Ильшат Мухаметьянов ИА REGNUM
Погром

— На Канатной евреев бьют, — наконец выговорила Дуня еле слышно, — погром…

— Не может быть! — вскрикнула тетя и села на стул, держась за сердце.

— Чтоб мне пропасть! Чисто все еврейские лавочки разбивают. Комод со второго этажа выбросили на мостовую. Через минут десять до нас дойдут…

— Что вы делаете, Дуня?

Но она, не отвечая, уже бегала по комнате, собирая иконы. Она суетливо расставляла их на подоконниках лицом на улицу и подкладывала под них стопки книг, коробки, цибики из-под чаю, — все, что попадалось под руку. Отец растерянно следил за ней:

— Я не понимаю… Что вы хотите?

— Ой, барин, да как же? — испуганно бормотала она. — Да как же? Разбивают евреев… А русских не трогают… У кого на окнах иконы — до тех не заходят!

Вдруг лицо отца исказилось.

— Не смейте! — закричал он высоким, срывающимся голосом и начал изо всех сил дробно стучать кулаком по столу. — Не смейте… Я вам запрещаю!.. Слышите? Сию же минуту прекратите… Иконы существуют не для этого… Это… это кощунство… Сейчас же…

Круглые крахмальные манжеты выскочили из рукавов. Лицо стало смертельно бледным, с розовыми пятнами на высоком лепном лбу. Никогда еще Петя не видел отца таким: он трясся и был страшен. Он бросился к подоконнику и схватил икону. Но Дуня крепко держала ее и не отпускала.

— Барин!.. Что вы делаете?.. — с отчаянием кричала она. — Они же всех чисто поубивают! Татьяна Ивановна! Ясочка! Чисто всех побьют! Ни на что не посмотрят!..

— Молчать! — заорал отец, и жилы у него на лбу страшно вздулись. — Молчать! Здесь я хозяин! Я не позволю у себя в доме… Пускай приходят! Пускай убивают всех!.. Скоты!..

Так описывает еврейский погром глазами русского мальчика в Одессе В. Катаев в романе «Белеет парус одинокий». Он произошел уже через 2 года после кишиневского.

Соломон Кишиневский. На Старопортофранковской улице после погрома. 1905

За время соседства христианского и еврейского народов, отношения сложились скорее соседские. И были они далеко не безоблачными. Основных поводов для ненависти было два. Во-первых, классическое еврейское ростовщичество — евреи давали деньги в рост, и большинство крестьян, даже землевладельцев, были у них в долгу. Евреи также занимались так называемой «ссыпкой хлеба». Иными словами — покупкой пшеницы с возов у крестьян, которые привезли ее в Кишинев в базарный день. Случаи обмана и мошенничества со стороны евреев были в порядке вещей.

Первый день Кишиневского погрома совпал с первым днем христианской Пасхи 6 апреля. Многие увидели в этом не просто совпадение. Когда отец Иоанн Кронштадтский из газет узнал о погроме, он воскликнул: «Какое тупоумие русских людей! Какое заблуждение! Какое неверие! Какое непонимание величайшего христианского праздника!» Позже он говорил в проповедях: «Страшись, христианин, страшись обижать священное, хотя и отвергнутое племя! Страшная божья казнь постигнет тех злодеев, которые проливают кровь родственную богочеловеку, его пречистой матери и пророкам!»

Но местный кишиневский архиерей в этот день не стал менять привычного «пасхального расписания». Он поздравлял первых чиновников губернии, его угощали. А тем временем на улицах города текла кровь. Это был второй — самый ужасный день погрома. В первый день били стекла в окнах еврейских домов: молодые люди, подростки, шли по улицам и бросали все, что видели в окна. Потом обратили внимание на имущество — его выбрасывали на улицу и крушили, к вечеру разошлись по домам. В первый день власти делали худшее из того, что могли бы — они бездействовали… И погромщики ощутили себя хозяевами города. На следующий день по городу разнесся слух, что из Петербурга «дали добро», и власти не будут препятствовать. Вот тогда и началась настоящая кровавая оргия.

После погрома в Кишиневе

Несколько озверевших толп двигалось по разным районам города, сметая по пути все еврейское: и копеечные лавки, и бедные дома, и особняки. На глазах полицейских патрулей начались убийства: мужчин, женщин, детей. За людьми охотились, их ловили, загоняли в ловушки. Доставали из чердаков, из погребов, сбрасывали с крыш, добивали и оставляли лежать в весенних лужах. Всего во время погрома было убито около 50 человек, искалечено около 600, повреждена треть всех домостроений города. Как и из описания Владимира Короленко, так и из официального акта о Кишинёвском погроме стало понятно, что убийцы и жертвы часто хорошо знали друг друга.

Потрясенный Кишиневским погромом Короленко, посетивший город спустя два месяца после событий написал в своем знаменитом очерке «Дом 13»: «О защите нечего было и думать: в доме было только 8 мужчин; городовой № 148, не получив никаких приказаний, сидел на тумбе, а два патруля стояли в переулках выше и ниже разрушенного дома. А в толпе уже совершалось загадочное нарастание стихийного процесса, при котором из-под тонкого налета христианской культуры прорываются вспышки животного зверства. Разгром был в разгаре: окна были выбиты, рамы сорваны, печи разрушены, мебель и посуда обращены в осколки. Листки из священных книг валялись на земле, горы пуху лежали во дворе и кругом дома, пух носился по воздуху и устилал деревья, как иней… Среди этого безумного ада, из грохота, звона, дикого гоготания, смеха и воплей ужаса, — в громилах просыпалась уже жажда крови. Они бесчинствовали слишком долго, чтобы остаться людьми».

Жертвы Кишиневского погрома

Виновником Кишинёвского погрома общественность назначит не местные власти, а министра внутренних дел Плеве. На самом деле известие о кишиневском погроме явилось для министра Вячеслава Плеве полной неожиданностью. Плеве не был лучшим другом всех евреев, но и антисемитом он тоже не был. Он был российским бюрократом. Когда-то при Александре III-ем он сумел остановить волну народовольческого террора. И теперь не собирался капитулировать перед теми, кто убил его предшественника — министра Сипягина. И прежде всего он возмутился бездействием местной власти. Были уволены: бессарабский губернатор, полицмейстер и начальник местного охранного отделения. Инструктируя нового, Плеве упомянул: «Подобные явления совершенно недопустимы!»

Для расследования обстоятельств дела в область был направлен директор департамента полиции Лопухин, о либеральных взглядах которого всем было прекрасно известно. Новый губернатор князь Сергей Урусов (тоже либерал) позже напишет в своих мемуарах: «О Бессарабии я знал в то время столько же, сколько о Новой Зеландии, если не меньше. Кишинев мне был знаком только по названию, да еще потому, что газеты долгое время сообщали подробности о знаменитом еврейском погроме 7−9-го апреля 1903 г.[по старому стилю]. В заграничных изданиях открыто обвиняли русское правительство в устройстве этого погрома и даже приводили письмо, будто бы написанное министром Плеве губернатору фон-Раабену, с прозрачным намеком не препятствовать действиям погромщиков. Все эти известия, в свое время, скользнули в моей памяти, не оставив в ней почти никакого следа. Евреями я не интересовался, о положении их и специальных законах, их касающихся, я ничего не знал, а известие об участии правительства в организации погрома считал глупым или злонамеренным вымыслом».

Американская литография 1905 года, выпущена после еврейских погромов в Российской империи с требованием прекратить погромы

Реальным виновником погрома можно точно считать единственную ежедневную кишинёвскую газету «Бессарабец», возглавляемую известным антисемитом П. А. Крушеваном. Все ее статьи в основном сводились к следующему: «Виноваты жиды!»

Еврейская интеллигенция напрямую не винила власти в случившемся. Известный врач Лившиц, еврей, лечивший всю кишиневскую верхушку, пытался втолковать за одним из застолий: «Технически власти, конечно, не виноваты. Но мораль, укоренившаяся в Петербурге, такова, что крайне правый шовинист, всегда ярый юдофоб, находит благосклонное к себе отношение — от министра до городового включительно. Вот почему эти элементы действуют безнаказанно и смущают дегенеративные отбросы интеллигенции и черни». Мудрый доктор пытался убедить кишиневскую элиту в необходимости диалога: «Что будет — я не знаю, и никто не знает. Я только знаю, чего не будет: погромов не будет, не будет бешеного антисемитизма, не будет подозрительности. Я даже скажу, чего можно будет ожидать — того, что в русской культуре будет больше Левитанов». Но к культурному диалогу не была в то время готова ни русская, ни еврейская интеллигенция.

Сергей Витте писал в мемуарах: «Еврейский погром в Кишеневе, устроенный попустительством Плеве, свел евреев с ума и толкнул их окончательно в революцию. Ужасная, но еще более идиотская политика!..» Годом позже, заключив выгодный мирный договор с Японией, будущий граф «полусахалинский» вез из Портсмута письмо от президента США Рузвельта (Теодора) российскому императору. В письме президент вежливо выражал недоумение, как в столь цивилизованной стране могут дискриминировать людей по национальному или религиозному признаку (уже зарождалось еврейское лобби), но царь не удостоил президента ответом. В результате США не позволили вступить в силу взаимовыгодному торговому договору с Россией. Это были первые попытки ввода санкций по политическим мотивам со стороны США.

Американская литография 1903 года, выпущена после Кишиневского погрома «Кишинев должен заплатить за это. С процентами.»

Для еврейской молодежи в ту пору единственным способом вырваться из черты оседлости было получение образования или приписка к ремесленному цеху. Но в высших учебных заведениях с 1880-х годов действовала процентная норма: допустимый максимум студентов-евреев (3% в столицах, 5% в прочих городах, 10% в черте оседлости). А ремесленные цехи во всех городах черты оседлости, кроме Одессы, в 1880-х были распущены.

К слову сказать, больше всех евреев «хозяин земли русской» ненавидел самоуверенного «одэссита» Витте, женатого на еврейке. Во времена Александра III-его дела обстояли проще: «По мне, женитесь хоть на козе. Лишь бы дело шло», — гласила резолюция императора. Но теперь многие из проверенных временем людей превратились в «неблагонадежных», и неважно, что Витте каждый раз, засучив рукава, брался вычищать такие выгребные ямы государства, на которые иные представители петербургской «белой кости» и смотреть боялись.

В 1905 году по стране идут еврейские погромы. В декабре к царю явились делегаты от «черносотенцев» с заявлением о том, что ждут созыва Думы для избрания депутатов из своих рядов. Государь произносит: «Я рассчитываю на вас, господа». Витте не раз предупреждал о недопустимости еврейских погромов. На что Николай II-ой отвечал: «Но ведь жиды сами виноваты». К слову, черносотенные организации существовали на государственные бюджетные деньги из дворцового фонда — средства, предназначенных на личную безопасность царской семьи. Ежегодно до 15 000 золотых рублей передавались на нужды главы русских черносотенцев Пуришкевича, плюс к этому он получал деньги из секретного фонда полиции.

На погромы, московский бунт 1905-ого года и массовые волнения Витте зловеще отреагировал: «Русскому обществу, недостаточно проникнутому инстинктом самосохранения, нужно дать хороший урок. Пусть обожжется; тогда оно само запросит помощи у правительства». Сергей Юльевич не хотел быть пешкой в руках черносотенцев, и подал в отставку.

Самюэль Гиршенберг. На еврейском кладбище в Лодзи. 1892

Когда следующего Председателя Совета министров Российской империи Петра Столыпина все-таки удалось (после 11 неудачных попыток) убить в киевском театре в 1911 году, к министру Коковцеву подошел один из депутатов Госдумы: «А ведь из-за вас пропал шанс ответить на выстрел Багрова хорошим еврейским погромчиком!»

Еще в 1906-ом году Столыпин предлагал членам Совета министров серьезно обсудить еврейский вопрос, т.к. сохраняющиеся ограничения способствуют революционным настроениям в молодежной еврейской среде. О еврейском равноправии речь, естественно, не шла, но решено было приступить к изменению законодательства. К своему удивлению Столыпин получил журнал заседания Совета не утвержденным. Резолюция Николая II-ого гласила: «Возвращаю Вам журнал по еврейскому вопросу не утвержденным… Несмотря на самые убедительные доводы в пользу принятия положительного решения по этому делу, — внутренний голос все настойчивее твердит мне, чтобы я не брал этого решения на себя. До сих пор совесть моя никогда меня не обманывала. Поэтому и в данном случае я намерен следовать ее велениям».