20th.su
Ламповый приёмник

Опубликованные в последнюю неделю 2015 года в США традиционные обзоры положения на глобальном рынке инновационных технологий (лидерами таких исследований много лет выступают Беркли, Массачусетский технологический институт и университет Джонса Хопкинса) показали картину, не слишком обрадовавшую американские позиции листинга NASDAQ.

Начавшийся около десяти лет назад процесс утраты монополии калифорнийской Силиконовой долины на инновации и венчурные высокотехнологичные проекты «под продажу», получившие в общедоступной прессе маркер «стартапы», перешел в принципиально новую фазу. Теперь уже финансово-технологическая инфраструктура классической, калифорнийской Силиконовой долины выступает как догоняющая в отношении целого Силиконового архипелага, острова которого разбросаны по всему миру.

Два последние десятилетия прошлого века Силиконовая долина была беспрецедентным явлением, глобальным эпицентром хай-тек инноваций. Другие регионы пытались подражать этому успеху, но никто не смог даже приблизиться к эффективности модели Силиконовой долины.

Характерен пример Франции, — «София Антиполис», предпринятая на уровне правительства попытка «сверху вниз» создать инновационный центр рядом с Каннами, так никогда не развилась ни во что, что выходило бы за пределы обычного довольно комфортного технопарка.

Были десятки подобных проектов — и во Франции, и в Германии, и в Испании, и в Британии — но все они закончились одним: успешно функционирующим технопарком, куда удобно переместились местные офисы глобальных IT-компаний. Никакого чуда инновационного взрыва за пределами небольшой долины в Калифорнии не произошло нигде.

В двадцать первом веке, однако, конкуренция калифорнийцам пошла куда ожесточеннее. Все больше и больше проектов — очень разных по своей финансово-экономической платформе — открыто бросили вызов Долине.

Причем это был именно прямой вызов американцам — претенденты специально интегрировали кремний в название своих начинаний. Так появились Силикон Элли (Нью-Йорк), Силикон Вади (Тель-Авив), Силикон Сентьер (Париж) и т.д.

Эти проекты нового века оказались куда успешнее. И наблюдатели из Беркли, Хопкинса и MTI открыто связывают успех тех из них, кто обошел в результате калифорнийскую долину по показателями инновационности, с изменением роли государства. От позиции «сверху вниз», выхолостившей каннскую «Софию Антиполис», к позиции «заметить, оградить, удобрять и не мешать».

В Лондоне, например, самозарождающееся появление Силикон Раундабоут в конце 2000-х застало британское правительство почти врасплох.

Встреченный с большим энтузиазмом на уровне мэрии — собственно говоря, на уровне одного человека, мэра Бориса Джонсона — проект мог рассчитывать только на довольно скромные городские ресурсы. Не было никаких лужаек, небоскребов из стекла и стали, дорожек для электрокаров — ни одного признака города будущего Канэри-Уорф — старом квартале восточного Лондона, который расположился на Собачьем острове, относящемся к бюро Тауэр-Хэмлетс, буквально «Тауэрские деревушки». Вроде бы, никаких условий — кроме «заметить, оградить, удобрять и не мешать» — вместо «мы построим для вас инновационную площадку, где вы для нас будете…».

Сегодня же ребрендинг Теч Сити, инновационного центра в старом районе Шордич, превратился в один из ключевых экономических драйверов не только Лондона, но всей индустрии инноваций. И не только хай-тек, но и новых гуманитарных, деловых и экономических инструментов, например, — мы всё же говорим о Лондоне, деловой столице мира.

Теперь это уже глобальный тренд. В берлинской Силикон Аллей сообщили, что ожидают в 2016 году запуск новых стартапов каждые 20 минут. Париж занят строительством крупнейшего в Европе инновационного инкубатора в Эль Фрисинэ. А в Тель-Авиве фраза «Стартап-нация» прошла путь от предвыборного политического лозунга к экономической реальности, практической политике.

Однако не только изменения в подходах правительств привели к утрате калифорнийцами глобальной монополии как центра притяжения инноваций.

Прежде всего, это глобальные деньги и новая глобальная логистика. В новом веке досягаемость капитала перешла национальные границы не только для транснациональных корпораций, но и для тех молодых парней, кто собирают свой «первый Эппл I в гараже».

Новаторы по всему миру могут заручиться поддержкой от традиционных венчурных капиталистов со всего мира — но и не только их. Возникла целая отрасль платформ для поиска венчурного финансирования, таких как Кикстартер. При этом не нужно доказывать перспективность своей идеи перед толстым скептиком с Уолл-стрит на ковре в его кабинете на 37 этаже Трамп-билдинг. Разговаривать в таких распределенных системах поиска финансирования если и нужно — то с такими же, как ты, говорящими с тобой на одном языке и обдумывающими, вложить ли в тебя сотню долларов или купить на эту сотню новую гитару. Убедил десять тысяч — миллион на старте твой. А распространенность интернета инструмент убедить тебе предоставляет — дальше дело за тобой.

Эта новая модель финансирования не отменяет традиционные венчурные фонды. Более того, как показывают тексты Беркли, Хопкинса и MTI, эти две модели финансирования удачно дополнили друг друга — одна позволяет найти первые, самые сложные в поиске деньги, вторая включается тогда, когда успешность доказана и требуются средства на порядки больше.

Однако одной глобализации денег было бы недостаточно — особенно для тех инноваций, которые связаны с физическим, товарным производством. Здесь сработали принципиально новые глобальные цепочки поставок, которых не было еще пять лет назад — когда для получения нового вещества можно со своего компьютера заказать и оплатить коробочку с ингредиентами из Китая, лабораторную установку из Бразилии, а окончательные испытания провести в тестовой лаборатории в Женеве. Кроме того, возникли новые технологии недорогого производства уникальных, единичных предметов, такие как 3D-печать, например, или удаленный почасовой доступ к сложным металлообрабатывающим станкам с программным управлением.

Второй важный фактор потери калифорнийцами монополии связан с тем, что инновационные центры перестали быть местом работы и превратились в образ жизни, — а не все хотят или могут жить в Пало-Альто.

Лучше всех об этом сказал Майкл Блумберг, один из идеологов возникновения таких географически обособленных, компактных центров инноваций: «Я считаю, что все больше и больше выпускников Стэнфорда выберут переезд в Силиконовую Долину не только потому, что там развивают самые передовые новые технологии в стране, но и потому, что там есть что-то большее, что можно сделать в пятницу вечером, чем топать в Пицца Хат в Саннивейл. И вы сможете даже пойти на свидание с девушкой, чье имя не Сири (цифровой персональный ассистент, установленный на портативных устройствах Apple — ред.)».

Блумберг здесь говорит о том, что среда гиков, молодых людей, увлеченных высокими технологиями, сформировала свой язык, свои модели отдыха и потребления, свои эстетические потребности, свои ценности — и почти ничего этого они не могут для себя найти в среде своих «обычных» сверстников. Эта возможность быть со «своими», общаться с ними после работы — для многих, как показывают опросы, стала даже большим мотивом к переезду на острова «Силиконового архипелага», чем возможности профессиональной реализации.

Разумеется, эксперты видят и проблемы, который порождает собой всплывший «Силиконовый архипелаг». Важнейшая из них — проблема социальной интеграции детей, которые родились в инновационных островах и которым уже через несколько лет обустраивать собственную взрослую жизнь. Значительно опережая сверстников в уровне образования — в том числе и гуманитарного, общекультурного — они не становятся частью элит своих стран, поскольку их система ценностей еще более отдалена от окружающего общества, чем система ценностей их родителей-гиков.

Специалисты из Беркли в своих исследованиях прогнозируют, например, возникновение так называемой «второй элиты» — образованной, финансово состоятельной, успешной — которая уже в ближайшее десятилетие потребует своего собственного политического представительства, не найдя его в традиционных политических элитах. Она не вытеснит традиционную политическую «элиту юристов», но полностью перевернет электоральную карту. Особенно в тех государствах, где уровень и влияние инновационной индустрии значительно выше, чем в традиционных старых экономиках — Сингапуре, Тайване, Израиле.

В текстах университета Джонса Хопкинса, наоборот, прогнозируется, что появление внутри «инновационных островов» стартапов, связанных с гуманитарными инновациями приведет к тому, что центры воспроизводства традиционной элиты также изменятся — теперь войти в политику будет возможно не только через юрфак Гарварда, но и через инженерный факультет Стэнфорда.

В любом из двух вариантов развития политической элиты, о которых говорят в Беркли и в университете Хопкинса, очевидно: политика — это ближайшая сфера, в которую уже неизбежно придут инновации — и дети инноваторов.