Иван Крамской. Христос в пустыне. 1872

Итак, «червь сомнения», грызущий человека, рано или поздно ставит крайний, предельный вопрос. Он может быть сформулирован по разному. В общих же чертах звучит так: а что, если все это выдумка? (см.: Что мы знаем о явлении Бога людям). Но церковь же и позиционирует себя как ответчика на «все конечные вопросы бытия». То есть, если у человека эти конечные вопросы завелись, то должен быть найден ответ. Проблема в том, что этот самый предельный вопрос заводится обычно как раз во время пребывания в Церкви. Во время самого глубокого, так сказать, погружения. Об этом сообщают аскеты и архиереи, у кого рука дотягивается до того, чтобы постараться «честно изложить свой духовный поиск». Не всегда, правда, конкретно, обычно общими словами и виде поучения, но понять о чем речь не сложно (например, беседа митрополита Антония Сурожского «Вопрошание и сомнение»).

Верующие держатся за слова. И боятся утратить веру в слова. Слова же понимают исключительно как сочетание букв. Раз написано в древней книге, где все вероучение, как принято думать, содержится, значит, так оно и есть. Тем самым люди демонстрируют свою веру в неявленного Бога. Неважно даже, что слова вычитываются из Нового Завета, где все эти слова про явление. Бог неявленный — это Бог вычитанный, по чужим историям засвидетельствованный. А что такое явленный? Сказано апостолом, что Христос явил. Но опять же — кому явил и когда? На чем ударение, на факте явления? Но оно же было давно, изложено в каких-то непонятных обрывках. Пошел туда — чудо, пошел сюда — снова чудо, сказал притчу — тем более чудо. Притчи все простенькие до безобразия, а читают их в Церкви самым торжественным тоном, распевно, ну как же, слова Бога. Если бы Вася какой-нибудь сказал тоже самое, никто бы и не запомнил, и не записал. Да и записывая, поди, половину перепутали да присочинили.

В словах — сплошные противоречия. Если читать не распевно и прослушав еще после на эту тему шаблонную проповедь, а вдумчиво, попробовать понять, то в самих словах ответа нет и не отыскивается. Из всей суммы слов понимание не складывается, точнее, складывается очень разрозненное и двусмысленное. Присовокупить к этому еще и Ветхий Завет — то вообще ужас. «Кто Божественное Писание все до конца поймет, тот ума лишится!», — вспоминал Василий Розанов дедовы слова в предисловии к «Людям лунного света». И скажите что неправда. Многим даже «всего до конца» не надо. А как же быть с Богом явленным? Если явился 2000 лет назад один раз, как сказано, а остальное только по книгам. Читаем и верим. Больше вариантов нет?

«Явление» же как понимается. Что надо глазами, ушами или еще какими чувствами увидеть, услышать, осязать. Аскетика в некотором роде взялась заполнить этот пробел, понимая, что раз больше явлений до конца времен не будет, то надо самим прорываться. Мысль, между прочим, не такая и плохая, но горы методической макулатуры написали все в обход понимания того, каким богоявление должно стать для человека в реальности. Богоявление в аскетике свелось к контакту. Вымолить контакт, выслушать сообщение, просветиться. Павел апостол писал, что вера тщетна, то есть пуста, не имеет стимула, если Христос не воскрес. Но для Павла вопрос явления не стоял, он был по сути современником. Однако прежде чем разбираться, воскрес или не воскрес, возникают другие вопросы. О самом явлении. Да и о Павле тоже. Кто он такой? Если уж рубить с плеча этот наш предельный вопрос, то в самом деле — кто он такой, чтобы верить тому, что он написал? Да и вообще был ли Павел?

Верующие вообще-то очень не любят такую постановку вопроса. Они верят, что априори Павел был. И все остальное тоже было. Было и все, надо же во что-то верить. Вопрос, между тем, перед ними все равно стоит или лежит в самой глубине, но они его не любят. Потому что они верят в слова, зацепившись за них, предположив «раз и навсегда», что слова правдивы. Это решение, «раз и навсегда» согласиться считать всю историю правдивой, и есть для большинства людей единственной опорой. Довольно слабой, надо сказать. Вероучение организовано так, что похоже на соскабливание с поверхности кожуры. Цитаты мусолятся, а о чем цитаты, не важно. Важно, что это стенограмма божественных слов, вес их огромен, даже если непонятен. Даже чем непонятней, тем весомей. Вот, мол, как Бог сказануть может. Ничего непонятно.

Но как сами апостолы ощущали богоявление? Не в том смысле, что «два в одном», а в очевидном соответствии миссии с интуицией жизни и ее содержания правды. Не так, как представляется некоторым, что от Христа какая-то «мощная божественная энергия исходила», а апостолы шли на Ним, исключительно повинуясь это неземной силе. Энергия-то, действие, то есть, конечно, исходила. Но в чем она заключается? Утраченное богоявление — оно вообще в чем проявляется, можно ли прочесть и понять без всяких усилий, что не история вся эта достоверная, а достоверно учение, закрытое историей? Евангелисты ведь, по сути, не записывали учение. Евангелия, книги Нового Завета — это биография, наложенная поверх учения, которое записывающим было понятно. К учению лишь приложили историческую справку о том, в каких условиях это происходило. Отрывки учения тоже содержатся, но понятны только с ним уже знакомому. Ведь когда пишут биографию какого-нибудь ученого, никто же не пересказывает все формулы, которые он открыл, считается, что это и так ясно. Формулы открыты, можно пользоваться. А биография отдельно, она о другом. И тут тоже самое.

Все, что написано в Евангелии, написано для тех, для кого богоявление не прерывалось, будучи состоявшимся раз и навсегда, оно очевидно без всяких записей, осмыслено и люди его плодами пользуются. И значит история вся записанная имеет значение вторичное, она справка, напоминалка тем, кому Бог явлен, открыт. То есть, понятен. А если совсем просто — в этой истории можно снова узнать явленного Бога. Но что является хранителем учения, то есть, богоявления? Слов недостаточно, аскетика скорее о технике контакта, очень сомнительной, чем о богоявлении, так что же там остается? Об этом в следующий раз.