В последнее время — прежде всего после известного казуса Варвары Карауловой — аббревиатура ИГИЛ вышла из тени в массовом сознании. Две трети граждан России, согласно результатам опроса ФОМ, слышали о существовании так называемого Исламского государства (ИГИЛ) — террористической группировки, при упоминании которой в российских СМИ принято указывать, что её деятельность признана Верховным судом РФ «экстремистской». Треть считает, что России следует, объединившись со странами Запада, вести с ИГИЛ борьбу. Ещё 8 процентов граждан считает, что России следует бороться с ИГИЛ собственными силами, а 15 процентов — что такая борьба не нужна вообще.

imgkid.com

С последними 15 процентами согласен палестинский богослов, шейх Исам Амира. Выступая 4 июля с лекцией в иерусалимской мечети Аль-Акса, шейх заявил, что, в отличие от США и Европы, Россия и Китай могут войти в состав «Исламского государства» мирно. «Китаю и России беспокоиться не о чем. Я уверен, что, когда вождь правоверных (халиф) напишет китайскому руководству, они примут ислам, потому что они разумные люди. Русские, конечно, упрямые, но когда Москву освободят от всех оков, от большевизма, царизма и путинизма, то и они перейдут в ислам», — полагает шейх. «Франкам» и «византийцам» уготована, конечно, более суровая судьба, равно как и «изменникам» единственно верного ислама — лидерам Палестины, Саудовской Аравии, Египта и т.д. — их народ самостоятельно и очень быстро порвёт на части, как только телохранители выполнят свой долг перед уммой (мусульманским сообществом — Д.Ю.) и прекратят их охранять.

Собственно, в России в отношении ИГИЛ некоторые (даже судя по опросам) и так спокойны. В целом позиция российского истеблишмента в этом вопросе совпадает с официальной позицией «франков» и «византийцев», да и представители «изменнических» режимов в странах исламской культуры на этом настаивают — ИГИЛ и прочие «исламские радикалы» не должны отождествляться с «мейнстримом», с традиционным исламом — авраамической религией мира.

Официальной политической линией в России является государственная поддержка «традиционного ислама». Начиная с 2007 г., на развитие мусульманского религиозного образования в России выделяются — на основе «софинансирования» с зарубежными источниками — сотни миллионов рублей в год. Действует созданный при участии официальной власти «Фонд поддержки исламской культуры, науки и образования». В результате ускоренно формируется эффективная и легальная структура исламского прозелитизма, в том числе в русскоязычных регионах. По данным ряда экспертов, в последние годы прирост «уммы» в России обеспечивается прежде всего за счёт этнических русских, а вовсе не «мусульман по праву рождения» — тем более что этнический подход глубоко чужд исламу, принципиально стоящему над народами и государствами. По тем же данным, среди тысяч русскоязычных добровольцев ИГИЛ таких, как Варвара Караулова, всё больше, хотя и представителей традиционных мусульманских этнических групп, в том числе выходцев из Чечни, набирающихся опыта в ИГИЛ, чтобы «отомстить Путину», — тоже достаточно. Это — и очень многое другое — каждодневно вселяет очень обоснованную тревогу в отношении «исламской традиции»: относится ли к ней ислам суфийских мудрецов, Авиценны, Омара Хайяма и «Тысячи и одной ночи» со стариком Хоттабычем в придачу или к этой традиции ближе вовсе не Хоттабыч, а Хаттаб?

Нет по этому поводу никаких сомнений у одного из ведущих исламских проповедников России, у системного, рукопожатного и представленного на основных телеканалах (а ранее — во всех оргкомитетах «Болотного протеста») руководителя российского «Исламского комитета» Гейдара Джемаля. Он испытывает большое удовольствие в связи с последними успехами ИГИЛ. Комментируя введение «исламского динара», г-н Джемаль констатирует: «Я думаю об этом позитивно. Много больших деятелей, лидеров типа Каддафи мечтали о таком динаре и были убиты за это. А Исламское государство, которое подвергается массивным бомбардировкам, против которого воюют шииты, Багдад, Тегеран, курды, коалиция во главе с США… они реально сделали».

По мнению Джемаля, именно ИГИЛ и является реализацией подлинного ислама, в отличие от всех тех нововведений, которые пытаются представить «традиционным» исламом многочисленные борцы с исламофобией, считающие ИГИЛ (как раньше «Аль-Каиду») «экстремистским» отступлением от «традиции». «Традиционным исламом обычно называют суфизм, — отвечает Джемаль на попытки противопоставить ИГИЛ „традиционному исламу“, — …суфизм, вообще говоря, это… не ислам вообще, это некая глобальная неоплатоническая традиция… Что касается ислама, о котором мы говорим (то есть игиловского — Д.Ю.), то если бы сейчас мы жили 14 веков назад и были бы свидетелями уммы нашего Пророка (да благословит его Аллах и да приветствует), возражения были бы те же самые, что… против ИГ. То есть распространение и отсутствие территориальной фиксации… за одно поколение — от Испании до Китая. Далее. Сражайся, и если против тебя не складывают оружие, то продолжай, а если складывают, то прекращай. Так против ИГ никто не складывает оружие, его бомбят»…

То есть, по мнению «общепризнанного» эксперта и специалиста по продвижению исламских ценностей в российских элитах, «традиционным» поведением для ислама, как и 14 веков назад, является непрекращающаяся экспансия без возможности остановиться и уничтожение сопротивляющихся силой оружия до тех пор, пока они не прекратят сопротивляться. Что касается стилистики ИГИЛ — демонстративной и PR-эффектной жестокости «на камеру» — то и здесь Джемаль с трудом скрывает злорадство, вполне понимая первопричины (по его мнению) этой стилистики: «Собственно говоря, это ответ на непрерывную войну, которая идёт против Ирака, Сирии и вообще ислама в широком смысле. Кроме того, конечно же, жесть, которую мы видим и на которую мы реагируем как либеральные, изнеженные люди сегодня, в XXI веке, этой жести было больше чем достаточно в начале VII века». И, продолжая успокаивать граждан России, совершенно определённо провозглашает (в эфире «Первого канала») ИГИЛ — тех, кто «постановочно», но на самом деле отрезает людям головы, уничтожает достояние человеческой цивилизации и не собирается останавливаться, пока не распространит ислам по всей Земле, — «другом» России. Потому что Европа и Запад ей, России, — враг, а ИГИЛ — враг Европы и Запада.

Кому ещё ИГИЛ друг? Китаю — по наивному предположению шейха Исама Амиры? Вряд ли. Тот же Джемаль убеждён, что «мировая исламская умма воспринимает Китай как особо опасного врага, диалог с которым непродуктивен… Отличие в отношении к Китаю среди мусульман определяется лишь степенью информированности. Чем больше мусульманин знает о китайском политическом факторе, тем более угрожающим для себя он его считает».

Следует ли так часто ссылаться на одного, хоть и очень шумного и активно присутствующего в эфире госканалов, «исламоведа»? Наверное, следует, потому что он не является спикером всего российского исламского сообщества, но служит исключительно полезным индикатором реальных настроений, господствующих в определённой среде. И главным вопросом становится вопрос о границах между «традиционным исламом», «религией мира», которую исповедует очень существенное, многомиллионное меньшинство граждан Российской Федерации, и теми «проявлениями», которые застенчиво именуют ваххабизмом, салафизмом, исламским экстремизмом и прочими другими измами, но которые при этом постоянно прорываются из-под покрова «традиционности» — сначала ичкерийскими боевиками, потом ваххабитским подпольем Дагестана, а потом — шахидами ИГИЛ.

Мне уже приходилось констатировать, что концепции о враждебности «радикального ислама» Западу — равно и о наличии некоего «традиционного ислама», не враждебного ни Западу, ни России, — являются частью одного большого мифа, в основе которого — антиисторическое отождествление религии с культурной матрицей, ценностной системой, определяющей и форматирующей историческое поведение человеческих культур, противостоящих друг другу не в мире теологических дискуссий, а в человеческой реальности (http://www.russ.ru/pole/Glob-al-Dzhihad).

На рубеже XX и XXI веков в эту реальность вернулась — сначала исподтишка, в рамках большого противостояния коммунистического Востока и капиталистического Запада — практика религиозных войн. Ранее — на исходе XIX века — эта практика постепенно отодвинулась в тень: настало время всё более глобального доминирования цивилизации Запада, и одновременно в рамках этой цивилизации произошли мощные сдвиги в религиозном сознании в сторону всё большей секуляризации государств и обществ. Но после окончательного распада колониальной системы, после разрушения биполярной мировой системы и мировой «консервативной контрреволюции» времён Рейгана выяснилось, что секуляризация мировой политики — временный эпизод. Более того, стала очевидной невозможность веротерпимости в принципе — с точки зрения всех участников конфликтов на эти темы, будь это христиане, мусульмане, буддисты или атеисты.

Иллюзия веротерпимости была возможна на коротком отрезке времени, когда на самом деле побеждал и утверждался атеизм (иногда — в форме либерально-саддукейского агностицизма). С точки зрения такого атеизма (очень похожего на веротерпимость поздней античности, для которой религия свелась к традиции) все религиозные разногласия — это разногласия малосущественные, отмирающие, этнографические, гораздо менее важные, чем экономические, политические или межнациональные. «Верьте во что угодно, это ведь всё равно что-то из серии детских сказок, а политика будет базироваться на более серьёзных основаниях», — как бы говорили друг другу прагматический Запад и радикально-атеистический красный Восток.

Однако процессы религиозного возрождения — и на Востоке, прежде всего в арабских странах, в Афганистане и в Пакистане, и на Западе, и в России — вернули в центр проблемы принципиально неустранимое противоречие. Для человека религиозного нет ничего важнее и существеннее его веры, веры в Высшую Силу, превосходящую по своей значимости любые текущие обстоятельства человеческой жизни. Более того, вскоре выяснилось, что столь же мощную, поистине религиозную силу имеют и убеждения части человечества в том, что никакого Бога нет, а высшей силой и высшей правдой обладают личная свобода и личные права человека.

Веротерпимость невозможна не только с точки зрения ислама, мечом разделяющего человечество на правоверных и неправоверных, которые должны быть либо обращены, либо побеждены. И не только с точки зрения радикального атеизма (маскирующегося под агностицизм или гуманизм) — сегодня именно атеистические политкорректоры постепенно, но поступательно делегитимизируют традицию — религиозную, моральную и т.д., агрессивно внедряя общеобязательную толерантность в отношении «нетрадиционных меньшинств» и запрещая официальное употребление слов «папа», «мама», «муж» и «жена», равно как и ношение нательных крестиков.

Она невозможна — и в каком-то смысле на более глубокой основе невозможна — и с точки зрения христианства, особенно православного, даже если об этом говорит самый «либеральный» и «экуменический» из православных апологетов о. Александр Мень. «Есть, — полагает он, — опыт всех религий, в каждой есть своя ценность, всё это прекрасно; все руки, простёртые к небу, — это чудесные руки, достойные человеческого звания, потому что это руки существа — образа и подобия Божия, которое тянется к своему Первообразу. Но Христос есть рука, протянутая вниз, как на древних иконах иногда изображается: сверху протянута нам рука. И на этом строится всё, найти подлинную встречу с Богом можно только во Христе».

Поэтому — и, во всяком случае, с христианской точки зрения такой подход ни в чём не противоречит вере, — единственным способом самосохранения человечества является разделение Царств от мира сего и не от мира сего, и в рамках существования людей и их взаимодействия между собой опора на светское государство и человекотерпимость, в отличие от веротерпимости, возможную.

Христианское учение о власти и о правилах поведения христианина в сообществе других людей, в том числе язычников и иноверцев, в том числе под властью языческих «начальств» (напомним, что под «властью от Бога» исторические апостолы не могли понимать ничего, кроме власти римских цезарей) гласит: «Итак будьте покорны всякому человеческому начальству, для Господа: царю ли, как верховной власти, правителям ли, как от него посылаемым для наказания преступников и для поощрения делающих добро, — ибо такова есть воля Божия, чтобы мы, делая добро, заграждали уста невежеству безумных людей, — как свободные, не как употребляющие свободу для прикрытия зла, но как рабы Божии. Всех почитайте, братство любите, Бога бойтесь, царя чтите» (1 Пет 2: 13−17).

Собственно, такое понимание власти в многоконфессиональном мире — единственное, которое не ведёт к войне на уничтожение. Решение — путём законодательным — вопроса о том, есть ли Бог и какой именно, — явно выходит за пределы любой юрисдикции, равно как и решение об обязательности той или иной веры: все эти вопросы решаются без участия земных властей, в рамках личных взаимоотношений верующего и Того, в Кого он верит. А что же находится в пределах земной юрисдикции? Всё то, о чём исчерпывающе высказался апостол Пётр. Наведение порядка, «наказание преступников» и «заграждение уст невежеству безумных».

С этой точки зрения вопрос об обязательном следовании требованиям той или иной религии никак не может быть решён принятием соответствующего закона — это вопрос о взаимоотношениях человека и Бога. А вот вопрос, например, о публичном оскорблении храма, признаваемого верующими священным местом, может быть поставлен перед законодателем и решён — потому что здесь речь идёт об оскорблении большого количества людей, для которых этот храм священен. Да, это субъективное мнение этих людей — но и в широком смысле «оскорбление» является оскорблением только с субъективной точки зрения, однако же запрещается законом и наказывается по закону. И вот здесь мы подходим к ключевому моменту, связанному с современным положением дел вокруг «исламской традиции».

Вопрос о сакральности и боговдохновенности Корана, конечно же, это не вопрос для спора, особенно с участием людей, не являющихся правоверными мусульманами. А вот вопрос о сосуществовании людей, исповедующих разные религии, и людей, исповедующих Коран, — это вопрос совершенно практический. Потому что дело здесь — и чем дальше, тем больше — в практической плоскости выходит далеко за рамки богословских споров.

И вот в этой практической плоскости «миролюбие» и «авраамичность» «традиционного ислама» — это, скажем так, далеко не вся правда. Приходится согласиться с Гейдаром Джемалем на все сто процентов: главной особенностью действующей сегодня культурной матрицы, влияющей на массы и на исторические события, является вовсе не суфийская премудрость, а совершенно неустранимый потенциал агрессии, истеризации и самовозбуждения общества, пробуждающий в «народной душе» самые изуверские, атавистические стереотипы поведения, убедительно и наглядно демонстрируемые нам по всем каналам пропагандистской машины ИГИЛ.

И любые попытки апеллировать к практическому опыту «традиционного ислама» только подтверждают этот тезис. Все «умеренные исламские режимы» авторитарны — и только в таком качестве они могут существовать. Стоит «умеренному исламскому режиму» сделать шаг по пути к реальной демократизации, как на авансцену выходят радикальные отморозки.

Египет, Ливия, Сирия, Иордания, Тунис, Алжир, Ирак, до 1979 г. Иран — всё это были авторитарные режимы. Их светский характер, их относительная (иногда очень относительная) умеренность, терпимость, готовность к нормальным отношениям с немусульманами покоились на штыках. Стоило дать слабину — и происходило везде одно и то же.

Первыми на попытку «демократизации» пошли в Алжире — и первые же «демократические» выборы в 1992 г. едва не привели к власти радикальных исламистов, которых пришлось свергать и запрещать, и которые обрушили на страну десятилетия кровавого террора, погубившего сотни тысяч мирных граждан. Все остальные «демократизации» в исламском мире вели к одному и тому же, будь то «демократизация», принесённая на сапогах американских освободителей (как в Афганистане и Ираке), будь то поддержанная западным ветром «арабская весна» (Ливия, Тунис, Сирия, Йемен, Египет).

Любые попытки ослабить авторитарный контроль в исламских странах вели к резкому усилению позиций всякого рода «братьев-мусульман», немедленно выходивших из нормального политического диалога с «демократизаторами» и принимавшимися — под одобрение разогретой проповедями уммы — за наведение «исламского порядка», в принципе не предусматривающего той самой человекотерпимости. И не случайно только вероломство нового президента Египта фельдмаршала Ас-Сиси спасло страну от кровавого коллапса: умный и коварный спецслужбист Ас-Сиси, в отличие от прямолинейного вояки Мубарака, сначала как бы согласился с «победой» «братьев-мусульман» и дал им порулить в течение года (сохранив в своих руках контроль за армией и спецслужбами), а потом — когда пока ещё образованное и цивилизованное городское большинство не было окончательно запугано и вычищено, но в полной мере прочувствовало перспективы — захватил власть и подавил сопротивление самым жестоким образом, при всеобщей поддержке теперь уже любых силовых действий в отношении показавших себя «братьев».

Единственный пример относительно устойчивой светской демократии в исламском мире — республиканская Турция. Но и там ситуация крайне своеобразна. Созданная на руинах одряхлевшей Османской империи западником-националистом Мустафой Кемалем (Ататюрком), Турецкая Республика была с самого начала не просто светским — но антимусульманским проектом. Существуют исторические свидетельства, что в 20-е годы Кемаль-паша всерьёз рассматривал вариант христианизации Турции — разумеется, на базе национального, турецкого и тюркоязычного христианства — и только нерассуждающая этноцентрическая упёртость греков-фанариотов, контролировавших Константинопольский патриархат, поломала и планы вождя, и перспективы мирного христианского реванша на землях Византии. Но, так или иначе, не расставаясь формально с «умеренным» исламом, Ататюрк построил целую систему, основанную на культе светского государства, категорическом запрете вмешательства религии в политику и особой роли Вооружённых сил, которая продержалась восемьдесят лет. В течение этого времени угроза «исламского возрождения» несколько раз пресекалась прямым вмешательством военных — через военные перевороты или запрет политической партии, получившей на выборах большинство голосов. Но как только — под влиянием, в том числе, вожделенного Евросоюза, в который Турция так стремилась все эти годы — демократизация стала реальностью, так инструменты «защиты от шариата» были тут же поломаны — исламисты Эрдогана находятся у власти уже 13 лет, военные дискредитированы и уничтожены как политическая сила, процесс постепенной исламизации общества становится необратимым, а главным внешним врагом режима становится асадовская Сирия — а вовсе не враг асадовской Сирии ИГИЛ.

И ещё о демократии. Во всех исламских странах самыми радикальными, самыми жестокими политическими движениями являются движения низовые, массовые, популярные, и только авторитарные светские элиты как-то сдерживают этот «народный» дух. Что это, как не свидетельство тоталитарно-сектантской агрессивности самой по себе действующей сегодня культурной матрицы, превращающей в толпу фанатиков любой народ, независимо от этнической принадлежности или исторического опыта?

Особенно интересными становятся в этом контексте попытки таких персонажей, как Гейдар Джемаль и иже с ним (Максим Шевченко, Александр Проханов и др.), попытаться успокоить Россию и русских «дружественностью» антизападного ИГИЛ.

Конечно, ИГИЛ как проект и глобальная демократическая революция Запада как проект — враждебны друг другу. Враждебны как конкуренты-хищники. Но не как чужие.

Повторюсь: и всемирный проект «Исламский халифат», и западный глобализм — родственные проекты, более того, это два формата одного проекта. В обоих случаях собственное «священное право» на агрессивный прозелитизм, на вмешательство в дела других народов, на экспорт системы ценностей, на унижение и уничтожение других образов жизни оправдывается псевдорациональными категориями: тем, что именно такие ценности являются «высшими достижениями человеческой цивилизации» («священными словами Аллаха, надиктованными Пророку»). В обоих случаях наличие подобных лжеобъяснений дает толчок абсурдным, необъяснимым в той же логике действиям (произвольные, нарушающие всю действующую систему мироустройства натовские бомбардировки Сербии в интересах косовских албанцев; разрушительные «великие походы» Ирана против Ирака, Ирака против Ирана, Ирака в Кувейт, США в Ирак, ИГИЛ в Сирию и др.). В обоих случаях «принципиальность» сводится к полному игнорированию существа провозглашённых принципов. И когда президент Буш апеллирует к «ценностям добра», найденным им в исламе, то можно предложить его вниманию, например, правый фундаментализм голландского толка (вариант покойного Пима Фортейна — сторонника твердой руки, «Голландии для голландцев» всех цветов кожи, легализации однополых браков и легких наркотиков).

Доведённая до абсурда политкорректность превращается в типичные нормы шариата, мелочно регламентирующие повседневное поведение, абсолютизирующие условности и накладывающие на человека множество претенциозных искусственных ограничений. И современный ислам, и западный глобализм в полной мере глобальны, точнее, интернациональны, а ещё точнее — антинациональны. Любые попытки отстоять свою особость вызывают гнев, любой суверенитет становится костью в горле. Удивительным образом у двух проектов — одни и те же враги. В частности, Китай и, конечно же, Россия.

Но ИГИЛ является в каком-то смысле авангардом — выпущенным вперёд, пока мир Запада ещё топчется, ограниченный не совсем ещё преодолёнными рамками цивилизации, ядерного сдерживания и т.д. Не думаю (прежде всего потому, что об этом на всех углах кричат Джемаль и Шевченко), что ИГИЛ — это спецоперация Запада, но то, что Запад сделает всё, чтобы перенаправить ИГИЛ в сторону России и Китая, — это очевидно. Равно как очевидно и то, что, как и в прежних случаях (с Афганистаном, Ираком, Ливией и т.д.) удержать джинна в бутылке не удастся, и навязать ИГИЛ «территориальную фиксацию» — тоже. Энергия разрушения и самоуничтожения, энергия всемирного суицидального «похода» неминуемо поставит перед всеми остальными народами и странами, населяющими Землю, вопрос о мерах самозащиты и выживания. Вопрос в том, что к этому моменту будет с понятием «ислам», что он будет означать для человечества. От этого зависит очень многое — для России, для Китая, для мусульман и для всего мира.

Одним из первых это, по-видимому, в полной мере осознал упомянутый выше президент Египта Абдель Фаттах Ас-Сиси, на собственном опыте — в теории и на практике — прочувствовавший масштабы, энергетику и разрушительность всего того, что на самом деле становится мэйнстримом сегодняшнего ислама. Выступая 3 января 2015 года (в день рождения пророка Мухаммеда) перед богословами в легендарной каирской мечети Аль-Азхар, Ас-Сиси призвал богословов, мулл и всю умму к «религиозной революции» (http://www.regnum.ru/news/polit/1884389.html). «Это немыслимо, что образ мыслей, который мы считаем священным, делает всю умму источником тревоги, опасности, убийств и разрушений для всего остального мира… Разве возможно, — спрашивает Ас-Сиси, — чтобы 1,6 миллиарда мусульман хотели убить весь остальной мир ради того, чтобы они сами могли жить? Невозможно! Вам этого не понять, если вы останетесь в ловушке этого образа мыслей. Вам необходимо выйти за пределы самих себя, чтобы посмотреть на него и осмыслить его с более просвещённой точки зрения. Я говорил и повторяю, что нам необходима религиозная революция».

Это обращение, которое называют невиданным — по энергичности и решительности — со времён Ататюрка, по значимости и масштабности превосходит Ататюрка и его политический эксперимент. Сто лет назад «исламский проект» — в условиях торжествующей Западной цивилизации, в слабых и неразвитых странах, представлял собой «уходящую натуру», а попытки его модернизировать имели значение для турецких мусульман и для других арабских, пакистанских и афганских апологетов национальной независимости. Сегодняшний проект ИГИЛ несёт в себе возможность превращения в уходящую натуру всего мира — и вопрос лишь в том, каким именно способом, какими силами и какой кровью человечество сможет этого не допустить. И в этом плане Ас-Сиси сегодня, конечно, — представитель и защитник интересов всего человечества, но одновременно и последняя надежда для приверженцев ислама: если не получится у него и у таких, как он, судьба поставит человечество — в том числе и 1,6 миллиарда мусульман — перед страшной развилкой.