство в городе», как он называл эти события. За две недели в городе были введены усиленные кавалерийские разъезды, каждый батальон должен был выделить на дежурство по роте в постоянной готовности к выступлению. Полки получили инструкции — в случае беспорядков двигаться на плац Брони у Бельведерского дворца — резиденции Наместника. Опасения оправдались. В ночь с 17 на 18(с 29 на 30) ноября 1830 г. в Варшаве началось выступление, центром которого стала школа подхорунжих. Там училось около 200 юнкеров — в основном это были поляки. Поводом для начала мятежа стала подготовка к мобилизации армии для возможного выступления в поход на Бельгию. Гарнизон Варшавы состоял из польских (10 тыс. чел. при 18 орудиях) и русских (7 тыс. при 20 орудиях) частей.

Великий Князь находился в полном неведении относительно планов восстания. Сообщения о близости мятежа он игнорировал. Его приказы о повышении бдительности по сути ничего не меняли. Константин не мог и не хотел верить в то, что получившие так много от его брата поляки пойдут на нарушение присяги. Польский генералитет заверял его в личной преданности и абсолютной надежности войск. Проведенный без каких-либо эксцессов рекрутский набор 1830 г. еще раз убедил Наместника в лояльности населения. В то, что такого рода люди могут найтись, он всё же не сомневался, но был уверен, что здравомыслящие окажутся в большинстве. Именно поэтому в случае неурядиц он планировал сразу же вывести русские войска из города. «Пусть поляки сами себя усмиряют», — такова была его формула действий.

Несмотря на то, что новость о походе в Бельгию вызвала сильное недовольство, в русской армии считали, что облагодетельствованные Великим Князем войска не нарушат присяги. Накануне выступления часть заговорщиков была арестована полицией по доносу, но верный своему принципу заступаться за офицеров Константин распорядился освободить их. В первый же день была предпринята попытка убийства Константина Павловича, которая сорвалась по чистой случайности. Заговорщики планировали собрать у Бельведерского дворца — резиденции Наместника — около 40 вооруженных пистолетами и кинжалами человек. Они должны были собраться в условленном месте группами по 2−3 человека, чтобы не привлекать к себе внимания. Явилось вдвое меньше — но этого было достаточно. Дворец никогда не охранялся войсками — на постах стояли безоружные отставные солдаты. Разумеется, они не смогли остановить заговорщиков.

Организовать одновременное нападение и блокировать дворец им так и не удалось. Вскоре появилась подмога из школы подхорунжих, вооруженная ружьями. С криками «Смерть тирану!» заговорщики бросились вперед. Константину удалось бежать, по счастью, недалеко находились казармы трех полков русской кавалерии, немедленно поднятой по тревоге. Далеко не все оказались столь удачливыми. Во дворце были убиты ожидавшие доклада дежурный генерал и начальник полиции. Последний получил 13 штыковых ударов, два ни в чем не повинных лакея были убиты схожим образом. С криками «Великого князя нет в живых — бей москалей!» мятежники распространились по городу. Интересно, что одной из первых их целей стал госпиталь. Нападали они и просто на прохожих, разумеется, прежде всего — на русских.

В тот же день были убиты военный министр, начальник Главного штаба, командир пехотного корпуса, начальник школы подхорунжих — всего 8 польских генералов, оставшихся верными присяге. Генералов убивали на улицах за отказ присоединиться к восстанию и возглавить мятежников, за призывы одуматься и просто в горячке резни. Эти убийства, обезглавившие войска, а также распространяемые слухи о том, что русские истребляют поляков, облегчили задачи мятежников. Они получили возможность повести за собой солдат, городское население примкнуло к ним позже. Заговорщикам не удалось застать врасплох русский гарнизон — конница сразу ушла на намеченный ранее пункт сбора, запланированный внезапный удар по л.-гв. Литовскому и Волынскому полкам провалился. Мятежники захватили городской арсенал, в котором хранилось около 40 тыс. ружей.

Многие русские офицеры и несколько генералов дорого заплатили за свою беззаботную доверчивость. Значительная часть командиров проживала в городе, а не в казармах. Кто-то был в гостях, кто-то в театре, войска остались без начальников. После непродолжительных уличных схваток русские части были выведены Константином Павловичем за город вместе с 4 тыс. польских солдат и офицеров при 4 орудиях. Это были войска, сохранившие верность присяге и командованию. Часть офицеров гарантировала Великому Князю успех в случае принятия решения об атаке на город, но он решил отказаться от этого плана. Он надеялся, что мятеж подавят лояльные польские власти. Поначалу Константин был уверен, что события вызвал ложный слух о том, что русские режут поляков и теперь, разобравшись, польская армия восстановит порядок. Великий Князь выжидал, по его словам, «…дабы показать, что неприязненные действия начаты собственно бунтовщиками…». Он не хотел возвращаться в польскую столицу с боями. Он опасался разрушений и лишних жертв. Не ясно было и то, как поведут себя остальные польские части в случае штурма Варшавы русскими войсками. 7 тыс. русских солдат и офицеров могли оказаться в окружении в самом центре Царства Польского против 32 тыс. вооруженных неприятелей. Несколько полков отправили в город вооруженные патрули, которым при этом было запрещено стрелять по мятежникам. Им удалось арестовать и вывести за город до 600 чел.

Единого, признанного и действующего командования у мятежников еще не было, но они активно готовились к обороне, вооружая толпу и готовя к действию артиллерию. Неудача при нападении на русские части вызвала слухи об измене и, разумеется, поиск предателей. Ими стали оставшиеся в городе русские, те, кто имели неосторожность дружить с ними, и, разумеется, евреи, часть из которых была убита без суда на улицах. Одновременно в городе распространялись фантастические слухи о том, что австрийцы уже перешли границу и их 60-тысячная армия уже спешит к Варшаве, что французы уже на Рейне и тоже скоро подойдут к Польше. В ряде мест новой властью была организована раздача вина. Восставшие массы и сами громили лавки со спиртным, а вслед за ними настала очередь и прочих. Армия поначалу по мере сил останавливала грабежи, но порядок был восстановлен только в центре города, где стояли войска. Впрочем, и они быстро и охотно сливались с вооруженными горожанами и постепенно теряли дисциплину. К утру в ряде мест пьяные солдаты уже занимались грабежом.

На улицах пили водку и стреляли в воздух из потехи, страх грабежей привел к тому, что на следующий день все лавки и дома были закрыты. В нескольких местах начались пожары. Мятежники ожидали карающего удара и не сомневались, что он приведет к их к быстрому поражению. Положение было далеко не блестящим. О массовой и полной поддержке говорить не приходилось. «Все дома, самые костелы были беспрерывно заперты; окна завешены; как будто все спит и не хочет пробудиться, — вспоминал участник этих событий. — Чиновники проклинали восстание: их умы были заняты только жалованьем и значением. Купцы, банкиры, фабриканты, даже зажиточнейшие ремесленники, большею частью иностранцы, которых было слишком за десять тысяч, боялись, одни — грабежа, другие — внезапной остановки в делах — как все на свете купцы, торгаши, мастеровые. Только лавки и барыши были у них на уме. Наконец, евреи, которых было также несколько десятков тысяч, не имели причины благоприятствовать восстанию. Они опасались, и не без основания, тяжкой отплаты за деятельное их участие в тайной полиции».

Великий Князь продолжал выжидать. Здравый расчет соседствовал с иллюзиями — Константин надеялся на здравомыслие ген. И. Хлопицкого. Он был популярен в войсках и народе, не симпатизировал революции и, как считалось, понимал бесперспективность войны с Россией. Находясь в отставке, с началом мятежа Хлопицкий даже прибыл к Константину, предложив возглавить оборону арсенала, однако получил отказ. 19 ноября (1 декабря) генерал помимо своей воли стал диктатором Царства. Формально власть в полном объеме перешла в его руки. Был создан административный совет, в который вошли сенаторы и уважаемые в Польше люди. Часть его членов было настроено в пользу мирного решения вопроса. 2 декабря было принято решение начать переговоры с Великим Князем. В своем первом приказе Хлопицкий приказал войскам оставаться на постах и сохранять порядок. Он счел необходимым подчеркнуть лояльность законной власти, этот приказ по армии он подписал не как главнокомандующий, формально им оставался Константин, а как дивизионный генерал. Заявляя о себе, как о верноподданном императора-короля, генерал пытался бороться с радикально настроенными революционерами и категорически воспротивился планам нападения на отряд Великого Князя и распространения мятежа на пограничные с Царством территории. Ни о какой массовой поддержке диктатора говорить не приходилось, единства среди поляков не было.

Между тем требования соединить бывшие владения Речи Посполитой уже вовсю звучали в Варшаве. Нельзя не отметить, что Хлопицкий сделал храбрый шаг, отправив в этой обстановке к Константину своего представителя с заверениями в нежелании препятствовать выходу русских войск из Царства. Делегация мятежников надеялась добиться у Великого Князя согласия на передачу «польских губерний». Карету, в которой сидели четверо «послов» остановила толпа, сами они подверглись оскорблениям. Группу возглавил кн. А. Чарторыйский. Посланник Хлопицкого начал говорить о нарушении Конституции и пытался взвалить ответственность за случившееся на варшавскую чернь, на что Наместник резонно ответил, что не чернь напала на его дом с целью убийства. Переговоры завершились заключением 21 ноября (3 декабря) перемирия на 48 часов. Поведение представителей мятежников никак не свидетельствовало в пользу планов Великого Князя, а через час после их отъезда перемирие было нарушено поляками. Впрочем, могло ли быть по-другому, если значительная часть победивших в Варшаве романтиков уже видела Константина пленником революции, а его гвардейцев — «военной добычей» повстанцев. Действия толпы были убедительнее слов делегатов. «Поляки не хотят меня, и я не хочу их знать», — к этой формуле пришел сомневавшийся теперь почти во всем Великий Князь.

Тем временем под защиту армии съезжались русские семьи, которым удалось избежать резни. Беды удалось избежать не всем. Многие отправлялись в казармы русских частей, считая их наиболее безопасным местом. Покинутые уже гвардейцами, они превратились в ловушку. Вместе с женщинами и детьми было захвачено около 500 кантонистов. Жизнь пленных подвергалась постоянной угрозе, но помочь им было невозможно. Армия не имела при себе продовольствия, а запас патронов был наполовину использован, укреплений на левом берегу Вислы не было. После некоторого колебания Константин Павлович принял решение об отходе, сказав: «Прощай, Варшава! Брест протягивает к нам руки». Он был по-прежнему уверен в правоте своих действий. Перед отходом штаб Наместника даже не удосужился взять с собой или уничтожить официальную переписку. За три дня никто не озаботился этим — в результате все документы достались мятежникам.

Итак, Константин Павлович принял решение вывести русские войска за Буг, т. е. за границу Царства. Войска выступили в поход. Впереди шла пехота, по флангам и в арьергарде кавалерия с орудиями, в центре — коляски с женщинами и детьми. Русская армия отходила, не имея ни продовольствия, ни фуража, ни медикаментов, ни запасов боеприпасов, будучи вынужденной практически на виду у мятежников переправляться через Вислу. В колонне шли 7 тыс. человек и до 200 экипажей и повозок, при этом практически не было обоза — массами падали лошади, по дороге увеличилось количество больных. Дорога была покрыта жидкой грязью, дул сильный холодный ветер, часть солдат и офицеров покинули казармы по тревоге без шинелей — теперь им приходилось отступать в мундирах. 2(14) декабря 12-дневный марш был окончен. Каким-то чудом количество заболевших осталось небольшим — в Брест-Литовске в госпиталь был сдан 1 унтер-офицер и 7 рядовых.

При этом отходе мятежникам были сданы имевшие стратегическое значение крепости Замостье и Модлин с их значительными складами и вооружением. Только в Модлине было оставлено 5 млн. патронов. Мятежники не имели осадного парка и не могла позволить себе осаду этих первоклассных укреплений. В случае, если бы они остались под контролем русской армии, подавление мятежа было весьма более простой задачей. Модлин контролировал переправу через Вислу, что облегчало задачу атаки Варшавы. Замостье надежно обеспечивало от польской угрозы Волынскую, Подольскую и Киевскую губернии, перекрывало сообщения Царства с Галицией.

Быстрым отступлением Великий Князь стремился избежать столкновений и сохранить возможность примирения. «Строго придерживаясь правила, принятого с самого начала мятежа, чтобы временным бездействием против мятежников удалить всякий повод к ложному заключению об истинных причинах возгоревшегося бунта и способствовать таким образом к скорейшему обнаружению цели возмутителей…», Константин Павлович приказал придерживаться исключительно оборонительных действий, воздерживаясь от атак на мятежников. Попытку убить себя в собственном доме он простил, на произошедшее смотрел как на конфликт внутри польского общества и считал, что «русским в польскую распрю незачем вмешиваться».

8(20) января 1831 г. Константин Павлович объяснил свои действия в письме к генерал-адъютанту А.Х. Бенкендорфу следующим образом: «Будьте уверены, любезный генерал, что в эту трудную минуту я поступил, как мог и как должен был поступить. Несмотря на то, что поляки обнаружили намерение действовать наступательно, я должен был воздержаться от всяких с ними столкновений, и, переведя на территорию империи находившиеся под моим начальством войска императорской гвардии, я этим полагаю, достаточно доказал, что вся вина была на стороне мятежников… Как бы не была ужасна участь, которая ожидает мятежников в наказание за их измену и неблагодарность, вся страна будет считать их одних виновниками своих бедствий».

Следовавшим с ним полякам выдал письменное разрешение вернуться к «своим». Этим экстравагантным поступком он поставил в весьма двусмысленное положение солдат и офицеров этих частей, а особенно — 5 генералов, которых при возвращении к «своим» чуть было не растерзала толпа. Вооруженные горожане к этому времени были весьма воодушевлены своими первыми успехами. Несколько дней по улицам города бродили группы пьяных мятежников, нападавших на русских и лояльных власти поляков, грабивших их дома и квартиры. Разграблена была и провиантская комиссия Отдельного Литовского корпуса — русские деньги мгновенно упали в цене. Ассигнация в 25 руб. продавалась за 1 злотый, то есть за 15 копеек серебром. В плену оказались русские офицеры, чиновники и солдаты, по большей части из числа находившихся в госпиталях больных, посыльные, сторожа — революционеры рвались расправиться с ними, однако эти попытки были сорваны старшими начальниками.

Часть польского генералитета действительно не желала дальнейшего развития мятежа, начатого молодежью, и надеялась выйти из кризиса без войны. Безусловным лидером генералов был Хлопицкий, заявлявший, что нуждается в диктатуре для того, чтобы навести порядок. 20 декабря сейм утвердил его в звании диктатора и объявил национальную революцию. Хлопицкий был вне себя — он надеялся назначить себя в эту должность сам и ни перед кем не нести ответственности. Тем не менее, он явился на смотр войск на Марсовом поле, где торжественно принял назначение под овации. Вечером от имени генерала вышла прокламация, в которой говорилось: «Принимая во внимание, что настоящее критическое положение наше требует величайшей во всем энергии и поспешности и что малейшая остановка в действиях может быть пагубной для общего дела, я не из тщеславия и не из властолюбия, кои мне чужды, но единственно по уважению обстоятельств, следуя примеру римлян, которые, в опасную годину отечества, диктатору одному вверяли верховную власть, объявляю вам, поляки, вам, храбрые польские рыцари, что только на несколько дней, т. е. до собрания сеймовых палат, принимаю на себя звание диктатора, с открытием же сейма сложу пред ним сие звание. Верьте, соотчичи, что власть диктаторскую я употреблю единственно для блага вашего».

Варшава ликовала, видя в диктатуре залог наступательной войны против России, и естественно, войны успешной. В театрах, на улицах, повсюду в городе царило ликование. Люди пели и танцевали. На следующий день, 21 декабря, Хлопицкий отправил к Николаю I делегацию во главе с подполковником Ф.И. Вылежинским, которая должна была сделать следующие предложения мятежников как своему королю, так и императору Всероссийскому:

1) точное соблюдение Конституции 1815 г.;

2) общая амнистия;

3) присоединение к Царству Польскому Правобережной Украины, Белоруссии и Литвы;

4) в качестве пожелания высказывалось предложение согласиться с польской оккупацией австрийской Галиции.

Как это ни странно, но такие мысли были популярны в Варшаве — конституционный король Николай, который воссоединит Польшу в границах 1772 г., залогом чего станут переговоры с ним с оружием в руках — речи об этом нравились толпе и вызывали бурное одобрение. Безусловно, это была самоубийственная программа. Мятежники явно собирались вести переговоры с Россией с позиции силы, мощь которой они переоценивали.