Флаг Финляндии — над городом-героем Ленинградом?

Решение власть предержащих всё-таки установить в Санкт-Петербурге памятную доску Карлу Маннергейму (своё отношение к этому историческому деятелю я уже излагал на страницах ИА REGNUM: За что Мединский хочет восславить палача нашего народа? Казус «российского Маннергейма»: неизбывность провинциальности) ставит, по крайней мере, два серьёзных вопроса.

Вопрос первый: в какой мере у нас в стране власть учитывает мнение общественности?

Многочисленными пиар-инициативами нам пытаются доказать, что она его учитывает, причём в полной мере. Но вот перед нами вопиющий случай пренебрежения этим мнением. Петербуржцы выступают против увековечения памяти Маннергейма в их родном городе, это очевидный факт. Прошлогодняя попытка сделать это вызвала широкий отклик возмущения и по всей России. Тем не менее, доска вновь наготове и может быть установлена.

В Кремле, видимо, считают, что главное, что сегодня интересует граждан России — это проблемы социально-экономического выживания. Максимум — вопросы, связанные с образованием и отчасти культурой. А вот вопрос формирования исторической памяти — это дело избранных. Более того, дело, которое так или иначе может служить вспомогательным инструментом для решения актуальных политических задач.

Нет, формирование исторической памяти — это вопрос всенародной ответственности. Здесь попытки обойти мнение большинства если и удадутся, то лишь кратковременно. А на дальнюю перспективу такой подход точно будет вредоносным.

Упорство в навязывании современному российскому обществу особенного отношения к фигуре Карла Маннергейма помимо внешнеполитических мотивов, ориентированных на Финляндию и Западную Европу в целом, имеет, как мне видится, и явную промонархическую составляющую. Это вопрос номер два, который тоже требует прояснения.

В музее Маннергейма в Хельсинки посетителям из России настойчиво подчёркивают, что Маннергейм всю жизнь был предан последнему российскому императору, чей портрет он якобы держал на своём рабочем столе. Маннергейм мог любить Николая II, а мог с уважением относиться к Ленину, из рук которого финны, наконец, получили долгожданную независимость. Что это меняет в вопросе об его участии вместе с Гитлером в войне на уничтожение против нашей страны и, в первую очередь, в блокаде города на Неве?

В силу привязанности к дореволюционной России Маннергейм был сторонником скорейшего заключения мира с СССР в 1944 году, — говорят нам? А по-моему, в этой позиции, когда исход войны был уже ясен, нет ничего удивительного: естественное стремление к самосохранению — и личному, и общенациональному. Маннергейм за неё получил от Сталина спокойную и комфортную старость — достаточно.

Особенное отношение к служилым людям из Европы при русском дворе — это, надо сказать, давняя петербургская традиция, идущая от Петра I. В Ленинграде установку такой доски представить невозможно. Ленинград и Маннергейм несовместимы. А Петербург и Маннергейм? Наверное, если выхолостить из Петербурга всё ленинградское, то их можно будет с натяжкой совместить. Но надо ли это делать такой ценой?

Гражданская война закончилась в нашей стране в 1921 году, причём известным образом. 22 июня 1941 года те, кто не согласился с победой Советской власти, получили возможность достойно признать это, встав на защиту Родины. Те, кто вместе с её смертным врагом пошёл против неё человеконенавистническим походом, поставили себя в положение не противников Советской власти, а предателей и врагов своего народа.

В эту категорию врагов ещё раньше перешёл и Маннергейм. Все попытки доказать иное, тем более внедряя его в качестве достойной почитания фигуры русской истории, приведут не иначе как к продолжению гражданского противостояния. Кому это нужно?