Светские представители власти вообще мало разбираются в религиях, даже верующие из них

Когда что-нибудь случается «на религиозной почве», то почти тотчас, стараясь унять страсти, какой-нибудь светский чиновник, ответственный за «отношения с церковью», среди прочего непременно роняет оговорку: «Все религии учат добру». Фраза эта звучит и на различных форумах, и на конференциях, посвященных религиозным делам в стране и мире. Эта ставшая привычной медийная фраза является полуправдой, в которой правда находится в конце, что все это понимают. Будем честными и станем называть вещи своими именами. Любая религия учит в первую очередь самой себе — религии. Как с ней обходиться, как в нее войти, если не довелось под ее протекторатом родиться, и там оставаться до самого конца или хотя бы как можно дольше.

Светские представители власти вообще мало разбираются в религиях, даже верующие из них, а если и понимают больше, чем принято, то стараются молчать, чтобы не плодить волнений. Что же касается обывателей, то их реакцией на всевозможные религиозные «шалости» обычно является испуг или раздражение, в зависимости от того, взорвалось что-нибудь или сказалось что-либо взрывоопасное. С другой стороны, сказать, что религии не учат добру, совершенно неверно. Учение о добре составляет и вправду большую часть содержания вероучения любой религии. Мало того, религии добру именно учат, а не просто о нем напоминают, учат, что добро, как то слово, от которого во рту не становится слаще, не может быть пассивным, а требует ежедневного применения.

И этот, казалось бы, парадокс разрешается очень просто. Добром в первую очередь любая религия считает саму себя, свои установки, свои правила, свое мировоззрение. И то самое безусловное и понятное добро, которого от религий все ждут, может находиться и, как правило, там именно и отыскивается путем почти детективных розысков — в самом хвосте состава, везущего самое разнообразное «добро». «Добро в религии» — это некое межрелигиозное, почти экуменическое декларативное согласие, никого ни к чему не обязывающее, самое же главное, с чем часто и приходится на практике сталкиваться в «диалогах» — межрелигиозная конкуренция — состоит в доказательстве каждой из сторон своей истинности. А «истинности» очень скучно возиться с такой общечеловеческой мелочью, как безусловное, легко узнаваемое и признаваемое всеми добро. Чем они тогда будут друг от друга отличаться? А отличаются они, собственно, тем, что над понятным всем добром каждая религия ставит некое «добро», понятное только им; «добро», через познание которого только и становится понятным все остальное. Также становится понятным, почему оно, добро, собственно, не самое в жизни главное.

И тут нам становится ясно, что если обычное ежедневное добро в жизни для верующих не главное, то оговорка про то, что «все религии учат…», начинает звучать довольно зловеще. Потому что неизвестно, что там над добром парит. И не мешает ли оно ему, часом. Мировоззрение же любой религии для внешних — темный лес, потому что оно сакральное, мистическое, таинственное. Оно все находится в области своей, уникальной для каждой религии метафизики, иногда очень вычурной и противоречивой, к тому же создаваемой и дополняемой в течение сотен лет, его невозможно прочесть и усвоить, как манифест. Кто постиг это таинственное, для того интересы «добра» уже не оспариваемы никаким добром. И неудивительно, что выходящими наружу результатами постижения этого таинственного являются убийства, погромы, да и прочие, даже бытовые, настроения.

Любая региональная религия (а они все региональные, даже «вселенские») является в той местности, где гражданская личность народилась, буфером между человеком и его верой. Если у человека зародилась вера «во что-то высшее», то тут ближайшим пунктом приема веры в оборот окажется местная церковь, мечеть, синагога, молитвенный дом, дацан или целый выбор между ними, но это касается скорее современной цивилизации и ее городской культуры, а прежде человек рождался уже сразу под опекой религии, «веры предков, отцов», и к зрелому возрасту «вера» его была уже почти рефлексом. Он к ней не тянулся, она к нему притянулась, прививала к себе привычку, и если годам к двадцати не успела утомить, то «вера» становилась уже его привитой сызмальства идеологией, в строгом смысле верой не всегда и являясь. Скорее убеждением, обусловленным воспитанием и обучением.

Любому государству удобнее, конечно, иметь одну «государственную» религию и избегать религиозной конкуренции. В какой-то мере даже использовать религию, умение подключать, где надо, ее способность пренебрегать добром ради высшего «добра» и настраивать граждан на его защиту, повоевать, например, если где-то надо, или выявить врагов. Повсюду в мире такая симфония сходит уже на нет, считается признаком архаичного, отсталого и плохо управляемого властями способа манипулирования массами. Применяется в основном в неразвитых странах. Но некоторые служители культа (и в России, и других цивилизованных странах) не забывают порой напомнить о той силе, которую они могут, в случае чего, вызвать, и даже стараются держать «верующее» население в тонусе. Нередко можно послушать и почитать интересные рассказы разного конфессионального духовенства о том, как пламенно, в буквальном смысле, надо решать внутренние и мировые проблемы.

Религиозный экстремизм, как называют такую форму идеологической обработки и ее жестоких результатов, особенно цветет в ту пору, когда в обществе сильно ослаблен иммунитет к безусловному добру. Во времена политических встрясок и связанных с этим ожесточений. В такие времена особенно высок спрос на высшее «добро», которому позволительно наплевать какое-то время на добро, пока не будет достигнута цель. Но мы можем видеть, что ослабление этого иммунитета к добру происходит и в относительно благополучные годы, впрок.

В религии действительно бывает со стороны трудно отличить подлинное добро от его «высшего» названного брата. Ведь многие религиозные организации по всему миру и вправду творят большие дела бескорыстного милосердия. Но самые авторитетные религиозные тексты написаны много сотен или даже тысяч лет назад и, разбитые на цитаты, позволяют манипулировать, направлять и на прямо противоположные действия. Где для обычных людей возникнет диссонанс, там у «верующего» не будет ни капли сомнений, что высшая правда именно тут, где она ему привиделась, или где ее ему показали. В религии вообще очень сложно избежать профанации, об этом предупреждали и все их основатели. Сейчас же вообще эпоха духовной профанации. Ни одна религия не способна ясно выразить метафизическую постоянную, которую она отстаивает. Такой просто нет, не отыскивается нигде. Они сейчас отстаивают все, что им показалось важным на сей момент, постулируя какой-то аналог «прецедентного права» в религиозной оболочке. Руководством к действию может стать высказывание любого древнего авторитетного учителя, произнесенное даже по непонятно какому поводу в совершенно неясном контексте. Да и современные отцы пафнутии на местах по авторитетности не уступят, пожалуй, Златоусту, Кришне, Мохаммеду или Гаутаме. Если прежде в религиозных метаниях присутствовало слабое понимание, то сейчас оно повсюду сменилось полным непониманием основ духовного мира.

Никакая религия не терпит, чтобы ее и о ней со стороны «судили», заявляя, что у нее есть Высший Судия. Из-за этого она лишает себя здравой, трезвой оценкой со стороны, оставаясь все равно под судом явных недоброжелателей, которых только прибавляется. Не имея ясно выраженной, понятной всем метафизической постоянной, по которой злое можно отделить от доброго, и оттого не будучи способной обуздать своих самых разговорчивых подстрекателей, профанно тыкающих в «святую книгу», чтобы отыскать там очередное оправдание несправедливости и жестокости, любая, даже заслуженная и «мировая», религия обречена на утрату народной привязанности в мире, который все настойчивее ищет доброго.