Бывают идеи, распространение которых, скорость и сила воздействия на массы носят эпидемический характер.

Освальдо Гуаясамин. Нежность (фрагмент). 1989

Вдруг некий «идеовирус» заражает кучу людей, и они, будто заведенные, начинают повторять довольно странные сентенции, в том числе и явно противоречащие здравому смыслу и традиционным взглядам на жизнь. Но в чем коренное отличие «ментальной» эпидемии от обычной? В том, что зараженными людьми она не опознается как болезнь, а, напротив, воспринимается как выздоровление, просветление ума. Дескать, раньше заблуждались, теперь же, наконец, прозрели.

Мать-и-мачеха

Один из недавних примеров — вдруг ставшее популярным и неоспоримым (!) утверждение, что приемных детей любят ничуть не меньше, чем родных.

О том, что бывает и по-другому, не только заикаться — даже думать неприлично. Хотя в сознании народов всего мира испокон веку укоренено противопоставление «мать — мачеха», и этот эмпирический опыт отражен в бесчисленном множестве мифов, сказок, притч, пословиц и поговорок. Даже в названии цветка, у которого листочек с одной стороны пушистый, мягкий («мать»), а с другой — гладко-холодный («мачеха»). Конечно, и мачеха может стать ребенку прекрасной матерью, но устойчивые представления на то и устойчивые, что они отражают наиболее распространенные ситуации.

Естественно, такие странные идеи не возникают спонтанно, а вбрасываются в нужный момент с определенными, как правило, — политическими целями. В данном случае уравнивание приемных и кровных родителей (которых, опять-таки с целью дискредитации, стали, как животных, называть «биологическими») обосновывало правомерность массового разрушения кровных семей и превращение детей в товар для платного «профессионального» родительства — патронатных, опекунских и прочих замещающих пап и мам. Ну, и само собой, для чиновничьей коррупции и произвола. Теперь, когда бесчеловечная сущность ювенальной «защиты прав детей» вскрылась (правда, еще не в полном объеме!), морок постепенно рассеивается, шельмование кровного родительства мало-помалу идет на спад. Зато набирает силу и все шире распространяется другая «ментальная эпидемия», еще одно порождение ювенальной идеологии: приемным родителям настоятельно рекомендуется сообщить ребенку, что он не родной.

Даже если они его усыновили в младенческом возрасте. Идея эта настолько распространилась за последние годы, что многим она представляется аксиоматичной. Как же не сказать правду? Все равно он узнает, и будет только хуже.

Хотя тайна усыновления и ответственность за ее раскрытие не отменены, и еще совсем недавно люди, решившие усыновить ребенка, делали все возможное для того, чтобы эта тайна никогда не была раскрыта. Кто-то специально уезжал в другой город или менял квартиру. Будущая приемная мать нередко имитировала беременность, а на случай, если приемному сыну или дочке злые языки когда-нибудь что-нибудь расскажут, запасалась фотографиями, на которых усыновленный младенец был запечатлен на ее руках, у груди, в окружении членов семьи и т.п. Естественно, уничтожались или прятались за семью замками документы, свидетельствующие об усыновлении. Словом, была разработана целая система хранения наиважнейшей тайны. И делалось все это ради ребенка, чтобы он не чувствовал себя безродным, а значит, обездоленным, неполноценным. Ведь опять-таки во все времена у всех народов сиротство ассоциировалось с несчастностью. В бездонном кладезе народной мудрости мы не изыщем свидетельств о том, что быть сиротой хорошо. Зато словосочетания типа «убогий сирота», «горькая сиротинушка», «трагедия сиротства» и проч. долго искать не надо. «В сиротстве жить — только слезы лить», «на бедного сироту все камни летят», «сиротинка, поди на чужбинку», «сиротское детство — на всю жизнь наследство», «не раз сирота кулаком слезы утрет», «за сироту только Бог заступа», «без корней саду не цвести», «без роду — хоть с моста в воду», «дерево держится корнями, а человек семьей», «к своему роду хоть через воду», «каков род — таков и плод». Продолжать можно еще долго…

Но если традиционные, так сказать, архетипические представления таковы, откуда же тогда взялись эти странные идеи о том, что ребенка непременно нужно информировать о его сиротстве даже тогда, когда этого можно избежать?

А взялись они из того же источника, что и вся ювенальная система, — из глобалистского проекта, направленного на разрушение традиционных устоев и насаждение противоестественного существования, антижизни. В глобалистской антижизни кровное родство презираемо. Отсюда — и унизительный термин «биологические», и антисемейная пропаганда в подростково-молодежных СМИ, и поощрение доносительства детей на родителей через «телефон доверия», и подозрительно частое в последнее время недопущение родственной опеки. А раз кровное родство — в лучшем случае! — ничего не значит, то зачем скрывать от ребенка, что он не родной? В чем проблема? Какая разница — родная мать или приемная? Главное, он сыт, одет, у него есть отдельное спальное место, игрушки и канцелярские принадлежности «в необходимом количестве».

Новые подходы к сиротскому вопросу

Когда ребенок попадает в семью в более старшем возрасте, вопроса «сказать — не сказать», естественно, не возникает. Ему и так уже понятно, что он не родной. Но зато возникает другой вопрос. По крайней мере у нас. Почему самые разные дети, взятые из самых разных уголков нашей страны и отданные самым разным приемным родителям, одинаково безродны? Как будто они не изъяты из кровной семьи, а неким загадочным способом «нарисовались» в детдоме… Кого из приемных родителей ни спросишь о родне ребенка, в ответ — нечто невразумительное: «Мы не знаем… нам не сказали… кажется, не алкоголики (или, наоборот, алкоголики)». Но никакой конкретики. А ведь у каждого такого социального сироты есть своя, пусть и короткая, но биография. Свои, нередко обширные, корни: родители, бабушки, дедушки, дяди, тети, братья, сестры. В чем же дело? Неужто приемных родителей не интересуют подробности происхождения ребенка, обстоятельства его жизни в младенчестве, в дошкольном возрасте? Не интересуют причины, по которым ребенок оказался в детдоме? Позволим себе усомниться в таком массовом безразличии, особенно сейчас, когда принято уделять повышенное внимание наследственности, особенностям развития и психологии раннего возраста. Нет, дело, конечно, в другом: в новых ювенальных подходах к сиротскому вопросу в России.

Постараемся пояснить, в чем новизна. Сироты, в том числе социальные (то есть при живых родителях), естественно, были и раньше. Но во второй половине XX века, до развала СССР, если родителей лишали прав, то детей старались отдать на воспитание родственникам. И только когда это не получалось, передавали в государственные учреждения. Кроме того, родительских прав лишали в самых крайних случаях, и отобрание ребенка из-за бедности, отсутствия ремонта, наличия в доме большого количества кошек, синяка или царапины на детской коленке никому даже в голову прийти не могло. Такое традиционное представление о сиротстве настолько укоренено в сознании наших граждан, что многие до сих пор не верят в «новые подходы» к этой проблеме. А вот в сознании чиновников, обученных по ювенальным методичкам, уже сформировалось иное понимание вопроса. С одной стороны, ювенальная система «заточена» именно против кровных родственников ребенка. Именно их всегда пытаются обвинить в мыслимых и немыслимых грехах, «спасая» от них детей. А раз они такие злодеи, то к чему подробности? Зачем детализировать их облик? О них надо забыть, «яко о небывших», и начать жизнь с чистого листа. В общем, сама логика ювенальной системы диктует отрыв ребенка от корней.

Но есть и еще один серьезный мотив сокрытия информации. Поскольку детей сейчас отнимают, руководствуясь необоснованно расширенными ювенальными критериями неблагополучия, такой отъем часто незаконен. Недаром, когда родителям удается поднять шум, детей соглашаются вернуть. Поэтому чиновникам выгодно наводить тень на плетень, выставляя родителей вконец опустившимися негодяями.

Вообще, мы полагаем, что пора потребовать серьезного расследования, в результате которого было бы установлено, в каких случаях изъятие детей из семьи было правомерным, а в каких — нет. Причем изучать надо не только по документам, в которых, как показывает опыт, нередко содержатся подлоги, клевета, но и на основании опроса свидетелей и самих потерпевших. Не сомневаемся, что картина ювенального беспредела впечатлит даже самого хладнокровного следователя…

Сиротская доля

А теперь попробуем представить, как будет чувствовать себя ребенок, не только оторванный от ближайших родственников, но и практически ничего не знающий о них. А если и знающий, то что-то дурное: «спились», «наркоманы»… Это, кстати, тоже новые ювенальные веяния — говорить ребенку гадости про его родителей. Раньше, даже если на то были реальные основания, так делать не полагалось. Детскую душу, и без того раненую, старались щадить. Наоборот, оставляли надежду, порой даже придумывали некие утешительные легенды, прекрасно понимая, что родную мать, какой бы она ни была, никто никогда заменить не сможет.

Чтобы не быть превратно понятыми, хотим сразу оговориться. Конечно, в жизни бывает всякое, и мы ни в коей мере не ставим под сомнение случаи, когда приемные родители и дети искренне привязываются друг к другу и становятся самыми близкими, самыми родными людьми. Но подобные случаи, к сожалению, не столь повсеместны, как уверяют нас сторонники фостерных, патронатных, опекунских и прочих «замещающих» семей. И встречаются чаще, когда ребенка по-настоящему усыновляют, принимают в семью, не получая за это никаких материальных благ и не имея возможности отказаться от него, снова сдав в детдом. Эта обычная традиционная форма усыновления никогда не вызывала протестов. Другое дело — формы опеки, когда люди получают за приемных детей деньги (порой немалые!), с легкостью могут взять несколько сирот в «замещающую» семью и с не меньшей легкостью вернуть их обратно, если что-то не так. Этих людей честнее называть воспитателями. Тогда ни у кого: ни у общества, ни у детей, ни у самих опекунов не будет обманутых ожиданий. Прекрасно, если воспитательница любит воспитанника, как родная мать, но в обязательном порядке от нее это не требуется. Главное, чтобы она была доброй, внимательной, заботливой, в меру строгой наставницей. Это, конечно, важная роль — кто спорит? Но она не материнская, она другая.

Теперь самое время вернуться к ребенку. К его чувствам, к его переживаниям. А говоря прямо — к его трагедии. Конспективно обозначим лишь некоторые наиболее очевидные моменты. Человек, лишенный родных, чувствует себя беззащитным. Причем это не обязательно означает, что его реально некому защитить или что родные непременно могут обеспечивать необходимый уровень защиты. Это более глубинное, иррациональное чувство, присущее всем людям, всему человеческому роду. Игнорировать его — значит усугублять страдания от одиночества, страхи, тоску, депрессию.

В более взрослом возрасте подобные страдания могут отойти на второй план, поскольку человек обретает опоры в дружбе, в деятельности, в любви. Многие сироты стремятся как можно раньше обзавестись семьей, чтобы создать свой род. Стать родо-начальниками. Но парадокс нашего времени заключается в том, что, изымая ребенка из семьи, делают вид, будто кровное родство ничего не значит. А когда тот же самый ребенок подрастет и решит обзавестись потомством, вопрос наследственности выйдет на первый план. И сейчас-то все эти генетические тесты и анализы уже никого не удивляют. А что будет дальше?

Евгеника на марше, уроки Нюренберга позабыты. Уже, не стесняясь, говорят о сиротах как о группе риска с точки зрения генетики. То тут, то там раздаются предложения стерилизовать «маргиналов», рекомендуют не заводить детей людям с отягощенной наследственностью.

И у сироты возникает новая почва для чувства собственной неполноценности, тревог и страхов. Он ничего не знает о своих родителях, но краем уха слышал, что они его бросили, что он им был не нужен. Какая уж тут хорошая наследственность!.. А раз так, то имеет ли он право на отцовство, а она — на материнство?

В западных странах, кстати, сироты, ставшие родителями, автоматически заносятся в базу неблагополучных, и у многих из них отнимают детей как раз потому, что у сирот «нет образа семьи» и «сомнительная генетика».

Подстерегает подросшего сироту и ловушка со стороны психологии. Особенно — модного нынче психоанализа, который придает очень большое значение ранним психическим травмам. А тут травма налицо, да еще какая! Утрата родителей! Когда ребенка изымали, это, правда, никого не волновало, но сейчас… Может ли психика такого человека быть полноценной?! Следовательно — может ли он стать полноценным родителем? Ну, разве только, если осуществлять раннюю профилактику, назначить ему социальное сопровождение, следить за каждым шагом и при малейших признаках неблагополучия незамедлительно изъять ребенка.

Все. Ловушка захлопнулась. В фашистской ювенальной системе разлученные с семьей дети лишаются и прошлого, и будущего. Таких безродных Иванов, Джонов, Жанов и Гансов уже очень много по всему миру, и система продолжает их множить. Зачем? С какой целью? Постараемся ответить на этот вопрос в следующей статье.