Артур Гротгер. Путь в Сибирь. 1867. Участников Польского восстания 1863 г. гонят в Сибирь

Польское восстание 1863 года сразу же продемонстрировало, что все расчеты русского МИДа на долгосрочное сотрудничество с Францией были построены на песке. При откровенной враждебности со стороны Великобритании и почти открытой поддержке повстанцам со стороны Австрии это грозило Петербургу внешнеполитической изоляцией среди Великих Держав.

Наиболее близкую России позицию заняла Пруссия. Берлин никак не устраивала перспектива восстановления польского государства, т.к. следующим его шагом мог бы стать союз с Францией для борьбы за Силезию и Померанию. Уже 29 января 1863 г. королем был подписан указ о концентрации на русской границе I, II, V и VI Армейских корпусов и о призыве в них резервистов. Это делалось для того, чтобы укрепить контроль над территорией, прилегающей к Царству Польскому, по всей линии от Восточной Пруссии до Силезии, для координации действий в штаб Варшавского Военного округа был направлен капитан фон Верди дю Вернуа. Прусские власти удвоили военные патрули в Познани, переводили на границу конную жандармерию, усиливали ее патрулирование.

Силезия была районом, где германский и польский элементы находились в остром противостоянии, при этом немцы последовательно вытесняли поляков. В Позене на 1861 г. проживало 48,5 тыс. чел., из них только 17 тыс. поляков. Почти 50% дворянских имений Силезии принадлежало немцам. По расчетам революционного правительства, Силезия должна была выставить до 54 тыс. чел., на деле их число не превысило и 3 тыс. Добровольцы из Силезии просачивались ранее в русскую Польшу. Имевшие опыт службы в прусской армии поляки и выходцы из Европы отличались гораздо более высоким уровнем боеспособности, чем выходцы из района Варшавы. Уже в апреле 1863 г. прусская полиция разгромила один из центров организации помощи повстанцам в Силезии, и порядок на границе с русской Польшей почти полностью восстановился.

Между тем возможность для интернационализации кризиса возникла там, где ее меньше всего ждали. В ходе боевых действий против мятежников один из небольших русских отрядов — две роты под командованием майора Нелидова (320 чел.) — после длительного боя с отрядом в 3,6 тыс. мятежников был прижат к прусской границе и вынужден был перейти ее. Местные власти не разоружили русских солдат, но перевезли их по железной дороге в удобный для перехода назад пограничный пункт во Влоцлавске. Этот случай стал отправной точкой для последующей координации действий против польских повстанцев. Вильгельм I отправил в Россию своего генерал-адъютанта Густава фон Альвенслебена. Целью этой поездки было заключение русско-прусского соглашения. 2 февраля 1863 г. Бисмарк обратился к Горчакову с письмом: «Рекомендую Вам Альвенслебена, как посредника столь же надежного, как и скупого на слова. Мы очень желали бы, чтобы относительно всякого польского восстания, как и в отношении всякой опасности из-за границы оправдались слова, сказанные императором Гольцу [1], что Россия и Пруссия так солидарно выступают против общей опасности, как будто они составляют одну страну». Поездка генерала несколько задержалась — в районе пограничной станции Вержболово был поврежден железнодорожный путь.

Густав фон Альвенслебен

27 января (8 февраля) 1863 г. Россия и Пруссия заключили в Петербурге т.н. «конвенцию Альвенслебена», позволявшую в случае необходимости войскам обоих государств переход границы. Кроме того, секретной статьей предполагалось наладить обмен информацией о «политических происках как в отношении королевства Польского, так и Великого герцогства Познаньского». Бисмарк самым серьезным образом относился к опасности ухода России из Польши и открыто говорил, что в этом случае Пруссия будет вынуждена оккупировать «конгрессовую Польшу». Ослабление России было, конечно, нежелательным для Берлина. Что касается отношения к полякам, то Бисмарк сформулировал его предельно ясно еще в 1861 г.: «Я полон сочувствия к полякам, но если мы хотим существовать, нам не остается ничего другого, как их искоренить; волк не виноват в том, что Господь создал его таким, каков он есть, но мы все же стараемся его застрелить, когда можем».

Русские войска как минимум еще раз — 13 (25) апреля — воспользовались правом перейти прусскую границу (в районе Пиотрокова). Важнее было другое — они всегда встречали у местных прусских властей полную поддержку и уважительное отношение. Как отмечалось в официальном докладе, «…поведение и дисциплина русских войск не оставляли желать ничего лучшего». Гораздо хуже складывалась обстановка на стыке Царства Польского с Галицией. Через нее постоянно шел поток оружия и добровольцев. Среди них были и ушедшие в отпуска офицеры австрийской армии, многие из них позже были захвачены в плен. 20 марта (1 апреля), преследуя отряд повстанцев, казаки перешли австрийскую границу. Беглецы смешались с патрулем австрийского 20-го линейного полка, в результате столкновения один австрийский солдат был убит, остальные обезоружены и вместе с захваченными повстанцами отведены на русскую территорию, где все окончательно выяснилось. Учитывая тот факт, что Галиция с попущения австрийских властей активно использовалась повстанцами, это было неудивительно. Разумеется, австрийцам было возвращено оружие и принесены извинения, командовавший казаками офицер получил выговор. Это был весьма опасный инцидент.

Факт русско-прусского соглашения был использован, по разным причинам, рядом европейских государств, дипломатия которых заявляла о состоявшейся после «конвенции Альвенслебена» интернационализации конфликта. Реакция общественности Англии и Франции на русско-прусскую конвенцию была весьма острой — поползли слухи о готовящейся ноте протеста, которую Лондон и Париж готовились направить Берлину против вмешательства Пруссии в польские дела. 2 марта 1863 г. с нотой в защиту повстанцев выступила Великобритания. Граф Россель [2] выразил обеспокоенность ростом насилия в Польше и, ссылаясь на решения Венского конгресса, на основе того, что Англия была участником и гарантом этих решений, предлагал объявить в русской Польше амнистию и восстановить учреждения 1815 г. В английской прессе печатались бесконечные публикации в пользу поляков. В апреле 1863 г. с особым исследованием русско-польских отношений выступил лорд Солсбери. Оно заканчивалось категорическим выводом: требовалось восстановление положений 1815 г. при посредничестве европейских держав, которое они, «к счастью, хотят и имеют право предложить». Как показали дальнейшие события, Лондон был не слишком обеспокоен судьбой поляков, но хотел использовать ситуацию для срыва русско-французского внешнеполитического диалога и немало преуспел в этих планах.

9 марта 1863 г. депеша Росселя была вручена Горчакову, который сразу же ответил британскому послу лорду Френсису Нэпиру, что судьбы Польши будет решать исключительно русское правительство, что полякам уже были сделаны значительные уступки, которые они оказались не в состоянии оценить. С самого начала была сформулирована позиция русского МИДа применительно к событиям 1830 г. и всего, что с ними было связано: «Поляки начали враждебные действия против России Они были подчинены силой. Власть России была установлена на новом базисе (т.е. не на условиях 1815 г. — А.О.).» Обстановка становилась всё более напряженной. Игра становилась всё более очевидной. 3 апреля Горчаков в разговоре с итальянским послом заявил: «Но чего добивается Польша? Она добивается не только освобождения из-под власти русского правительства, но еще и завоевания русских областей в Литве и Подолии. Если мы восстановим герцогство Варшавское — мы утратим мир. Мы предоставим полякам армию, и они воспользуются ею, чтобы воевать с нами; дело, начатое по почину Александра II, будет уничтожено, быть может, навсегда, и нам придется сожалеть об утраченном мире в Европе». 4 апреля посол Италии в России маркиз Джоакино Пеполи взывал к своему королю: «Но умоляю, Ваше Величество, не будем раздражать Россию для того, чтобы участвовать в мистификации; если уж мы должны разойтись, то разойдемся во имя свободы и независимости…»

Александр II Николаевич

Для того чтобы предоставить мятежникам возможность возвратиться к мирной жизни и продемонстрировать Парижу, Лондону и Вене свою готовность к мирному решению кризиса, 31 марта (12 апреля) 1863 г. Александр II подписал манифест «О Всемилостивейшем даровании полного и совершенного прощения тем из вовлеченных в мятеж в Царстве Польском, которые, не подлежа ответственности за иные уголовные или по службе в рядах войск преступления, сложат оружие и возвратятся к долгу повиновения до 1/13 мая 1863 года». В тот же день он написал брату в Варшаву: «Дай Бог, чтобы амнистия произвела то действие, которое мы от нее ожидаем. Затишье мятежа, хотя, может быть, и временное, я счел удобною для сего минутою. Посмотрим, что будет далее. Но я остаюсь при моем прежнем убеждении, что радикальной перемены мы не достигнем, пока политика Франции и Англии не разъяснится. На днях мы должны получить их коллективные ноты, на которые амнистия будет лучшим ответом. Остальное в руце Божией, и уповаю на Его милость, что Он нас не оставит».

В обращении император попытался убедить своих мятежных подданных в бесперспективности их борьбы: «Все эти проявления другого времени, над которым история уже давно произнесла свой приговор, не соответствуют более духу нашей эпохи. Настоящее поколение должно иметь целью не потоками крови, но путем мирного развития доставить благоденствие стране». Александр II, судя по всему, искренно верил в справедливость этих слов, но они вызвали подъем патриотических настроений в России. Почти сразу же последовало обращение на Высочайшее Имя от петербургского дворянства, за которым последовали другие адреса. «Пробудившееся русское чувство начинает говорить неумолчно», — констатировали 5 (17) апреля «Московские ведомости». В театрах Москвы публика начала демонстрировать враждебность по отношению к иностранцам и полякам.

Между тем настроение общественного мнения во Франции приняло такой характер, что Наполеон III счел необходимым отойти от первоначальной политики нейтралитета. 17 апреля 1863 г. к ноте Англии, после недолгого колебания, присоединились Франция и Австрия. Лондон и Париж, ссылаясь на решения Венского конгресса 1815 г., требовали восстановления Польской конституции и проведения амнистии. К огромному неудовольствию Парижа, австрийцы воздержались от жестких требований. Вена опасалась оказаться в польском вопросе между Англией и Францией, с одной стороны, и Россией и Пруссией — с другой. Роль британской дипломатии в этой истории была чрезвычайно важна. По сути дела, именно Лондон выступил в данном вопросе инициатором. Это было очевидно такому вдумчивому современнику, как М. Н. Катков, который сумел в целом верно понять смысл демаршей: «Таким образом, Англия не желает войны, не желает и никогда серьезно не желала восстановления Польши. А между тем ей понадобился польский вопрос как орудие, как средство для других целей. Ей понадобилось отвратить внимание силы Европы от другого пункта».

В Польше Пасхальная амнистия так и не привела к желаемому результату. «Высочайший Манифест от 31 марта, — докладывал по команде 7(19) апреля один из русских офицеров, — решительно не производит на польские умы ожидаемого действия. Поляки положительно надеются на помощь западных держав, никакие слова и милости законного правительства близко к сердцу ими не принимаются, а, напротив, все более приходят в раздражение, находясь в затмении, умопомешательстве, каждое человеческое кроткое распоряжение правительства принимают за слабость и бессилие. Живя столько лет в Западном крае, зная общие черты польского характера, полагаю, только одно средство может образумить их необузданность: это бить и бить до тех пор, пока они не скажут пословицу «падам до ног»!» Объективности ради следует отметить, что амнистией все же пользовались. К 1 (13) января 1864 г. добровольно сдались 208 дворян и 356 представителей податного сословия (мещан, однодворцев, разных категорий крестьян).

Александр Иванович Герцен

Вслед за Великими Державами с нотами, пусть и не столь жесткими, по польскому вопросу выступили Испания, Швеция, Италия, Нидерланды, Дания, Португалия и Турция. Ноты не были идентичными по тону и тексту, тем не менее возникла угроза политической изоляции России, в дипломатическом походе против нее тогда отказались принять участие США, где не могли не принять во внимание благожелательное отношение Петербурга к Вашингтону во время гражданской войны. Ноты вызвали резкий подъем духа у повстанцев, они считали свое дело уже выигранным. В Варшаве со дня на день они ожидали прихода французов. Надежды возникли и у «русского Лондона». Из русских безусловно поддержала восставших только лондонская эмиграция. 1 апреля 1863 г. А. И. Герцен сформулировал свою позицию следующим образом: «Мы с Польшей, потому что мы за Россию. Мы со стороны поляков, потому что мы русские. Мы хотим независимости Польше, потому что хотим свободы России. Мы с поляками, потому что одна цепь сковывает нас обоих».

18 апреля, беседуя с итальянским послом, Горчаков заявил: «Мы сожжем и Петербург, но не подчинимся господству французов!» 14 (26) апреля глава МИД ответил на ноты Англии, Франции и Австрии. Ссылки на положения 1815 года были отвергнуты. Польское восстание 1830−1831 гг., заявил русский министр иностранных дел, «имевшее целью объявить свержение царствующей династии, разрушило и основы политического устройства, дарованного в силу Венского договора». Горчаков советовал: «И так кабинеты, искренно желающие скорее видеть Польшу в условиях прочного мира, всего лучше могут достигнуть этого, помогая, со своей стороны, утишить нравственный и материальный беспорядок, распространяющийся в Европе, и таким образом истребить главный источник волнений, возбуждающих их предусмотрительность. «Нота, направленная в Париж, была наиболее учтивой, что соответствовало взглядам Горчакова на перспективы сотрудничества с Францией. Министр высказал надежду на то, что «император Наполеон не откажет в зависящей от него нравственной поддержке…»

Что касается ответа Вене, то он был краток и сводился к высказыванию сухой уверенности в том, что австрийцы будут действовать согласно с собственными выгодами и в соответствии с «международными отношениями с Россией». В известной степени это было логичное утверждение. До известного уровня австрийцы были вынуждены считаться с настроениями галицийского дворянства, т. е. преимущественно с польскими настроениями, и были не прочь ослабить восточного соседа. С другой стороны, за этим уровнем наступали соображения другого порядка. Австрия вовсе не собиралась воевать с Россией, а тем более с Россией и Пруссией, тем более что восстановление Польши отнюдь не входило в расчеты Вены. Там понимали, что следующей целью такого восстановленного государства станет восточная и западная Галиция.

После русских нот и польские повстанцы, и революционеры-эмигранты ожидали, что вслед за словами Великих Держав последуют действия. «Штиль! Нервная тишина; тишина ожиданья… тяжелого, мучительного. — Обращался к своим читателям 1 мая 1863 г. Герцен. — Кто не знает мгновений, которые происходят между молнией и громом — мысль прервана, работа остановилась… иные крестятся, приговаривая «свят, свят», другие внимательно считают, стараясь отгадать, близко ли, далеко ли гроза. Мы все это переживаем теперь. Молния сверкнула на Западе, удара нет. Скоро ли, близко ли… уже скорее разразился бы!» Эти надежды на интервенцию были вовсе не новы для лондонского эмигрантского центра. Еще в Крымскую войну Герцен первым в России занял позицию «пораженчества». В марте 1855 г. он писал в частном письме: «Смерть Николая имеет для нас величайшее значение; сын может быть хуже отца, но все же должен быть иным, при нем не может продолжаться тот непрерывный, неумолимый гнет, какой был при его отце. Война для нас нежелательна ― ибо война пробуждает националистическое чувство. Позорный мир ― вот что поможет нашему делу в России».

Эта его позиция уже тогда была поддержана польской эмиграцией. В апреле 1854 г. один из членов ЦК Польского демократического общества публично выступил в защиту русского пораженца: «Именно потому, что мы нашли во мнениях и трудах А. Герцена достаточные доказательства его уважения к правам Польши, его любви к свободе и отвращения к посягательствам московитов в чужих странах и тому деспотизму, с каким они управляют в своей стране, мы основали с ним тесный международный союз, союз «независимой и демократической Польши» и «демократической и свободной России…» Через 8 лет после кровавых сражений в Крыму Герцену снова нужен был позорный мир во имя торжества революции. Момент был выбран весьма удачно.

Русская армия в Варшаве во время военного положения. 1861

Положение России было сложным. Лучше всех это понимал император. 12 (24) апреля, накануне ответа на ноты Держав Александр II писал Константину Николаевичу: «…Но минута такова, что честь наша не позволяет нам уступить, и мы должны скорее все лечь за наше правое дело, чем согласиться на те унизительные условия или даже требования, которые могут быть нам предложены. К несчастью, несмотря на все наши усилия, Кронштадт будет почти в беззащитном положении благодаря броненосному флоту неприятеля, к устройству которого мы только начинаем приступать. Во всем этом меня всего более пугают огромные денежные расходы, которые еще более расстроят наши финансы, находящиеся в весьма неудовлетворительном положении».

Положение действительно было сложным, и это понимали многие. И все же в России настроения были совсем иными, чем ожидал Герцен. При этом следует отметить, что польский вопрос поначалу не вызвал резкой реакции общества. То есть собственно к Польше оно было настроено скорее позитивно, но все изменилось, когда речь пошла о польских претензиях на границы 1772 г. Даже весьма либеральный «Современник» констатировал: «По мере развития польского вопроса, или точнее сказать, по мере увеличения участия в нем европейских держав естественно стало увеличиваться внимание к этому вопросу русского общества; с недавнего времени русский патриотизм со всех сторон спешит заявить о себе по польскому делу, и события в этом роде так быстро идут одно за другим, что-то, что еще вчера поглощало внимание общества, сегодня отодвинуто на задний план». В Европе этого явно не поняли. «Один из государственных людей Франции выразился недавно, — писал Катков, — что, судя по равнодушию, какое русские оказывают к польскому вопросу, надобно полагать, что у них нет того патриотического чувства, которое так сильно развито во Франции, в Англии, в Германии и т.д., и что «русские — народ выродившийся, у которого нет будущности». Прошло несколько недель с тех пор, как эти слова были произнесены, и вся Европа могла убедиться, как мало в них истины».

Тем не менее многим казалось, что расчеты на вторжение Запада и на капитуляцию Петербурга вовсе не строились на песке. Франция была настроена весьма решительно. Что касается Англии, то Лондон не хотел серьезных осложнений из-за Польши. Во всяком случае, со своим непосредственным участием. «Конечно, он не хотел войны с Россией. — Писал о Джоне Росселе в начале 1864 г. Солсбери. — Но если он смог бы запугать Россию угрозами и так заставить ее принять английские требования, то для этого легко можно было потратить несколько энергичных предложений». Конечно, в Петербурге весной 1863 года не могли знать наверняка, насколько далеко готовы были пойти бывшие противники России по Крымской войне. Это значительно затрудняло положение Империи.

[1] Роберт-Генрих-Людвиг фон дер Гольц (1817−1869), прусский дипломат, граф. Посланник в Греции (1857−1859), в Турции (1859−1862), в России (1862−1863), во Франции (1863−1867).

[2] Джон Россель (1792−1878), 1-й граф Россель (1861), член парламента от либеральной партии (1813), премьер-министр (1846−1852; 1865−1866), министр иностранных дел (1852−1853; 1859−1865). Активный сторонник жесткого подавления ирландского национального движения и движения чартистов в 1848 г., в 1863 г. выступил в защиту прав поляков в Российской империи.