1915-й: Россия против Болгарии в защиту Сербии
Осенью 1915 г. все более угрожающим стало положение на сербо-австрийском фронте. Сразу же после подписания военной конвенции в Плесе Вена и Берлин приступили к сбору на Балканах группировки в составе четырех армейских корпусов. Из 10 дивизий 7 были германскими. 3 (16) сентября 1915 г. командующий группой генерал-фельдмаршал Август фон Макензен получил директиву кайзера: «Сербская армия должна быть решительно разбита, связь между Белградом, Софией и Константинополем — открыта и обеспечена». Подготовкой наступления занималась группа немецких офицеров под командованием подполковника Рихарда Хенша. Работа была проведена в лучших традициях германской штабной культуры. Каждая позиция батареи, каждая возможная позиция для понтонной переправы, для сбора войск или их запасов была установлена, мосты и другие материалы для переправы, боеприпасы и продовольствие, все было подготовлено. Концентрация и подготовка к наступлению проводились в обстановке полной секретности. Сербское командование не смогло вовремя распознать приближение опасности.
Впрочем, даже при этом начальник штаба Верховного командования сербских вооруженных сил воевода Радомир Путник не мог выделить сколько-нибудь значительного отряда для вторжения в Болгарию. Осуществлять вторжение силами, задействованными для охраны железной дороги в Македонии, сербы не могли. Единственное, что они действительно могли сделать, — это попытаться максимально использовать время для подготовки к наступлению болгар. К сербо-болгарской границе была передислоцирована вся сербская тяжелая артиллерия, за исключением двух 140-мм гаубиц, двух русских 140-мм и одного 165-мм орудия, двух французских 140-мм и двух английских 4,7-дюймовых орудий, которые были оставлены в Белграде. К болгарской границе были переведены и незначительные резервы сербской пехоты.
Смысл этих мер был очевиден, Путник надеялся остановить болгарское наступление, максимально используя преимущество, которое ему давало спокойствие под Белградом. Даже если бы обстановка на австрийском направлении не вызывала никаких опасений, резервов для глубокого вторжения у Белграда не было. Без выступления Румынии или Греции, без существенной поддержки со стороны России, Англии и Франции наступление против Болгарии становилось для сербов бессмысленным. Как позже отмечал Путник: «Наши противники — не дети. Они знали, как надо воевать. Их тактика была бы такой — отступление, пока им на помощь не придут союзники. Мы не имели сил, чтобы играть в войну, особенно когда началось австро-германское нападение». Союзникам Белграда оставалось одно — пытаться сделать невозможное, то есть остановить действия Кобурга — Радославова дипломатическими средствами.
Русская разведка Болгарии установила непосредственное участие в организации проведении мобилизации в этой стране офицеров Центральных Держав. 20 сентября (2 октября) С. Д. Сазонов поручил русскому посланнику в Софии А. А. Савинскому предъявить болгарскому правительству ультиматум: в 24 часа удалить из армии германских и австрийских офицеров и прекратить сосредоточение войск на сербской границе. В случае отказа сотрудники миссии и консульств должны были покинуть страну. Документ был практически немедленно опубликован, его копии отправлены в Париж, Лондон, Ниш, Афины и Бухарест. Англия воздержалась от поддержки ультиматума, считая его бесполезным. Против этого шага выступил и Савинский, надеявшийся на то, что рост недовольства политикой Радославова может привести к формированию коалиционного кабинета и смене политического курса Софии. Из-за болезни посланника (с 19 сентября (1 октября) у Савинского начались приступы аппендицита) ультиматум был вручен В. Радославову только 4 октября.
Документ гласил: «События, происходящие в Болгарии, свидетельствуют об окончательном решении правительства Фердинанда отдать судьбу страны в руки Германии. Присутствие германских и австрийских офицеров в военном министерстве и штабах армии, сосредоточение войск в пограничной Сербии области, широкая финансовая помощь, принимаемая софийским кабинетом от наших врагов, не оставляют сомнения в том, против кого направлены нынешние военные приготовления болгарского правительства. Державы Согласия, принявшие близко к сердцу обеспечение чаяний болгарского народа, неоднократно предостерегали г. Радославова, что всякое враждебное действие против Сербии будет сочтено ими как направленное против них самих. Уверениям, расточавшимся в ответ на эти предупреждения главою кабинета, противоречат факты. Представитель России, связанной с Болгарией неувядаемой памятью ее освобождения от турецкого ига, не может оставаться в стране, в которой готовится братоубийственное нападение на союзный славянский народ».
Ночью 22 сентября (4 октября) последовал ответ правительства Радославова: «Судьбы Болгарии всегда были заботливо охраняемы болгарским народом и направляемы ответственными правительствами. Царское правительство самым энергичным образом протестует против приписываемого ему обвинения, что оно передало судьбу страны в германские руки. Болгарское правительство отрицает самым категорическим образом присутствие германских и австрийских офицеров в военном министерстве и разных штабах армии, хотя и убеждено, что отдельные случаи приема на службу в армию иностранных офицеров ни в каком случае не могли быть сочтены ни за неприязненный акт, ни за такой, который посягал бы на независимость и нарушал суверенные права Болгарии. После данных уже объяснений касательно мобилизации болгарской армии заключение, выведенное ультиматумом из того обстоятельства, что болгарское правительство прибегало к кредиту частных, будто и германских, банков для выполнения — в трудные для страны минуты при неимоверно тяжелых условиях кредита, — долговых обязательств заграницей и по отношению к Императорскому Правительству, — не только неосновательно, потому что это вменяется в долг всякому правительству, которое дорожило бы добрым именем Болгарии, но и явно тенденциозно. Угрожая покинуть Болгарию, если в 24-часовой срок болгарское правительство не порвет открыто сношений с противною России группою воюющих держав, Императорский посланник призывает Болгарию выйти из нынешнего ее нейтралитета, воздействие которого в пользу союзников России бесспорно. Нет сомнения, что, продолжая свою настоящую политику, Болгария совершенно не в силах воздействовать на отмену принятого Императорским Правительством решения. Ей остается с сокрушенным сердцем искренно пожалеть, что положенные до сих пор болгарским народом и правительством усилия к тесному единению с братской Россией рушатся не по ее почину и инициативе».
Итак, первой реакцией Софии была попытка представить русский демарш как покушение на вмешательство во внутренние дела Болгарии и переложить ответственность за выход страны из нейтралитета на Россию. Позже болгарский премьер-министр признал, что действует по соглашению с Германией и что его страна собирается напасть на Сербию. Тем не менее он заявил, что ничего не замышляет против великих держав Антанты, и отклонил всякую ответственность за дальнейшие события. Союзники совершенно верно истолковали этот ответ как лицемерный. В день его получения русский, французский и английский дипломатические представители получили свои паспорта.
Перед отъездом французский посол получил аудиенцию у Фердинанда. Тот заявил, что «как француз» (матерью Фердинанда была дочь Луи-Филиппа Орлеанского) очень сожалеет о войне, которая принесла столько страданий Франции. Поскольку далее последовали рассуждения о неизбежности победы Германии (очевидно, Фердинанд внезапно почувствовал себя немцем), Панафье прервал встречу. Британский посол вообще отказался от всяческих прощальных визитов. Двуличие царя болгар и его стремление на всякий случай угодить и другим потенциально неизбежным победителям было слишком хорошо известно. Утром 8 октября члены миссий Антанты покинули болгарскую столицу. Специальный поезд перевез их в Дедеагач, где дипломаты и члены их семей были приняты на борт итальянским судном «Румыния», которое под конвоем французского миноносца направилось в Салоники. В Софии остался лишь недавно перенесший операцию Савинский.
5 октября, в годовщину начала I Балканской войны, болгарские части начали обстрел сербов на границе, 11 октября болгарская армия перешла к масштабному вторжению, причем официально война была объявлена только 12 октября. 5 октября 1915 г. массивной артиллерийской подготовкой, в которой приняло участие 170 тяжелых орудий и 420 тяжелых минометов, началось австро-германское наступление на Сербию. В его центре оказалась сербская столица. За 24 часа по городу было выпущено не менее 48 000 снарядов. Первыми вступили в бой два русских 140-миллиметровых орудия, расположенные в старой крепости Белграда. Вскоре они были выведены из строя.
На следующий день при поддержке мониторов австро-германские войска начали переправу через Дунай. Австро-венгерская флотилия имела девять таких кораблей, имевших на вооружении 120-милимметровые орудия и гаубицы, позволявшие производить обстрел навесным огнем. Кроме того, в составе флотилии были миноносец, минный транспорт, 2 тральщика, 6 разведывательных судов, 3 парохода и другие вспомогательные суда. На Дунае она практически не имела равносильного противника и оказывала энергичную помощь в наступлении. Еще день потребовался артиллерии противника, чтобы заставить замолчать два английских орудия. Попытки сербской пехоты сдержать наступавших пулеметами подавлялись огнем австрийских кораблей, которые могли почти вплотную подходить к берегу. Старая турецкая крепость, по словам командира австро-венгерской дивизии, была похожа «на дымящуюся груду развалин».
1(14) октября был издан Манифест о вступлении Болгарии в войну. Интересно, что он был подписан не только Кобургом, но и всеми членами правительства Радославова. Монарх явно стремился разделить ответственность за свое решение с амнистированными им политиками. Фердинанд объявлял Сербию «коварной соседкой», главной виновницей всех бед Болгарии и призывал расправиться с ней в скоротечной войне: «Наши союзники сербы были главной причиной гибели Болгарии… Европейская война идет к завершению. Победоносные армии центральных империй — в Сербии и быстро идут вперед. Призываем болгарский вооруженный народ к защите родного края, поруганного вероломным соседом, к освобождению наших родных братьев из-под сербского ига. Наше дело — правое и святое. Приказываю Нашей храброй армии прогнать неприятеля из пределов Царства, сразить вероломного соседа и освободить от ярма наших измученных сербским игом братьев».
«Давно уже стоявший под парами «болгарский поезд», — отмечала 3 (16) октября традиционно болгарофильская «Речь», — двинулся в Сербию по германскому расписанию». Организаторы произошедшего были вполне очевидны, как и их связь с Веной и Берлином. «Так как болгарский народ в большинстве своем не сочувствовал этому шагу, — отмечал американский посланник в Софии, — то ответственность за него лежала целиком на царе Фердинанде и премьер-министре Радославове». Представляется, что и они сами понимали шаткость своего положения, пытаясь максимально использовать националистические чувства болгар, которые сами и разжигали. Последствий этого решения они не боялись — война, по их мнению, клонилась к завершению, а Австро-Венгрия и Германия 4 (17) октября известили Софию о поддержке ее «справедливых требований».
5 (18) октября 1915-го Николай II подписал манифест об объявлении войны Болгарии: «Коварно подготовляемая с самого начала войны и все же казавшаяся невозможною измена Болгарии славянскому делу совершилась — болгарские войска напали на истекающую кровью в борьбе с сильнейшим врагом верную союзницу нашу Сербию. Россия и союзные нам великие державы предостерегали правительство Фердинанда Кобургского от этого рокового шага. Исполнение давних стремлений болгарского народа — присоединение Македонии — было обеспечено Болгарии иным, согласным с интересом славянства, путем. Но внушенные германцами тайные корыстные расчеты и братоубийственная вражда к сербам превозмогли. Единоверная нам Болгария, недавно еще освобожденная от турецкого рабства братскою любовью и кровью русского народа, открыто стала на сторону врагов Христовой веры, славянства, России. С горечью встретит русский народ предательство столь близкой ему до последних дней Болгарии и с тяжким сердцем обнажит против нее меч, представляя судьбу изменников славянства справедливой каре Божьей». Император был потрясен случившимся, но он все еще надеялся на то, что чувство славянской солидарности проснется в болгарском народе. «Если бы кто-нибудь сказал мне, — заявил он, — что придет день, когда потребуется подписать объявление войны Болгарии, то я бы его принял за безумца, а вот, тем не менее, этот день наступил».
В одной тональности с этими словами было выдержано и правительственное сообщение, в котором вся ответственность за случившееся возлагалась на Фердинанда: «Целый год союзники старались вырвать злосчастный болгарский народ из цепких рук поработившего его немца; Болгарии предоставлялась возможность вернуть утраченные земли и покрыть себя новой славой в общей борьбе против германского варвара; с болью в сердце доблестная Сербия приносила на алтарь единения тяжелые жертвы. Но король Фердинанд остался глух ко всяким увещеваниям. В чудовищном для Болгарии союзе с турками и немцами он отверг все предложения, клонившиеся к благу доверившей ему свои судьбы страны, и пошел войной на Сербию и ее союзников. В течение почти 30 лет Кобургский принц стоял между Россией и Болгарией. В течение этого времени Россия не переставала надеяться на просветление близкого ей народа. И ныне, когда Болгария приносится в жертву германскому коварству, Россия все еще не утратила надежды, что рука верных своим историческим заветам болгар не поднимется на сыновей русских воинов, легших костьми за Болгарию».
Вслед за объявлением войны последовали действия против болгарской общины Петрограда (она была малочисленной, около 1 тыс. чел., преимущественно мужчины). 7 (20) октября 1915 г. градоначальником ген.-м. кн. А. Н. Оболенским было сделано распоряжение о высылке в течение 3 дней всех болгарских подданных призывного возраста под надзор полиции в Ярославскую губернию, невоеннообязанные должны были покинуть Петроград в течение 2 недель. Им было разрешено выбирать себе место по своему усмотрению, но не в прилегающих к театру военных действий местностях. Разумеется, никаких действий против русско-подданных болгар (а таковых в южных губерниях России насчитывалось немало) не предусматривалось. Распоряжение Оболенского практически не выполнялось уже в первые дни. Министерство просвещения в лице министра гр. П. Н. Игнатьева выступило с инициативой оставить болгарских учащихся по месту учебы, многие болгарские подданные подали ходатайства о переходе в русское подданство, а уже 12 (25) октября распоряжение Оболенского было отменено, болгарские подданные получили все льготы, которыми пользовались славяне — подданные враждебных России государств.
В сложившейся ситуации на Балканах только вступление в войну Румынии и Греции на стороне Антанты могло компенсировать выступление Болгарии на стороне Центральных Держав. Но эти союзники Сербии по антиболгарской коалиции предпочли сохранить нейтралитет. Правда, осенью 1915 года наметилась небольшая активизация позиции Бухареста. Именно в этот период стали подтверждаться худшие опасения премьер-министра Венгрии, высказанные им накануне вручения ультиматума Сербии. Граф И. Тисса не верил в нейтралитет Бухареста, равно как и в способность румынского правительства справиться с натиском воинственного общественного мнения страны. Единственным человеком, который мог бы справиться с такой задачей, по мнению Тиссы, был старый король.
Его отсутствие стало проявляться все более чувствительным для Вены образом. С одной стороны, осенью1915 г. из 86.000 лиц, подлежащих призыву в румынскую армию, под знамена было призвано 53.000 человек, с другой — все полки румынской пехоты, как действующие (№№ 1−40), так и резервные (№№ 41−80), были переведены с трехбатальонного на четырехбатальонный состав. Эта мера существенно усиливала бы возможности армии в случае мобилизации. Вскоре, правда, эти батальоны были расформированы, и вновь их ввели только перед вступлением Румынии в войну в августе 1916 г. Тем не менее этот акт не мог остаться незамеченным в Вене, так как именно румынское правительство вновь попыталось добиться от Австро-Венгрии территориальной компенсации за свой нейтралитет.
Против этого категорически выступили военные и политики Дунайской монархии — они считали, что компенсация могла бы быть предоставлена только при условии вхождения Румынии в войну в качестве союзника Германии и Австро-Венгрии. У австрийского посла не было в этом вопросе разногласий со своим министром иностранных дел: «Румыны сунули бы такую компенсацию в карман, а позднее выступили бы против нас, чтобы добиться еще большего. Отказ от территории казался бы мне уместным ради военной поддержки, потому что раз Румыния выступила бы, это означало бы, что время ее колебаний прошло и что она прочно связала свою судьбу с нашей». Дело, конечно, было не только в нерешительности Бухареста.
Венгерские политики, с мнением которых не могли не считаться в Вене, были категорически против любых уступок в спорном районе со смешанным румыно-венгерским населением — в Трансильвании. Граф Тисса с трудом мог согласиться только с исправлением границы в районе Буковины, но этого было недостаточно румынам. Что же касается Трансильвании, то Тисса предупреждал, что если решение об уступках в этом районе все же будет принято в Вене, Будапешт ответит на это вооруженным сопротивлением. Для того чтобы охладить и без того спокойных румын и продемонстрировать им невозможность повторения 2-й Балканской войны, у берегов Констанцы появился «Гебен». Продемонстрировав свой флаг Румынии, линейный крейсер 15 октября 1915 года прибыл в Варну. На фоне успехов австро-германцев на Восточном и фронте и в Сербии это производило впечатление.
Оставалась еще одна союзница Сербии — Греция. Однако надеждам союзников на то, что она выполнит свои союзнические обязательства перед Сербией, также не суждено было осуществиться. В апреле 1915 г. премьер-министр Димитриос Гунарис начал было склоняться к мысли о возможности выступления на стороне Антанты (греческая армия в таком случае должна была предпринять наступление на Константинополь через Фракию), однако это предложение было встречено союзниками довольно прохладно, и вскоре он оставил эти планы. Трудно с уверенностью сказать, что вслед за этим должно было произвести худшее для союзников впечатление на греческое правительство — остановка их наступления на Проливах или неясность в вопросе о будущей принадлежности Константинополя.
В Греции продолжалось жесткое противостояние проантантовских и прогерманских партий, фактически расколовшее страну напополам. Летом 1915 г. могло показаться, что побеждает лагерь сторонников англо-французской ориентации во главе с Э. Венизелосом. На парламентских выборах 13 июня 1915-го сторонники его Либеральной партии получили 180 мест из 316, но сохранялась и сильная оппозиция — убежденные приверженцы Гунариса получили 89 мест, всего же противники Венизелоса получили 128 мест в парламенте. Почти сразу же после выборов началось наступление немцев и австрийцев на русском фронте, и влияние либералов стало падать. Со вступлением в войну Болгарии оно было приведено почти к нулю, и тому в немалой степени способствовала активная германская пропаганда, во главе которой стоял барон Карл Шенк цу Швейнсберг, бывший представитель фирмы Круппа на Балканах, имевший здесь значительные деловые связи.
2 (15) октября 1915 г. болгарский посланник в Греции заявил, что Болгария вступила в войну вследствие нападения на нее сербов в районе Кюстендиля. Смысл заявления был очевиден — в Софии хотели избежать войны с Грецией. В Афинах после колебаний решили, что союзные обязательства перед Белградом относились исключительно к случаю изолированного сербо-болгарского конфликта. Ввязываться в войну с Центральными Державами там по-прежнему не хотели. Венизелос, правда, оставался верным сторонником Антанты, но его влияние оказалось недостаточным. Достижения Антанты как на основных фронтах, так и в Европе выглядели гораздо более скромно, чем успехи ее противников. Все попытки повлиять на Грецию, в начале войны порывавшуюся самостоятельно осуществить операцию по захвату Константинополя, заставить ее выполнить союзные обязательства по отношению к Сербии, окончились ничем. Тогда союзники решили поставить греков перед свершившимся фактом, перебросив часть войск из Галлиполи в Сербию через территорию Греции.
Мощь удара, нанесенного по Белграду, оказалась неожиданной и для России, Франции и Англии. Что касается опасности со стороны Софии, то она воспринималась вполне адекватно. Еще накануне вступления Болгарии в войну возникла идея направлению в Сербию русской воинской части. Первоначально союзники желали присутствия русских войск на Балканах потому, что их присутствие, во всяком случае, по мнению французов, должно было повлиять на болгар. Как минимум, они хотели получить хоть самое малое количество русских солдат для охраны тыловых коммуникаций. В середине сентября 1915 г. Пуанкаре обратился к российскому императору с просьбой об отправке хотя бы небольшого русского отряда на Балканы для участия в охране Салоникской железной дороги от возможного нападения болгар.
Почти сразу после начала мобилизации в Болгарии, 24 сентября1915 г., западные союзники начали понимать недостаточность демонстраций и перешли к рассмотрению возможных действий для помощи сербской армии. Удар Макензена заставил их ускорить их этот процесс. По оценкам Британского генерального штаба, в наступлении принимало участие 450 тысяч австро-германцев, 150 тысяч болгар, возможно до 100 тысяч турок. Для противодействия им нужно было создать приблизительно равные силы, тогда как англо-французский экспедиционный корпус, по планам англичан, не мог превышать 300 тысяч человек. Французская главная квартира, совершенно верно подвергнув критике английскую оценку сил противника, сделала вывод — численность вспомогательного корпуса союзников может быть гораздо ниже предложенной Китченером цифры.
«В этот корпус, — отмечает Пуанкаре, — должны войти войска, находящиеся в Дарданеллах, так как наши ресурсы в области контингентов и снабжения не позволяют нам разбрасываться на три театра военных действий; к тому же, используя дарданелльский экспедиционный корпус на другие цели, мы избежим скандала его формального отозвания; и наконец дарданелльская экспедиция имела для нас цель установить прямое сообщение с Россией. Потерпев крушение в этой попытке, мы должны установить сообщение через Салоники и Дунай». Представляется, что Жоффр прежде всего хотел сэкономить ресурсы, а Пуанкаре — избежать скандала при отзыве армии с Галлиполи, все остальные соображения, как показали события, носили чисто декоративный характер. Тем временем наступление Макензена продолжалось.
В тот же день, когда австрийцы и германцы начали обстрел Белграда, 5 октября, первые две англо-французские дивизии — около 13.000 чел. — высадились в Салониках. Первоначально эта высадка планировалась как средство оказания помощи Венизелосу — одинокому стороннику Антанты в греческом правительстве. До последнего момента было неясно, каким будет поведение греческой армии и флота. Король Константин открыто заявлял, что одинаково боится и германской армии, и флота союзников, и, в конечном итоге, англичанам и французам пришлось действовать в Салониках в весьма неопределенном статусе. Последнее стало причиной возражений Грея и Сазонова, которые были категорически против высадки в Греции без согласия ее правительства. Британский министр иностранных дел опасался возможности параллели между союзническими действиями в этой стране, и германскими — в Бельгии. Однако ввиду того, что отставка Венизелоса состоялась непосредственно перед высадкой англо-французского десанта, отменять его было уже поздно.
Впрочем, реально повлиять на положение сербской армии две прибывшие в Салоники дивизии никак не могли. Время было уже потеряно."Прежде всего, — вспоминал английский фронтовой журналист Джордж Прайс, — союзники прибыли на Балканы слишком поздно для того, чтобы сделать здесь что-нибудь значительное. Если бы они прибыли несколько раньше, — например, в июле 1915 года, для того, чтобы усилить сербскую армию, которая тогда была еще боевой силой, все могло быть иначе. Но в октябре, когда наши войска начали высадку, Сербия была уже потеряна в результате ударов превосходящих по численности и внезапно заставших ее австрийцев с севера и болгар с востока. В результате балканская армия после храброй, но неэффективной попытки соединиться с отступающими сербами, для того, чтобы спасти хоть какую-нибудь часть южной Сербии от агрессора, была предоставлена исключительно собственным ресурсам для достижения того, что было возможно.»
8 октября австро-германская артиллерия заставила замолчать последнее тяжелое орудие обороны сербской столицы — французское. Начались бои за город, и в ночь с 8 на 9 октября Белград был оставлен. В этот же день австрийцы атаковали Черногорию. 11 октября болгарские войска под командованием генерала Богачева начинают массированное вторжение в Сербию. Болгарская армия наступала сразу по нескольким направлениям, стремясь, с одной стороны соединиться с наступавшими от Белграда австрийцами и немцами и очистить участок железной дороги Берлин-Вена-Константинополь, проходившей по территории Сербии: Белград-Ниш-Пирот, от последнего пункта до Софии было чуть больше полусотни километров. С другой стороны, болгарские дивизии при поддержке македонского легиона стремились разорвать связь сербов с Салониками по железнодорожной дороге Ниш-Вранья-Ускюб (Скопле)-Велес-Салоники в любом из этих пунктов.
Появление 12 сильных болгарских дивизий в тылу у сербов не оставляло им никакой надежды на отражение вражеского наступления. Отряды комитаджей были сведены в особый македонский легион, действовавший вместе с регулярными болгарскими войсками в Вардарской Македонии.19 октября болгары достигли важнейшую из стоявших перед ними задач, взяв Вранья. Единственная линия снабжения сербской армии была прервана. Болгары быстро наступали вдоль железной дороги на Скопле. Принявший командование сербской обороной в районе Косово ген. П. Бойович 8(21) октября докладывал своему Верховному командующему: «Все войска до крайности устали, расстроены и деморализованы, и не в состоянии дать никакого отпора неприятелю. Солдаты из новых земель (т.е. приобретенных в результате 1-й и 2-й Балканских войн — А.О.) переходят на сторону неприятеля и массами бегут. Снабжение продовольствием и боеприпасами идет очень трудно». Очевидно, прежде всего перебежчиками были македонцы, а дезертирами албанцы. Кризис усиливался весьма слабыми штабами дивизий, составленными наспех и почти полным отсутствием резервов. Таковых в районе Косово имелся всего лишь 1 полк пехоты и 1 полевая батарея.
Великое Отступление сербской армии получило у современников название «сербской Голгофы». Оно сопровождалось массовым исходом гражданского населения, опасавшегося репрессий со стороны австро-германо-болгарских оккупантов. Исключение составляла Македония, большая часть населения которой с восторгом встречало болгарские войска. 11 октября 1915 года болгарский чиновник, отвечавший за печать, сообщал: «Действующая в Македонии наша армия в первый же момент почувствовала, что вступает в родную страну с полностью преданным ей населением». Это чувство окрыляло болгарскую армию и объединяло болгарский народ вокруг правительства, поставленного Кобургом. «Я твердо верю, — заявил в своем интервью 22 октября (4 ноября) 1915 г. Радко-Дмитриев, — что чуждые политиканству широкие массы Болгарии с горечью смотрят на происходящие события… Этому человеку, Фердинанду, совершенно безразлично, останутся ли болгары или погибнут, он ничего не теряет. Надо различать правителей Болгарии и народ».
В этих словах было немало правды и много эмоций. Как часто бывает, народ шел туда, куда его вели, и смотрел на прошлое так, как его учили. «Болгары быстро забыли, — отмечал воевавший с ними позже итальянский офицер, — тысячи русских, которые пали под Плевной за болгарскую свободу, но они сохранили живые воспоминания о преследованиях и жестокости генералов Эрнрота и Каульбарса и их сподвижников, которые скверно управляли страной в течение многих лет; о беззаконном вмешательстве России во внутренние дела Болгарии при князе Александре Баттенберге, и о том, что Россия оставила Болгарию, когда в 1885 г. она подверглась неспровоцированному и внезапному нападению со стороны Сербии».
Позиции болгарской интеллектуальной элиты переданы довольно точно. К этому можно добавить, что вступив в 1-ю Балканскую войну с территорией в 96.345.500 кв. км., и не просто проиграв 2-ю Балканскую войну, а выйдя из нее в катастрофическом состоянии, Болгария все же расширилась до 114.424.508 кв. км. Все это было бы невозможно без поддержки Петербурга. Однако и она осталась незамеченной. Массы не оперируют арифметикой — они живут эмоциями. Осенью 1915 года Болгария ликовала, радуясь воссоединению болгарского народа. Немногим менее года после прихода в Македонию болгарских войск ситуация здесь изменилась. Установленный режим здесь мало походил на результат действий освободителей.
В болгарской зоне оккупации (включавшей в себя не только Македонию, но и Ниш) изымались все сербские книги, в концентрационные лагеря были сосланы все школьные учителя, священники (включая епископа Нишского), все сербы, занимавшие выборные должности, были сосланы в Болгарию, где их использовали на публичных работах (подметание улиц и т.п.). Так осуществлялась болгаризация Понишья и Поморавья. Несколько лучше обстояло дело в македонских районах, хотя и здесь результаты были плачевными. Скверное управление, самодурство военной администрации и многочисленных дельцов, отправляемых сюда правительством Радославова, привели к тому, что всякий энтузиазм «освобожденных» был быстро уничтожен. 12 сентября 1916 г. профессор Богдан Фролов писал о положении в Македонии: «Наша администрация совершенно коррумпирована. Почти все окружные начальники были отстранены за злоупотребления».
События на Балканах укрепили мнение начальника штаба Ставки Верховного Главнокомандующего ген. М.В. Алексеева о необходимости заключения сепаратного мира с Турцией. В письме от 8(21) октября 1915 года Н.А. Кудашев сообщал С.Д. Сазонову: «Положение, созданное решением Болгарии присоединиться к нашим врагам, считается ген. Алексеевым настолько серьезным, что он мне категорически заявил, что мы из него не выйдем, если не заключим мира с Турцией. На мое замечание, что такой мир, даже если бы его удалось заключить (к чему имеются почти непреодолимые технические трудности), обозначал бы крушение всех наших надежд на разрешение больного константинопольского вопроса, ген. Алексеев ответил: «Что же делать? С необходимым приходится мириться». Между тем, это необходимое нарушало положения англо-франко-русского договора от 23 августа (15 сентября) 1914 года, по которому союзники во время войны обязались не подписывать сепаратного мира и не предъявлять условий мира «без предварительного согласия каждого из других союзников».
Начальник штаба Ставки считал основной целью войны разгром Германии и, отстаивая идею сепаратного договора с Турцией, он, по словам Кудашева, «…свои убеждения он высказывал с большим жаром», несмотря на то, что Алексеев, по тому же свидетельству, имел уже основания убедиться в несочувствии Николая II своим предложениям. Алексеев высказал желание встретиться с Сазоновым и объясниться на словах. Генерал считал, что в случае падения Сербии Германия получит свободное сообщение с Турцией и пополнит за счет последней продовольственные, сырьевые запасы, человеческие ресурсы, задача победы над Германией станет трудновыполнимой. Правильная оценка Алексеевым важности Проливов для хода войны не вызывает сомнения, однако непонятно каким образом он представлял возможность заключения подобного сепаратного мира, в пользу которого не настроены были ни Турция, ни союзники России по войне, завершавшие разработку проектов раздела Державы Османов и явно не желавшие уступать в этом вопросе.
Впрочем, вскоре колебания начальника штаба Ставки были преодолены и он сосредоточился на планах возможных действий против Болгарии. 18(31) октября Н.А. Кудашев сообщал Сазонову: «О сепаратном мире с Турциею Алексеев больше со мною не говорил. Я думаю, что он убедился в невозможности такого мира теперь». Возникал своеобразный порочный причинно-следственный круг: для реализации политических решений не хватало военных успехов, а для достижения последних — благоприятной политической обстановки. Определенную надежду в качестве слабого звена в цепи враждебных государств в этот момент могла вызывать Болгария. Следует отметить, что ее монарх в это время, несмотря на первые успехи болгарских войск, все же не чувствовал себя уверенно. Кобург по-прежнему боялся России. Русский посланник в Болгарии Савинский вынужден был задержать свой отъезд из страны из-за болезни, в здании русской миссии его посещал лейб-медик царя болгар. Посланник шутил: «Я остался здесь один, как чеховский Фирс».
Здоровье дипломата позволило ему покинуть Софию лишь 25 октября (7 ноября). Перед его отъездом, обставленным с исключительной предупредительностью (был подан личный поезд Фердинанда, на вокзал прибыли адъютанты царя, царицы, обеих принцев, представителей МИДа), в русскую миссию приехал Фердинанд и около часа говорил с бывшим уже дипломатическим представителем Петербурга. По словам посланника, «царь всех болгар» очень расстраивался тем, что его французские родственники начали возвращать пожалованные им болгарские ордена, сопровождая их «ругательными письмами». Судя по всему, Кобурга беспокоило не только это.
«Видимо уже смущенный всем случившимся, — докладывал Савинский Сазонову из Бухареста об этой беседе, — и неуверенный в будущем, ни своем, ни Болгарии, он в разговоре, которому усиленно старался придать личный характер, несколько раз делал намеки на политическое положение, пытаясь установить причины случившегося и ответственность. Мне не стоило труда разбить все его аргументы, хотя я и считал, что уже для этого официального качества. Самое существенное в разговоре короля были повторенные им несколько раз слова: «Si et quand je disparaitrai de ce monde oubiendel' horizon politique des Balkans lepontentre les deux pays sere fera» (Если и когда я исчезну из этого мира или с политического горизонта Балкан, мост между двумя странами будет восстановлен)… Как беседа короля, так и вообще мои наблюдения за последний месяц свидетельствуют о тревоге за будущее, царящей в болгарских правительственных сферах, сильно разочарованных поведением немцев, не исполнивших в точности ни одного из своих обещаний и толкнувших болгар на безумную и непопулярную войну, стоившую Болгарии уже тяжелых жертв».
Первой военной реакцией на вступление Болгарии в войну стал обстрел Варны. В 6 часов утра 27 октября русские эскадренные броненосцы «Иоанн Златоуст», «Евстафий», «Пантелеймон» имея впереди три пары тральщиков, в сопровождении 11 эсминцев подошли к городу. С эскадрой шла авиаматка «Николай I» с гидросамолетами на борту. На русском флагмане — дредноуте «Императрица Мария», прикрывавшем операцию от возможного появления «Гебена» — присутствовал контр-адмирал Ричард Филимор, ведавший до этого военно-морским транспортом под Дарданеллами. Командующий очень опасался возможного удара подводных лодок. Гидропланы взлетали парами, первая облетала корабли, и, дождавшись вторую, уходила на бомбежку города. Обстрел с кораблей начался в 08.58, после разрыва первых снарядов находившиеся в порту подводные лодки «UB-7» и «UB-8» немедленно вышли из гавани. Русские летчики к моменту первого налета уже не обнаружили вражеских субмарин.
«Близко подходя корабли к берегу, — писал участник похода, — устраиваются в боевую линию. Завращались башни. На адмиральском корабле поднимают сигнал. Пушки эскадры разом извергли яркий желтый огонь и клубы коричневого дыма. Дрогнула все кругом от мощного залпа. Один за другим сыплются залпы 12-дюймовых пушек на болгарские батареи, на мол, на гавань. Серые клубы дыма на берегу показывают, что стрельбы идет удачно. Города мы не трогаем. Он кокетливо глядит на солнце и странным кажется кругом мирно стоящего города весь этот ад». По свидетельству (послевоенному) полковника Милчо Железнова, командовавшего береговой артиллерией, несколько снарядов случайно попало в город, но он действительно не подвергался целенаправленному обстрелу со стороны эскадры — в противном случае от Варны остались бы одни развалины. Болгарская артиллерия не могла отвечать на обстрел — русские корабли находились вне зоны действия ее орудий.
Броненосцы сделали 40 выстрелов 12-дюймовыми и 25 8-дюймовыми орудиями по району маяка, где должны были находиться болгарские батареи, после чего перенесли огонь собственно по порту. В 09.10 на кораблях заметили перископ подводной лодки, в 09.13 наблюдателям показалось, что в сторону линкора «Пантелеймон» движутся две торпеды. На самом деле подлодка UB-8 атаковала «Пантелеймон» одной торпедой, и корабль уклонился от нее. В ответ на минную атаку наши корабли открыли бешеный огонь «по перископам»,
Стрельба по мысу Галата продолжалась 9 минут, а по объектам Варны — 28 минут. Гидропланы сбросили 21 бомбу: 5 на железнодорожные пути, 3 на портовые склады, несколько бомб попало в строящиеся укрепления. Нельзя сказать, что эта бомбардировка принесла Варне существенный вред. Были уничтожены или серьезно повреждены железнодорожный вокзал, таможня, радиостанция. Наблюдатели доносили: «Население было охвачено паникой. Болгары стреляли по нашим летчикам из пулеметов, установленных на больших зданиях центральной части города».
Нельзя не отметить — чем бы ни была вызвана эта мера, безусловно одно: она была настолько же бесполезна в военном отношении, насколько опасна в морально-политическом. Единственное, что могло иметь военное значение — радиостанция — восстанавливалась довольно просто. Варненская железнодорожная станция не имела важного значения, так как основные транспортные перевозки шли тогда через Констанцу и Бургас, а разрушение здания вокзала было вообще бессмысленным. Бомбардировка не помешала немцам вскоре начать использовать Варну как базу для своих подводных лодок. Без сомнения, их команды попали в доброжелательную атмосферу — ведь их появление объясняли необходимостью защиты от возможного повторения русских атак.
Обстрел этого города тем более удивителен, что уже в самом начале войны, в декабре 1914 года подобная же акция — обстрел трех прибрежных городов южной Англии — Скарборо, Уитби, Хартлпула германскими линейными крейсерами привела к моральному поражению Германии. Конечно, с правовой точки зрения эта параллель не была безусловной — только в одном из английских городов в Хартлпуле имелась береговая артиллерия, а Скарборо и Уитби были полностью беззащитны, и поэтому по статье 1 главы I Гаагской конвенции 1907 года не могли быть объектом атаки.
Варна была укрепленным военно-морским портом, использовавшимся для постоянной стоянки двух германских субмарин и потому по законам войны вполне могла рассматриваться как военный объект. Следует добавить, что болгарский парламент так и не утвердил Гаагскую конвенцию, однако для общественного мнения этой страны все это уже не было важно. Небольшие материальные достижения этой операции были несравнимы с моральными издержками. По сведениям болгарской печати в результате обстрела пострадали только мирные жители — 13 раненых и 9 убитых, из них 3 женщины, одна из них — русская, бывшая замужем за болгарином. Местный официоз «Народни права» заявлял: «После бомбардировки Варны русским флотом без всякого повода с нашей стороны, все политические мосты между Болгарией и Россией разрушены. После объявления войны Россией Болгарии, первая теряет всякое моральное право называться освободительницей Болгарии, особенно после того, как в Варне пали жертвами огня русского Черноморского флота невинные болгары».
Первой и достаточно очевидной реакцией на обстрел было дальнейшее укрепление морского фронта Варны — здесь была установлена батарея 240-мм. орудий, а затем еще две 305-мм. австрийских пушки. Разумеется, это были далеко не единственные последствия демонстрации Черноморского флота. В Болгарии, где так опасались русского десанта, подозреваемые или реальные сторонники России (прежде всего, в армии, во время мобилизации которой были и случаи проявления симпатий по отношению к России) стали жертвами преследований по обвинению в предательстве и пособничестве русскому обстрелу болгарского города. Бомбардировка Варны произвела положительный для России эффект только в Румынии, где убедились в том, что Черноморский флот может быть серьезной угрозой для ее берегов. К счастью, это была разовая акция и вскоре Черноморский флот перешел к практике набегов эсминцев на линии Констанца-Константинополь и Варна (Бургас) — Константинополь. В любом случае, обретение превосходства на море было безусловным и в любом случае оно не могло привести к облегчению положения сербской армии. Она была обречена.