Западная «демократия» и русская альтернатива. Кто победит в XXI веке?
Слово «демократия» стало священной коровой современного Запада: им меряют «правильность» государств и режимов, во имя него бомбят мирные города, приводят к власти террористов, его рисуют на предвыборных плакатах политики… Тем не менее «демократия» во всех этих случаях остается лишь словом: смысл его размыт, неясен, изменяется от случая к случаю. Где-то в тени этих букв остается реальная политическая система стран Запада, мало общего имеющая с властью широких народных масс, их ценностями и интересами.
Кажется поэтому, что Россия, в которой термин «демократия» прочно связан с беспределом перестройки и шутками вроде «Партия, дай порулить!», — является более трезво мыслящей страной. Мы знаем, как люди, ратующие за «свободу слова» и «слезу ребенка», могут громить несогласных, используя государственную монополию на СМИ, или вгонять в нищету большинство своих соотечественников.
Но что же, «демократия» не нужна? Точка зрения, что Россия не Запад, и потому ей нужна мощная рука единоличного правителя, всегда была весьма популярной в народе. На ней странным образом сходились и монархисты, и сторонники «социализма» (который, «как известно», отличается от коммунизма тем, что он просто лучше, чем коммунизм). А может, нужно лишь определиться с понятиями?
Определяющим в любой системе правления является то, кто, собственно, при ней оказывается у власти. Современная «демократия» идет рука об руку с упорным отрицанием всякой классовой теории (которая, к слову, была создана не марксистами, а «буржуазными» идеологами). Считается, будто современное общество так разбито на «страты» (группы), что каждый человек «освобождается» из пут классовых интересов и представляет лишь самого себя. Поэтому если у власти оказывается условный Иван Иваныч — нельзя говорить, что власть оказалась в руках бизнеса (рабочих, мелких буржуа — нужное подчеркнуть). Просто конкретный человек или отдельная партия пришла к власти, чтобы выражать интересы «большинства граждан» или избравшего его «народа». В этом как бы и состоит суть современной демократии: абстрактные «избиратели» выбирают себе правителя (-ей), который автоматически представляет «интересы» проголосовавших за него людей. Интересы здесь, конечно, не «классовые», а «национальные» или «общечеловеческие».
Если же при внимательном рассмотрении окажется, что раз за разом к власти приходят представители крупного бизнеса, директора предприятий, ограниченного числа элитных кланов, а то и вовсе членов двух-трех семей… Что ж, «так получилось». Должно быть, у них в семьях умеют хорошо воспитывать детей.
Ничто не ново под луною
Подобное торжество «демократии» отнюдь не ново: 100 лет назад в России это слово уступало по частоте употребления разве что «революции». Демократическое Временное правительство, в котором князья прекрасно уживались с бизнесменами и политическими адвокатами, не уставало подчеркивать, что оно выражает интересы всего единого российского народа. И всякий, решившийся в этом усомниться, — скрытый контрреволюционер и враг истинного народовластия.
Однако рядом находился еще один орган, претендующий на выражение интересов всего народа, — Петроградский Совет. Конфликт позиций этих двух структур «народовластия», тянущих страну в разные стороны, и создал почву для новой революции.
Правда, сначала оказалось, что ни правительство, ни Совет не считаются с интересами беднейших слоев общества — рабочих, солдат и крестьян. Петросовет первоначально создавался не совсем «снизу»: революционные солдаты и матросы делегировали управление депутатам Думы, меньшевикам, представителям других социалистических партий и организаций, собиравшихся в Таврическом дворце. Показательно, что те же большевистские агитаторы, поднимавшие народ на фабриках и заводах Петрограда и превратившие февраль из дворцового переворота в широкую революцию, оказались вне этого органа власти.
Более того, с ходом событий Временное правительство и Петросовет начали сближение — за счет борьбы с общим врагом: неконтролируемыми революционными массами и местными Советами, бравшими в свои руки власть. Их коалиционное правительство стало не «левее» февральского, а наоборот — правее: оно всё так же протаскивало на места царские кадры, защищало крупный бизнес, ратовало за войну, кормило низшие классы пустыми обещаниями. При этом принимая всё более жесткие меры по «централизации» (т.е. укреплению своей) власти. Но — прикрываясь тем, что меньшевики и эсеры, эти «народные» лидеры из Таврического дворца, теперь всё «контролируют».
Принципиальную альтернативу этой россыпи правительств предложили лишь вернувшиеся из эмиграции большевистские лидеры, в первую очередь — Ленин и Троцкий (где-то на «фоне» соответствующую работу делал, например, Свердлов). Большевиков сейчас принято ассоциировать с сильной центральной властью, вождем — Сталиным и т.д. На то есть веские основания: замыкание всего и вся на партию, с фактическим устранением советского самоуправления бухаринско-сталинской конституцией 1936 года, внесло значимую лепту в разрушение СССР. Однако лозунгом большевиков революционной эпохи, сразу отделившим их от остальных партий, стал: «Вся власть Советам!».
Все так привыкли к слову «советский», что суть этого нововведения сейчас мало кем по-настоящему осознается. Мы живем при парламентской демократии, и нам кажется очевидным, что коммунизм — это власть коммунистов. На выборах побеждает условная КПСС, в парламент садятся ее депутаты, во главе государства встает условный Брежнев. Далее они проводят «социальные реформы», как в любой уважающей себя капиталистической стране времен холодной войны. В плену у этого представления находятся даже западные социалистические партии, которые, придя у себя в стране к власти, внезапно обнаруживают, что сделать ничего не могут: сама система управления не позволяет им проводить сколь бы то значимые реформы. Крупный бизнес сразу пресекает всякую угрозу своим интересам, а голос народа слышен только в короткий период всеобщих выборов, в иное время у него просто нет инструментов влияния на политику. В этом — еще одна ловушка так называемой западной «демократии».
При классической парламентской демократии все граждане в установленный день раз в несколько лет делегируют право принятия политических, экономических и иных решений некоей группе людей — при том, что люди эти лично никому не известны, появляются откуда-то «со стороны» прямо под выборы, дают ничем не обеспеченные обещания под честное слово… А после избрания никак уже не контролируются. Собственно «народо"-властие здесь ограничивается этим самым днем выбора из списка, предложенного кем-то «извне».
Власть Советов (она же — советская власть) опирается на максимальную самоорганизацию самих народных масс. В идеальном случае Совет создается в рабочем коллективе,
Способен ли народ к народовластию?
Ленину яростно возражали. Причем даже его собственная партия. Возражения сводились к паре простых тезисов, которые возникают и у многих современных людей, когда они слышат про самоорганизацию.
Во-первых, опыт Петросовета показал, что народную самоорганизацию оседлывают «злые силы»: популисты, сумасшедшие, анархисты, бизнес и так далее. Ленин отвечал, что эта проблема решается просто: необходимо подключать к самоорганизации как можно больше народа, чтобы Советы образовывались повсеместно и к их работе подключался каждый человек (отзвуком этого стал миф про каждую кухарку, управляющую государством). Пока «политикой» занимаются немногие — их легко вытесняют особенно активные «либералы», опытные политики и безответственные анархисты, подкупает бизнес и так далее. Когда в политический процесс войдут тысячи и миллионы — они просто сами поглотят любого, пожелавшего их оседлать. В конечном итоге власть оказывается в руках других людей только потому, что мы не хотим брать ее сами. Так Временное правительство пугало Петросовет тем, что просто уйдет (!) и передаст ему власть, в то время как Петроградский Совет попросту не хотел брать на себя ответственность за управление страной. Во все времена власть вершит произвол, поскольку простые люди не проявляют достаточной активности.
И это — второе возражение. Хотя хроника 1917 года по прошествии ста лет кажется вершиной политической накаленности простых людей, ежедневно устраивавших митинги, создававших комитеты, что-то требовавших и решавших, Ленину заявлялось, что «народ не тот». Он аполитичен, безразличен, апатичен. Ему нет дела до политики. Он погряз в бытовых вопросах и так далее.
Ответ Ленина актуален и по сей день:
«Печальный герой печального дела «возражает»: «Разве отчаяние и индифферентизм когда-либо побеждали?»
О, презренные дурачки из «Новой Жизни»! Они знают такие примеры восстания в истории, когда массы угнетенных классов побеждали в отчаянном бою, не будучи долгими страданиями и крайним обострением кризисов всякого рода доведены до отчаяния? Когда эти массы не охватывал индифферентизм (равнодушие) к разным лакейским предпарламентам, к пустой игре в революции, к низведению Либерданами Советов с органов власти и восстания до роли пустых говорилен?
Или, может быть, презренные дурачки из «Новой Жизни» открыли у масс равнодушие… к вопросу о хлебе? о затягивании войны? о земле для крестьян?»
«Аполитичность» народа порождается отнюдь не ленью и не увлеченностью «бытом». Проблемы «социалки» и экономики реально ощущаются каждым человеком, и с течением времени его недовольство лишь растет. Однако существующее политическое «меню» не имеет ничего общего с реальными требованиями и проблемами простого гражданина. «Политики» делят места в органах власти, обогащаются, много говорят — и мало делают. Участвовать в их жизни, столь далекой от жизни простого работяги, человеку неинтересно. Он разочаровывается в «политике» и уходит из нее.
Проблема не в народе, а в политиках, в элите и власти: это они вызывают у масс равнодушие и апатию. Это их передача власти «от свата к свату» и невнимание к проблемам простых людей убеждает народ в том, что в политике ничего добиться нельзя. При этом, сталкиваясь с коррупционными схемами и активным отстаиванием места во власти от всяческих посягательств, люди начинают думать, что они вообще ничего не могут и ничего не значат.
Широкие народные массы должны взять политическую и иную (!) власть в свои руки и разогнать всех оппортунистов от политики, будь то Временное правительство или верхушка Петроградского Совета. Они же должны обеспечить контроль за производством и распределением продуктов, — вообще, взяться за все сферы жизни вплоть до замены полиции на народную милицию. Именно с рабочего контроля, а не свержения правительства, начиналась советская власть.
Народ и его правители
Отсюда возникает вопрос: какую роль во всем этом должна была играть партия большевиков?
«Аполитичный» народ на самом деле никогда не является «аполитичным». Просто он отказывается от сознательного формирования своих взглядов, и в «пассивном» режиме воспринимает все, что ему говорят СМИ. В итоге его позиция, вообще всё его сознание работает так, как того хочет правящая элита. Позиция СМИ кажется ему обычной, нормальной, естественной — и потому «аполитичной». Любое отклонение от нее воспринимается как «политика». Так в Англии рабочие чурались иметь дело с социалистами, поскольку все их действия казались «политизированными» — в то время как любые буржуазные, ничуть не менее политические структуры воспринимались как нечто повседневное и естественное. В 12-часовом рабочем дне люди могли видеть объективную необходимость (а не желание капиталистов получить сверхприбыль), а требования 8-часового рабочего дня могли восприниматься как «политические» и даже «вредные» для экономики, которая якобы и так держится на волоске.
Короче говоря, благодаря пропаганде, «общественному мнению», определенным образом построенной системе образования и просто по инерции простые люди могут не понимать, какие действия в их интересах, а какие — нет. И верить тому, что им вещают «компетентные» политики и буржуазные эксперты. Даже если ситуация объективно будет ухудшаться — народ не поймет, в чем причина этого ухудшения. Более того: и в современном обществе потребления, и в мещанстве начала прошлого века внимание людей концентрировали на мелких личных проблемах, на покупке нового личного имущества и так далее. У человека создавалось впечатление, будто возможность приобрести условную красивую кофточку для него важнее, чем организация производства или доступность образования. Иначе говоря, он неправильно расставлял приоритеты — и оказывался у разбитого корыта. Последующее восстание также перенаправлялось правящим классом в нужное ему русло, и рядовой гражданин с удивлением обнаруживал, что для него ничего не изменилось. Росли все те же апатия и неверие в «политику».
В этой ситуации необходимо, чтобы какие-то «продвинутые» силы (интеллигенция) указывали народу на то, как его обманывают, какие ошибки он совершает. В чем его реальные интересы и как их достичь. Это, в общем-то, и называлось у марксистов «привнесением классового сознания». Большевики считали, что интересы рабочих более прогрессивны: крестьяне стремятся стать помещиками, получить в личное владение больше земель и купить самогонный аппарат. Рабочим же нужна автоматизация производства, на котором они работают, его укрупнение, повышение эффективности труда (для сокращения рабочего дня) и так далее. Им необходимо кооперироваться с крестьянами, поставляющими продовольствие, учеными, докторами, учителями и т.п. То есть как можно быстрее развивать все общество.
Однако когда пришло время принимать декрет о земле, большевики взяли эсеровскую программу, поддерживаемую крестьянами. Ленин говорил тогда, что она ошибочна и приведет к негативным последствиям, но он не будет идти против народного мнения. Время показало правильность позиции большевиков: крестьяне оказались под пятой кулачества, не могли позволить себе механизацию и улучшение условий труда и т.д. Их мнение изменилось — и лишь тогда советская власть начала коллективизацию по большевистским планам.
Иными словами, большевики ставили своей задачей помочь самому народу организоваться, убеждение и просвещение его. В этом и заключается «левая» политика: не власть партии (сколь угодно хорошей и прогрессивной), а диктатура низших классов. Согласно ей, только через широкую активность народа можно построить реальную демократию, а не ширму для игр политиканов, представляющих интерес элит и бизнеса. Которые, в отличие от народа, всегда умели сорганизоваться, всегда шли в политику и прекрасно осознавали свои интересы: даже крупные международные конфликты тотчас прекращались, если на горизонте маячил общий враг в виде революционных государств, где к власти приходили представители низов. Посмотрите: даже в сегодняшней России советов и комитетов у представителей бизнеса — бесчисленное множество. И они не боятся продвигать своих представителей во власть, на «общественных» или иных основах.
День вчерашний и день сегодняшний
В постсоветской России все еще осталось много возможностей и механизмов для самоорганизации: даже самое примитивное объединение работников какой-нибудь компании сразу может принести «дивиденды» в виде заключения коллективного договора, улучшающего условия контрактов всех работников. Но даже если бы нам в «наследство» и не осталось широкое законодательство — любая система держится на поддержке народа. Гражданская активность всегда решала больше, чем прописанные в законе процедуры: как бы ни была авторитарна власть, она не может игнорировать активно выражаемое мнение организованного народа.
Мы живем не в самое хорошее время. Разговоры «оппозиционеров» про коррупцию и иные несовершенства существующей России имеют под собой даже более глубокие основания, чем этой «оппозиции» хотелось бы. Во всех сферах — семье, образовании, медицине, экономике и так далее — есть процессы, идущие не в интересах широких слоев населения. Многие люди живут за гранью нищеты, многие тяжелые социальные проблемы еще ждут своего решения.
Думать, что некие добрые народные избранники придут и просто сделают все в интересах народа, — наивно. Особенно наивно так считать в России с ее богатым постперестроечным опытом. Уже давно звучат лозунги о замене «политического меню» — однако никто не говорит, из кого брать новых «кандидатов».
Только активность народных масс, широкая самоорганизация, участие каждого в жизни страны может спасти в такой ситуации. Демократия требует наличия граждан, не чурающихся политики и заинтересованных в том, чтобы сделать окружающую жизнь лучше. Пока этих граждан и их объединений нет — любой разговор о «народовластии» есть просто риторический прием, оправдание, за которым скрывается реальное положение вещей. Путь от слова к делу — долог и труден, однако альтернатива ему — обман и развал.