Илья Репин. Бурлаки на Волге (фрагмент). 1870-1873

Почти столетняя борьба заговорщиков и революционеров против абсолютной монархии — самодержавия — в России увенчалась успехом. Борьба превратила — при массовой поддержке образованного и либерального общества — радикальный лозунг революции «Долой самодержавие!» в «русскую народную поговорку», о которой городские простаки говорили полиции в глаза и с победной усмешкой. Самодержавие в конце 1905 года было в России очень непопулярным — оно, надо признать, сделало всё возможное для того, чтобы стать непопулярным, оттолкнуть от себя народное большинство и развязать ему руки для стихийного и разрушительного протеста.

В октябре борцы победили — царь отступил, даровав своему народу полный комплект политических свобод. Этот набор свобод политическая либеральная оппозиция в первое время даже сочла почти готовой Конституцией, надеясь на превращение царя в декоративную власть. Но этого не случилось. Для 90%-ного большинства жителей России эта «Конституция» не дала ничего, ибо оно хотело не политических свобод, а социальных достижений. Политическая свобода не давала и не могла дать 8-часового рабочего дня для пролетариата и земли для крестьянского большинства. И главная революция была впереди.

Смотрите галерею карикатур, посвященных событиям 1905 года

Манифест 17 октября был опубликован на пике забастовочного процесса в ходе революции 1905 года — во время Всероссийской политической стачки, в которой участвовали 2 млн человек: фабрично-заводские рабочие, железнодорожники, десятки тысяч рабочих горной и горнозаводской промышленности, служащие, учащиеся. В крупных городах прекратили работу фабрики, заводы, транспорт, электростанции, почта, телеграф, учреждения, магазины, учебные заведения.

Власть пыталась сорвать забастовку репрессиями: 14 октября петербургский генерал-губернатор Д.Ф.Трепов указал войскам и полиции «…холостых залпов не давать и патронов не жалеть». Однако сорвать стачку не удалось: армия колебалась, в результате достаточных для подавления революции сил в распоряжении правительства не оказалось. Сложилась ситуация, когда, по словам В.И.Ленина, «царизм уже не в силах подавить революцию», а «революция еще не в силах раздавить царизм».

В этой ситуации С.Ю.Витте, считавший, что конституционные уступки спасут самодержавие, предложил Николаю II разработанный им манифест. В манифесте было обещано «даровать» народу «незыблемые основы гражданской свободы», неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов; привлечь («в меру возможности») к выборам в Государственную думу те слои населения, которые были лишены избирательных прав (главным образом рабочие, городская интеллигенция); признать думу законодательным органом, без одобрения которого никакой закон не может войти в силу.

Либеральная буржуазия и либеральная интеллигенция отреагировали на Манифест 17 октября восторженно: с их точки зрения цель революции была достигнута. Однако большевики пытались разоблачать лживость манифеста и убедить общество, что манифест — только тактический маневр, который не решает целей революции. Известно, что на митинге в день опубликования Манифеста Л. Троцкий сказал: «Царский манифест — всего лишь клочок бумаги. Его нам сегодня дали, а завтра порвут в клочки, как это сделаю я сейчас!» — и демонстративно разорвал документ.

19 октября (1 ноября по новому стилю) новое правительство — Совет Министров — возглавил Витте. Д.Ф.Трепов был уволен в отставку. 21 октября (3 ноября) правительство амнистировало политических заключенных, за исключением осужденных за терроризм, а 24 ноября (7 декабря) отменило цензуру.

Тем не менее, все эти меры не принесли стабилизации политической ситуации — началось новое обострение, усиление антиправительственных выступлений, с одной стороны, и черносотенных погромов — с другой. Нарастало революционное движение: в ноябре-декабре 1905 года бастовало 1,3 млн рабочих, только в ноябре было 796 крестьянских выступлений, усиливались волнения в армии и на флоте.

В декабре в Москве началось вооруженное восстание, которое поддержали 100-тысячной стачкой рабочие Петербурга. Правительство перебросило в Москву воинские части из других городов (московские были ненадежны) и разгромило восставших силой оружия с применением артиллерии. Подавив декабрьские вооруженные восстания, правительство попрало «конституционные» обещания, данные в Манифесте 17 октября.

***

В Советском Союзе о Манифесте 17 октября большинство узнавали в раннем детстве, на худой конец — в младшем школьном возрасте — из книги В. Катаева «Белеет парус одинокий». И навсегда запоминали, что Манифест 17 октября — это какой-то ужасный обман, подлог, афера. Конечно, изучение истории потом вносило в это представление какие-то новые краски, однако до конца его не разрушало — вероятно, впечатления от Манифеста в день его обнародования, наверняка списанные Катаевым с натуры, были очень красноречивыми. И создавали в целом верное представление.

Вот начало главы «Высочайший Манифест» из повести В. Катаева «Белеет парус одинокий»:

Божьей милостью Мы, Николай Второй, Император и Самодержец Всероссийский, Царь Польский, Великий князь Финляндский, прочая, и прочая, и прочая.

Смуты и волнения в столицах и во многих местностях Империи Нашей великой и тяжелою скорбью преисполняют сердце Наше. Благо Российского Государя неразрывно с благом народным, и печаль народная — его печаль. От волнений, ныне возникших, может явиться глубокое настроение народное и угроза целости и единству Державы Нашей.

Великий обет Царского служения повелевает Нам всеми силами разума и власти Нашей стремиться к скорейшему прекращению столь опасной для Государства смуты…

Петя не без труда дочитал до этих пор, спотыкаясь на трудных и туманных словах: «преисполняют», «ныне возникших», «повелевают», «скорейшему прекращению», и на множестве больших букв, торчавших из строчек вопреки всяким правилам правописания в совершенно неожиданных местах, как обгорелые пни на пожарище.

Мальчик ничего не понял, кроме того, что царю, наверное, приходится плохо и он просит по возможности ему помочь, кто чем может.

Признаться, мальчику в глубине души даже стало немножко жаль бедного царя, особенно когда Петя вспомнил, что царя стукнули по голове бамбуковой палкой.

Но почему же все вокруг радуются и развешивают флаги — это было непонятно. Может быть, что-нибудь веселое написано еще дальше? Однако у мальчика не хватило прилежания дочитать эту грустную царскую бумагу до конца.

Впрочем, мальчик заметил, что почти каждый подходивший к афишке первым долгом отыскивал в ней в середине место, которое почему-то всем особенно нравилось. Это место каждый непременно читал вслух и с торжеством оборачивался к остальным, восклицая:

— Эге! действительно — черным по белому: даровать неприкосновенность личности, свободу совести, слова, собраний и союзов.

При этом некоторые, не стесняясь тем, что находятся на улице, кричали «ура» и целовались, как на пасху. Тут же мальчик оказался свидетелем сцены, потрясшей его до глубины души.

К толпе подкатили дрожки, из которых проворно выпрыгнул господин в совершенно новом, но уже продавленном котелке, быстро прочитал, приложив к носу кривое пенсне, знаменитое место, затем трижды поцеловал ошалевшего извозчика в медно-красную бороду, плюхнулся на дрожки и, заорав на всю улицу: «Полтинник на водку! Гони, скотина!», пропал из глаз так же быстро, как и появился.

Словом, это был во всех отношениях необыкновенный день.

Тетя сияла. Папа сиял. Павлик громыхал в коридоре, играя в «свободу», причем перевернутые и расставленные в ряд стулья он почему-то накрывал ковриком и ползал под ними, нещадно дуя в трубу, без которой, к общему ужасу, не обходилась ни одна игра.

Но сегодня мальчика никто не останавливал, и он возился в полное свое удовольствие.

Каждую минуту со двора прибегала Дуня, взволнованно сообщая свежие городские новости. То у вокзала видели толпу с красным флагом — «не пройдешь!». То на Ришельевской качали солдатика: «Он, бедненький, так и подлетает, так и подпрыгивает!» То народ бежал со всех сторон к участку, где, говорят, выпускают арестованных. «Одна женщина бежит с девочкой на руках, а у самой аж слезы из глаз капают и капают». То возле штаба поставили караул из юнкеров — никого посторонних до штабных солдат не пропускают, даже от окон отгоняют. А вольный один все-таки успел подбежать к окну, стал на камень и как закричит: «Да здравствует свобода!» А те солдаты ему из своих окошек обратно: «Да здравствует свобода!»

Вечером пришли гости, чего уже давно не бывало: папины сослуживцы, тетины знакомые курсистки. Вешалка в передней покрылась черными пальто, мантильями, широкополыми шляпами, каракулевыми шапочками пирожком.

Слово «конституция» то и дело раздавалось из столовой среди раскатов чужих басов и серебряного дилиньканья чайных ложечек.

Петя заснул под шум гостей, которые разошлись необыкновенно поздно — наверное, часу в двенадцатом.