Георгиевские кресты 1-й, 2-й, 3-й и 4-й степеней

В ночь с 16 (29) на 17 (30) июля Пурталес еще дважды обращался к Сазонову с просьбой о встрече и министр дважды принимал его — в 1 час и в 2 часа ночи. В первый раз германский посол предложил России удовлетвориться обещанием Австро-Венгрии не нарушать целостности Сербии, однако Сазонов ответил отказом. Данное предложение не исключало возможность военного нападения, да и события последних дней убедительно доказывали, что австрийцы слишком изящно играют терминами, и поэтому за предложенной формулировкой могло стоять что-угодно, вплоть до длительной оккупации страны. Поэтому во время второй встречи Сазонов выработал и во время второй встречи вручил Пурталесу следующую формулу, отражавшую позицию России: «Если Австрия, признавая, что ее конфликт с Сербией принял характер вопроса, имеющего общеевропейское значение, заявит о своей готовности исключить из своего ультиматума пункты, нарушающие принцип суверенитета Сербии, Россия обязуется прекратить все свои военные приготовления.»

Сазонов заявил о готовности как вести переговоры непосредственно с Веной, так и обсудить условия примирения между Веной и Белградом на конференции Великих Держав. Ответом была угроза — заявление о готовности Германии перейти к мобилизации. «Мы вообразили, — писал через год с небольшим князь Лихновский, — что используя приказной тон и приемы из армейского строевого устава мы сможем добиться дипломатического успеха и так омолодить Австро-Венгрию. Это была наша фатальная и ужасная ошибка.» Таким образом, Берлин занял такую же позицию, как и во время боснийского кризиса. Утром 17 (30) июля очевидность этой угрозы полностью осознали в Петербурге. Военный министр и начальник ГУГШ были настроены весьма серьезно и не теряли надежды на исправление ситуации. Это должно было произойти не позднее 17 (30) июля.

Утром этого дня Янушкевич и Сухомлинов пытались по телефону убедить императора вернуться к приказу об общей мобилизации. Император отверг эту просьбу и прервал разговор. Однако к телефону подошел приехавший к военным Сазонов. Он добился аудиенции в Петергофе в 15.00. Министр обещал в случае удачи связаться с начальником ГУГШ по телефону. «После этого, — сказал Янушкевич, — я уйду, сломаю мой телефон, и вообще приму все меры, чтобы меня никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации.» Генерал остался в своем кабинете. Приблизительно в 13.00 ему позвонил Сухомлинов — теперь общая мобилизация начиналась 18 (31) июля. На этом этапе путаницы можно было еще избежать. Текст указа снова был проведен по всем инстанциям Добророльским. Осталось получить санкцию императора. В 14.00. С.Д. Сазонов, сопровождаемый генерал-майором И.Л. Татищевым, состоявшим при особе кайзера Вильгельма II, отбыли в Петергоф.

Приехав, они около часа уговаривали императора согласиться на общую мобилизацию. Николай II уже знал о том, что в Германии фактически началась мобилизация, и имел на руках телеграмму Вильгельма II о невозможности для Берлина играть роль посредника в случае продолжения русской мобилизации. Дав прочитать этот документ Сазонову, император сказал: «Он требует от меня невозможного. Он забыл или не хочет признать, что австрийская мобилизация была начата раньше русской и теперь требует прекращения нашей, не упоминая ни словом об австрийской. Вы знаете, что я уже раз задержал указ о мобилизации и затем согласился только на частичную. Если бы я теперь выразил согласие на требования Германии, мы стояли бы безоружными против мобилизованной Австро-Венгерской армии. Это безумие».

Перед Николаем II стояла сложнейшая задача — принять взвешенное и ответственное решение, имея дело с германо-австрийской дипломатией. До последних минут он надеялся сохранить мир, однако даже отказ от мобилизации при таких условиях не гарантировал миролюбия Берлина и Вены. Показательно, что австрийцы приступили ко всеобщей мобилизации 31 июля 1914 г., Франц-Иосиф подписал указ о ее начале еще до того, как в Вене стало известно о том, что Петербург решился пойти на эту меру. Австрийские действия были связаны с фактически начавшейся германской мобилизацией. В этой обстановке никто не мог гарантировать, что вслед за разоружением России могли последовать новые и новые требования со стороны Австро-Венгрии и Германии.

«Сильное желание Государя во что бы то ни стало избежать войны, ужасы которой внушали ему крайнее отвращение, — гласит поденная запись МИДа, — заставляло Его Величество, в сознании принимаемой им в этот роковой час тяжелой ответственности, искать всевозможных способов для предотвращения надвигавшейся опасности. Сообразно с этим, он долго не соглашался на принятие меры, хотя и необходимой в военном отношении, но которая, как он ясно понимал, могла ускорить развязку в нежелательном смысле."Когда император согласился, Сазонов немедленно испросил разрешение позвонить Янушкевичу и сообщил ему о принятом решении, закончив сообщение словами: «Теперь Вы можете сломать телефон».

В четверг, 17 (30) июля в Мариинском дворце было собрано экстренное заседание правительства. К концу его заседания в зал, где оно проходило, вбежал ген. Н.Н. Янушкевич. Не ответив на замечание, сделанное ему И.Л. Горемыкиным, он подошел к его столу и громко произнес: «Его Императорское Величество соизволил повелеть объявить всеобщую мобилизацию.» В начале седьмого телеграфы начали передачу телеграмм. В восемь часов вечера полки получили телеграммы — «вскрыть четвертый». На этот раз все шло по плану, только из Киевского Военного округа пришел запрос о подтверждении. Смена приказов — о частной, а затем общей мобилизации вызвала мысль о недоразумении. Приказ был подтвержден — больше вопросов не возникало. Указ о переводе армии и флота на военное положение был опубликован в газетах и распечатан в объявлениях. 18 (31)июля был объявлен первым днем мобилизации. Наиболее быстро отреагировали на опасную ситуацию моряки, которые опасались повторения событий начала русско-японской войны. Флот мобилизовался быстро и в образцовом порядке.

Еще 12 (25) июля командующий Балтийским флотом адмирал Н.О. фон Эссен провел в Ревеле совещание флагманов и капитанов флота. Адмирал был уверен в том, что войны избежать не удастся и поэтому был решительно настроен на меры, принятие которых исключило бы внезапное нападение противника. Под видом подготовки к маневрам был начат сбор судов. Было принято решение усиленное наблюдение над входом в Финский залив — сюда были переведены для дежурства крейсера, вперед выдвинута бригада подводных лодок, Отряд минных заградителей («Амур», «Енисей», «Волга», «Ладога», «Нарова») в полной готовности к постановке мин находился в Поркалаудде. Короткой шифровкой «Дым! Дым! Дым!» Эссен объявил повышенную готовность флота — всем кораблям был дан приказ приготовиться к отражению минных атак. Кроме того, на остров Эзель с целью организации воздушного наблюдения над подступами к Финскому заливу была переведена имеющаяся на Балтике морская авиация — Эссен опасался удара со стороны подводных лодок.

Командующий волновался — Санкт-Петербург не давал разрешение на минирование входа в Финский залив. Колебания Морского министра были вызваны пониманием того, чем грозит для России война на Балтике. 16 (29) июля, перед тем, как поставить свою подпись на указ об общей мобилизации, Григорович сказал: «Флот наш не в состоянии состязаться с немецким, Кронштадт не предохранит столицу от бомбардировок.» Перспектива столкновения с потенциальным противником не радовала командование Балтийского флота. Сказались предвоенные проволочки с кредитованием морских программ. «Посадить бы членов Государственной Думы на наши старые калоши и отправить на войну с немцами.» — Мечтал один из русских офицеров. Положение на Балтике действительно было сложным — линейные корабли дредноутного типа еще не были готовы, батареи на островах, которые должны были прикрывать Поркаллоуддскую минную позицию, имели на вооружении только орудия небольшого калибра, самый мощный корабль флота — линкор «Андрей Первозванный» — находился в ремонте в Кронштадте.

Постановка минных заграждений также была сопряжена со значительным риском. Минные заградители были тихоходными, а из 49 эсминцев и миноносцев только один — «Новик» мог считаться вполне современным. Из остальных только миноносцы типа «Генерал Кондратенко» могли быть привлечены к постановке заграждений, но при наличии 35 мин на борту нельзя было использовать их артиллерийское и торпедное вооружение. Крейсера не имели на борту рельсов, и, следовательно, не могли быть привлечены к минным постановкам. К острову Нарген, для прикрытия минных заградителей, были выведены основные силы флота. План прикрытия входа в Финский залив был разработан в 1912 г. самим Эссеном и А.В. Колчаком, и он предполагал постановку минного заграждения до официального объявления войны.

17 (30) июля Эссен получил информацию о том, что 12 (25) июля Германия и Швеция заключили союз (что резко ухудшило бы положение Балтийского флота), и что германские корабли вышли из Киля, держа курс на Данциг. Это означало, что в течение 30−36 часов они могли оказаться у Поркалаудда. В случае. Если бы это произошло, остановить их без минных позиций было бы невозможно. Положение было столь опасным, что для удержания позиций рассматривался даже план вывода недостроенного дредноута «Петропавловск и использования его в качестве плавучей батареи у Наргена. Командующий флотом не стал ждать инструкций. На флот ушла телеграмма «Огонь! Огонь! Огонь!», извещавшая его о начале военных действий. Флот немедленно пришел в движение — это был сигнал о постановке мин на Поркаллоуддской позиции. Без санкций был решен и другой важнейший вопрос. «Пусть меня потом сменят, — сказал адмирал, — но я ставлю заграждение.» В 05.00 18 (31) июля Отряд минных заградителей начал минирование входа в Финский залив. Было поставлено 2200 мин, еще ранее была начата подготовка к эвакуации военно-морской базы в Либаве. У границ заграждения остались дежурить корабли, которые останавливали и возвращали назад коммерческие пароходы. До конца года флот поставил 4896 мин, по большей части на Центральной позиции.

В июле 1914 г. Эссен рисковал — распоряжение начать такие действия он получил позже. Адмирал не был простым исполнителем, он хорошо усвоил уроки Порт-Артура. В своем штабе он установил порядки, которые заслуженно создали ему репутацию человека дела. Эссен не только сам не страдал бюрократизмом, но и не терпел его в окружении. Вся его система управления была ориентирована на развитие духа инициативы у офицеров и матросов. Результатом долгого труда была искренняя любовь и тех, и других, огромный, практически беспрекословный авторитет командующего, несравнимый ни с кем из его современников. Эссен имел полное право на те слова, с которыми он обратился к своим подчиненным 19 июля (1 августа) 1914 г.: «Волею государя императора сегодня объявлена война. Поздравляю Балтийский флот с великим днем, для которого мы живем, которого мы ждали и к которому готовились».

30 июля граф Бертхольд пригласил к себе русского посла в Вене. Он заявил, что ввиду начавшейся русской мобилизации Австро-Венгрия вынуждена приступить к мобилизации своих войск на русской границе. Министр заверил дипломата, что данный акт не носит враждебного характера по отношению к России, с которой его страна хотела бы сохранить добрые отношения и просил передать эти слова в Петербург. Разговор немедленно коснулся сербского вопроса. Шебеко попытался объяснить, что австрийские действия против Сербии выдают желание нанести смертельный удар этому государству, что не может не вызвать всеобщее негодование в России. Бертхольд попытался отделаться обычными уже упреками в адрес Белграда и общими фразами о том, что его страна не посягает на суверенитет своего балканского соседа. В тот же день австрийский посол в России получил разъяснение Бертхольда — он отказывался впредь обсуждать вопросу, связанные с ответной сербской нотой и австро-сербской войной, отметив при этом, что Дунайская монархия не желает ни затрагивать интересы России и не планирует ни аннексии какой-то части сербской территории или умаления суверенитета Сербии. Не смотря на эту подслащенную пилюлю, было ясно, что австрийцы отнюдь не собираются останавливать военные действия. Вскоре последовало и разъяснение причин их неуступчивости.

18 (31) июля Пурталес вновь явился в здание русского МИДа и передал товарищу министра — А.А. Нератову — записку, излагавшую позицию Берлина: «Следуя данным Германией в Вене советам, Австрия выступила с декларацией, которой, по мнению германского правительства, достаточно, чтобы успокоить Россию. Подобная декларация, которой, находящаяся в состоянии войны великая держава заранее связывает себе руки к моменту заключения мира, должна быть рассматриваема, как очень крупная уступка и как доказательство ее миролюбия. Россия должна дать себе отчет в том, что, стремясь заставить Австрию идти далее этой декларации, она просит у нее нечто несовместимое с ее достоинством и престижем великой державы. Упрекая Австрию в том, что последняя нарушает суверенные права Сербии, она посягает на те же права Австрии. Русское правительство не должно бы упускать из виду, что Германия заинтересована (разр. оригинала — А.О.) в поддержании престижа Австро-Венгрии, как великой державы, и что нельзя требовать от Германии, чтобы она воздействовала на Австрию в направлении, идущим вразрез с ее собственными интересами. При этих условиях, если Россия будут настаивать на своих требованиях и откажется признать локализацию австро-сербского конфликта совершенно необходимой в интересах европейского мира, она должна в то же время отдать себе отчет в том, что положение является крайне опасным».

Итак, Германия сбросила маску. Она призналась, что с самого начала не ставила перед собой задачу остановить австро-сербскую войну, скорее наоборот. Не удивительно, что и попытка посредничества со стороны Великобритании также не увенчалась успехом. 31 июля Вена ответила на это предложение весьма оригинальным образом — она согласилась его принять при условии продолжения военных действий и приостановления русской мобилизации. Что касается попыток Николая II воздействовать на Австро-Венгрию через Берлин, то они были обречены на провал. 31 июля Бетман-Гольвег отправил Лихновскому телеграмму: «29 июля Царь предложил Его Величеству по телеграфу выступить посредником между Россией и Австрией. Его Величество немедленно объявил о своем согласии, информировав об этом по телеграфу Царя, и немедленно предприняв шаги в Вене. Не дождавшись результата Россия мобилизовалась против Австрии. Вследствие этого Его Величество обратил по телеграфу внимание Царя на то, что считает теперь посреднические акции почти иллюзорными и предложил остановить военную подготовку против Австрии. Этого не было сделано… Мы не можем быть отвлеченными наблюдателями и спокойно смотреть на русскую мобилизацию у наших границ. Мы заявили России, что если в течение 12 часов военная подготовка против Австро-Венгрии и нас не будет остановлена, мы вынуждены будем начать мобилизацию. Это будет означать войну. Мы уже сделали запрос Франции, останется ли она нейтральной в случае германо-русской войны».

На самом деле еще 26 июля Военный министр Пруссии ген. Эрих фон Фалькенгайн начал возвращать войска из лагерей, вслед за этим была введена охрана железных дорог, началась закупка зерна в районах сосредоточения армий, а 30 июля было объявлено «положение, угрожающее войной» и объявлен призыв 6 возрастов резервистов. Фактически началась мобилизация германской армии. Формально она была объявлена значительно позже, а пока Николай IIпредпринимал последние усилия для того, чтобы предотвратить войну. «По техническим условиям невозможно приостановить наши военные приготовления, — сообщал он германскому кайзеру 18 (31) июля в 14.55, — которые явились неизбежным последствием мобилизации Австрии. Мы далеки от того, чтобы желать войны. Пока будут длиться переговоры с Австрией по сербскому вопросу, мои войска не предпримут никаких вызывающих действий. Даю тебе в этом мое слово. Я верю в Божье милосердие и надеюсь на успешность твоего посредничества в Вене в пользу наших государств и европейского мира.»

Ответ пришел в 17.15: «Вследствие твоего обращения к моей дружбе и твоей просьбе о помощи, я выступил в роли посредника между твоим и австро-венгерским правительством. В то время, когда еще шли переговоры, твои войска были мобилизованы против Австро-Венгрии, моей союзницы, благодаря чему, как я уже тебе указал, мое посредничество стало почти призрачным. Тем не менее, я продолжал действовать, а теперь получил достоверные известия о серьезных приготовлениях к войне на моей восточной границе. Ответственность за безопасность моей империи вынуждает меня принять предварительные меры защиты. В моих усилиях сохранить всеобщий мир я дошел до возможных пределов, и ответственность за бедствие, угрожающее всему цивилизованному миру, падет не на меня. В настоящий момент все еще в твоей власти предотвратить его. Никто не угрожает могуществу и чести России, и она свободно может выждать результатов моего посредничества. Моя дружба к тебе и твоему государству, завещанная мне дедом на смертном одре, всегда была для меня священна, и я не раз честно поддерживал Россию в моменты серьезных затруднений, в особенности во время последней войны. Европейский мир все еще может быть сохранен тобой, если только Россия согласится остановить приготовления, угрожающие Германии и Австро-Венгрии».

Почти сразу же после отправки этой телеграммы Вильгельм II выступил с балкона своего дворца перед берлинцами — он говорил своим подданным, что его вынуждают начать войну. Кайзер явно не договаривал — начать войну его вынуждали собственные расчеты, согласно которым первый и сокрушающий удар должен был быть нанесен по Франции. Залогом успеха молниеносной кампании на Западе и переброски основных сил райхсвера на восток было опоздание сосредоточения русских войск. Чем позже начинала Россию мобилизацию — тем выше была гарантия успешного завершения плана Шлиффена. В 23.00 в Германии уже и формально началась всеобщая мобилизация. Почти одновременно, в полночь 18 (31) июля, Германия предъявила России ультиматум о прекращении мобилизации как всеобщей, так и частичной, направленной против Австро-Венгрии, и отдаче приказа о роспуске войск в течение 12 часов. Уже на следующий день VIII-й германский Армейский корпус, насчитывающий около 100 000 чел.(он был отмобилизован ранее) занял нейтральный Люксембург. План Шлиффена фактически начал выполняться.

Практически в то же самое время, когда немецкие солдаты входили на территорию этого герцогства, Пурталес позвонил начальнику канцелярии русского МИДа барону М.Ф. Шиллингу с просьбой о приеме у министра. Сазонов уже не сомневался — «Он, вероятно, привезет мне объявление войны.» Глава русского внешнеполитического ведомства не ошибся. 19 июля (1 августа) 1914 года Германия объявила России войну. Спешка в германском посольстве была такой, что Пурталес оставил ноту с двумя вариантами в одном тексте. Очевидно, что в немалой степени этому способствовало и то, что Пурталес очень волновался. Из кабинета русского министра он вышел в слезах. Перед вручением документа он трижды спросил у Сазонова, не готово ли русское правительство отменить мобилизацию. Впрочем, на оплошность весьма аккуратных обычно немцев и в русском МИДе не обратили сразу особого внимания. Как отмечает русская официальная версия случившегося, «…в самую минуту передачи ноты суть германского заявления была столь ясна, что не в словах было дело».

Хваленый немецкий порядок, казалось, был забыт политическим руководством Германии. «С момента объявления русской мобилизации, — вспоминал Тирпиц, — канцлер (т.е. Бетман-Гольвег — А.О.) производил впечатление утопающего. В то время как юристы министерства иностранных дел углублялись в академический вопрос о том, находимся ли уже мы в состоянии войны с Россией или нет, обнаружилось, что мы забыли спросить Австрию, желает ли она бороться вместе с нами против России. Италия также не была извещена об объявлении нами войны России.» При этом Бетман торопил своих юристов с подготовкой текста об объявлении войны России — ему была нужна поддержка социал-демократической фракции рейхстага. После выборов 1912 г. она оказалась самой значительной — 110 депутатов против 90 центристов, 85 либералов и 69 консерваторов.

Война с «царской Россией» во имя защиты будущей революции всегда была популярна среди немецких левых и они поддержали свое правительство вопреки обещаниям, сделанным перед войной на конгрессах Социалистического Интернационала. Впрочем, весной 1918 г. германские социал-демократы проголосовали и за ратификацию Брестского мира, навязанного кайзером казалось бы уже далеко царской России, которая уж во всяком случае не несла угрозы революции. В этом отношении расчет Бетман-Гольвега оказался верным, но ближайшего союзника пришлось подгонять.