«Мамочка» провокации: судьба агента московской «охранки»
Рано утром 15 апреля 1926 года в помещении Академии коммунистического воспитания (сейчас это Православный Свято-Тихоновский университет) началось слушание дела о провокаторе А. Е. Серебряковой. Дело слушалось Московским губернским судом под председательством А. Т. Стельмаховича. В качестве обвинителя выступал Б. Я. Арсеньев, в качестве общественного обвинителя — Ф. Я. Кон. Защита была представлена А. Е. Брусиловским и П. П. Лидовым. Обвинение предъявлялось по статье 67 Уголовного Кодекса («Активные действия или активная борьба против рабочего класса и революционного движения, проявленные на ответственных или особо секретных (агентура) должностях при царском строе»).
К этому времени некогда опасный агент-провокатор Анна Серебрякова была дряхлой, полуслепой старухой, которая не могла сама передвигаться. В зал суда ее ввели под руки два конвоира-красноармейца. Она попросила стакан воды и, закрыв ладонью лицо, покачиваясь, слушала обвинительное заключение. Почти сорок лет назад, будучи молодой женщиной, она начала работать с Московским охранным отделением. Тогда она выглядела иначе: «Это чрезвычайно подвижная дама, с лицом некрасивым, но симпатичным, с очень яркими, обладавшими каким-то особым живым блеском глазами, чрезвычайно разговорчивая, необычайно ласковая и отзывчивая на все общественное и личное» [1].
Ее агентурные клички — Мамочка, Мамаша, Туз, Субботина. Клички были не совсем случайны, они отражали важность и значительность ее работы. Анна Егоровна была одним из ценнейших сотрудников руководителя Московского охранного отделения знаменитого С. В. Зубатова. Салон Серебряковой Зубатов называл «святая святых» [2]. Далеко не вся деятельность Серебряковой известна. В правилах Зубатова было уничтожение документов, которые могли впоследствии скомпрометировать его подопечных. Но кое-что всё же сохранилось.
Одной из самых важных улик против Серебряковой оказался отзыв о ее работе, написанный рукой ее руководителя и датированный 26 марта 1907 года: «В нынешнем году истекает 25 лет служебной деятельности г-жи Субботиной (псевдоним), честно и доблестно оказывавшей за этот долгий срок секретные услуги московской администрации и ДП в их борьбе с революционными происками крамолы. Обладая научной подготовкой и имея возможность по первоисточникам наблюдать противоправительственную деятельность, знать не только показную, но и закулисную ее сторону, означенная деятельница могла быть и была вполне сознательной и убежденной защитницей отстаиваемых ею национально-государственных начал. Сила внутреннего убеждения, при природных высоком темпераменте, уме и такте, естественно, должны были гарантировать успешность ее практической работы». И далее: «Действительность в высокой степени оправдала эти надежды: крупнейшие дела московского охранного отделения всех периодов его деятельности обязаны успехом ее инициативе (и в других она принимала то или иное участие). Мало того, убедившись на деле в наличности связи провинциальной преступной деятельности с Москвой, г-жа Субботина намеренно расширила свои кружковые связи за пределы столицы, создала возможность отделению увеличить объем своей деятельности и тем оказала большую помощь ДП. Образовался летучий отряд при департаменте, осветивший министерству внутренних дел юго-запад и северо-восток… Киев, Екатеринослав, Кременчуг были серьезно освещены также ею. Но все перечислить трудно…» [3].
Не менее лестный отзыв дает Серебряковой еще один директор московской «охранки», возглавлявший отделение в 1907—1909 гг., М. Ф. фон Коттен: «…Она умеет ко всякому данному положению отнестись совершенно трезво и объективно, не поддаваясь всеобщему настроению и не переходя от крайнего оптимизма к полному отчаянию…» [4].
О детстве Серебряковой (в девичестве Рещиковой) известно немного. И исключительно с ее слов. Родилась в Тобольской губернии в 1857 г., незаконнорожденная дочь Софьи Ивановны Жедринской и землемера Рещикова, и сначала была записана как дочь крепостной. В 1861 году отец и мать оформили брак и ее официально удочерили. Анна получила очень неплохое образование. Сначала обучалась в Пермской женской гимназии, потом переехала в Москву с отцом, где окончила Высшие женские курсы Герье. Она знала в совершенстве несколько языков и даже работала профессиональной переводчицей.
Отношения с полицией начал муж Анны Егоровны — Павел Алексеевич Серебряков, проходивший в полицейских документах под кличкой Солидный, сотрудник газеты «Русский курьер». По словам Серебряковой, их брак был фиктивным, т. к. на момент его заключения Анна (тогда еще Рещикова) находилась на нелегальном положении из-за связей с народовольческими кружками. (Так или иначе, от Серебрякова или нет, у Анны родилось двое сыновей и одна дочь). По воспоминаниям знавших его людей, Серебряков был грузным, молчаливым мужчиной, избегавшим прямого зрительного контакта [5].
В 1883 г. в доме у Серебряковых была обнаружена нелегальная литература и шрифт для набора. Но этот факт — удивительным образом — никак не отразился на их судьбе. Дело последствий не имело. С Павлом Алексеевичем разговаривал «крестный отец» секретной агентуры — инспектор Петербургского охранного отделения Г. П. Судейкин, он и предложил взаимовыгодное сотрудничество: «Мы же за реформы, как и вы! Мы против насилия!». Вскоре Серебряков стал требовать за свою работу увеличения гонорара (чуть ли не до 10 тысяч в год), но с органами метод шантажа не всегда проходит и, как правило, может обернуться проблемами. В ответ полиция арестовала его супругу Анну Егоровну и отвезла «попить чаек» (как это называлось) с полковником Н. С. Бердяевым, который возглавлял на тот момент (речь идет о конце 1880-х) Московское охранное отделение.
В 1887 г. в Москве возникла революционная группа народнического толка, издававшая нелегальную газету «Самоуправление», печатавшуюся в Швейцарии. В состав этой газеты вошел муж Серебряковой, близкий приятель редактора газеты А. С. Белевского. Считается, что Анна Егоровна начала свое официальное сотрудничество в 1887—1888 гг. с поставки информации о «Самоуправлении». Группа была арестована в 1888 году. Павел Алексеевич — единственный из ее участников, который остался на свободе. Подозрений тогда это не вызвало, видимо, по чистой случайности. В данном случае удивляет непрофессионализм Бердяева. Сменивший его в должности начальника московской «охранки» Зубатов никогда не допускал таких очевидных ошибок в работе с агентами.
В 1892 г., прикрываясь М. Н. Корнатовской, Серебрякова наводит полицию на писателя-народника, остроумного и оригинального публициста, знатока провинциальной жизни Николая Михайловича Астырева [6]. У него находят прокламации, адресованные крестьянам. Астырев, естественно, арестован. Судьба Корнатовской — драматическая судьба «прикрытия». Человек-«прикрытие» не знает о своей роли, на него, по плану полиции, должны упасть подозрения товарищей. Портрет Марии даже висел в здании Охранного отделения Москвы в Гнездниковском переулке: «…Недурно сделанный портрет миловидной женщины, с синими глазами, отражавшими наивность и простодушие» [7]. Это было чем-то вроде шутки. А на самом деле — издевательство, а также якобы «доказательство» ее связи с полицией для тех товарищей, кому не посчастливится оказаться в стенах охранного отделения.
В 1894 г. партия «Народное право» предприняла попытку объединения всех народнических кружков, разбросанных по России. В этом же году они провели съезд. Деятельность организации была приостановлена благодаря Серебряковой. Бердяев с Зубатовым сообщали в Париж начальнику заграничной агентуры П. И. Рачковскому: «Вчера взята типография, несколько тысяч изданий и 52 члена партии «Народного права». Немного оставлено на разводку» [8]. Последняя фраза из полицейского жаргона. Обычно на свободе оставляли несколько человек с целью проследить как невыявленные контакты, так и новые. Это и называлось «разводкой».
Работая весьма активно, Анна Егоровна тем не менее оставалась «внепартийной». Она была действительно «мамочкой», подругой для всех. В ее доме всегда был накрыт стол с самоваром и пирожными. Если говорить о ее политической активности, то она проявлялась исключительно в гостеприимном салоне, привечавшем «неблагонадежных», и в деятельности нелегального «Красного Креста» — общества помощи политзаключенным. Вплоть до 1909 года Серебрякова не вызывала никаких подозрений. По воспоминаниям свидетелей, в ней видели «либералку», полностью ей доверяли, не гнушались брать у нее деньги, организовывали встречи, но подробностей работы не сообщали. И активного участия в политических дискуссиях она не принимала. (Хотя, конечно, это совершенно не факт, что «не сообщали». Кто-то не сообщал, а кто-то, возможно, сообщал). В любом случае, например, московский комитет РСДРП побывал у нее дома практически в полном составе.
Свидетель М. Ф. Владимиров: «Сидя за шахматной доской, мы с А. В. Луначарским и А. И. Елизаровой решали наши дела…» [9].
Вот как объясняет сестра В. И. Ленина Анна причину частого посещения Серебряковой: «Мы нуждались в квартирах, нуждались в адресах для явок. Связи с массами у нас еще не было никакой. Среди рабочих у нас были одиночки, среди интеллигентов — тоже. Обычно приходилось встречаться «по делу» где-нибудь на бульварах, скверах и т. д. Вот почему такие сочувствующие лица, как Серебрякова, играли в тот период столь значительную роль и пользовались уважением со стороны революционеров» [10].
На суде Серебрякова скажет, что и не подозревала, что на ее квартире собирались революционеры и что-то обсуждали. Она думала, что «люди садились за шахматный столик и играли в шахматы, … как обыкновенно во всяком семейном доме» [11].
Каждую субботу на квартире Серебряковой собиралась молодежь, студенты. (Кстати, одна из ее кличек — Субботина — возникла именно из-за этих субботних вечеров). Как правило, около 20−30 человек. Среди гостей, например, можно было встретить Анатолия Васильевича Луначарского, которому Анна Егоровна казалась «человеком веселым, разговорчивым, довольно образованным, принимавшим очень теплое участие в судьбе революционеров» [12]. В 1899 году Луначарский был арестован. Причем на допросе старался выгородить Серебрякову и утверждал, что на ее квартире проходят исключительно литературные встречи.
Анна Ульянова-Елизарова познакомилась с Серебряковой в 1897 году: «…Она мне показалась неинтересной», — так описала свои впечатления от Серебряковой Анна Ильинична [13]. Также ее настораживала и даже отталкивала чрезмерная болтливость хозяйки салона. Серебрякова же прозвала Елизарову «дама под вуалью» именно из-за того, что та всегда сохраняла некоторую отстраненность и была достаточно сдержанна и закрыта для общения.
В этом же году полиция узнала от Серебряковой, что к сестре приехал Ленин. Охранка установила наблюдение за квартирой, в которой проживала Анна. Результатом явился разгром социал-демократической группы «Южный рабочий», с представителями которых Владимир Ильич и организовывал встречи на квартире сестры.
Вообще Владимир Ильич акцентировал внимание товарищей на организационных вопросах и неукоснительном соблюдении правил конспирации: «Общие собрания и сходки возможны лишь изредка, в виде исключения, и надо быть сугубо осторожным, ибо на общие собрания легче попасть провокатору и проследить одного из участников шпиону» [14]. Но правила эти не соблюдались. В 1896 г. последовал провал московского социал-демократического «Рабочего союза», в 1898 г. — «Союза борьбы за освобождение рабочего класса». С 1900 г. начинаются систематические разоблачения московских социал-демократических кружков. Все, хоть раз посетившие Серебряковых, выходили от нее с «прицепленными» филерами. В 1902 г. во главе Московской охранки встает весьма опытный, несмотря на молодой возраст, жандармский офицер В. В. Ратко. С помощью Серебряковой ему удается захватить московский комитет РСДРП.
В 1907 году Мамочка оказалась на грани разоблачения. В распоряжении революционеров каким-то образом оказалась информация об адресах полицейских конспиративных квартир в Москве, местах встреч агентов с руководителями. Еще в 1905 году Серебрякова просила отпустить ее на покой, но Д. Ф. Трепов (на тот момент занимавший должность товарища министра внутренних дел) уговорил ее остаться на службе еще некоторое время «…ввиду наступившего тогда особо серьезного момента».
Материалы о Серебряковой и других сотрудниках передал революционному публицисту и «охотнику на провокаторов» В. Л. Бурцеву Леонид Меньщиков, бывший коллега Зубатова. Он бежал за границу — в Париж, и начал сдавать агентуру революционерам. Его перу принадлежит известный труд «Охрана и революция, где он подробно раскрывает тайны «полицейской кухни».
Информация о секретных сотрудниках делалась на три категории по степени достоверности: 1) имена тех, на кого имелся компромат, подтвержденный документально; 2) имена тех, в сотрудничестве которых Меньщиков был убежден, но не располагал доказательствами; 3) и тех, о ком бывший охранник имел «догадки логического свойства». Серебрякова входила в первую категорию. Но это был компромат на г-жу Субботину. Оставалось доказать, что она и Серебрякова — одно лицо. Меньщиков утверждал, что ему лично сообщал об этом Ратко. Но межпартийной комиссии этого заявления было недостаточно. И она приняла решение допросить тех революционеров, разговоры с которыми передавала в донесениях Субботина. (Разумеется, донесения писала не Серебрякова. Сведения вносило в отчеты ее руководство. Но в данном случае это не имело значения. Принципиальным было совпадение времени, места и содержания бесед). Таким образом и была идентифицирована ее личность. В 1909 году имя Серебряковой появилось на страницах издаваемого Бурцевым журнала «Общее Дело» в списке провокаторов.
Бывшая Мамочка стала демонстративно требовать «объективного суда» — она рассчитывала сыграть на том, что у Бурцева были не очень гладкие отношения с революционным подпольем. Но, к своему сожалению, она еще не знала о том, что Меньщиков начал всех сдавать. И только когда он выступил с открытым письмом и обвинением, Серебрякова решила просто «уйти на дно». Все разговоры про восстановление «честного имени» тут же прекратились. Вдобавок ко всему у нее начались серьезные проблемами со зрением, вызванные, вероятно, нервными переживаниями. В 1910 г. революционер В. П. Ногин собирался лично расправиться с Серебряковой, но, когда увидел «старуху, слепую, никому не нужную», — развернулся и уехал.
В 1911 г. министр внутренних дел П. А. Столыпин назначает Серебряковой пенсию в размере 1200 рублей в год. В своем докладе на имя Николая II он описывает ее как «убежденного врага крамолы, исполнявшего свои обязанности идейно, мало интересуясь денежным вознаграждением». Известно, что и Зубатов, и следующий за ним начальник московской «охранки» Ратко, и сменивший его фон Коттен писали прошения о выдаче Серебряковой крупных сумм денег. Это называлось «пособие», и она получала эти деньги регулярно. Назначенную же ей Столыпиным пенсию она получала вплоть до 1917 года. И уж совсем курьезно то, что после 1917 года она получала пенсию от Собеса и Центральной комиссии по улучшению быта ученых.
Серебрякова была арестована лишь в 1923 году. Ее допрашивал Мицкевич, а она пообещала ему написать мемуары. 6 месяцев просидела Анна Егоровна в тюрьме. Ее сын Борис переживал в это время невероятные муки совести, чувствуя себя невольным «подельником». Он публично заявил на суде, что «потерял к ней все чувства как к матери» [15]. И его можно понять — ведь дети были вхожи в революционную среду и искренне разделяли эти идеалы, гордились матерью.
На суде Серебрякова отказалась признать себя виновной. Она сказала, что лишь «разделяла идеи Зубатова о легализации рабочего движения и честно помогала ему в этом», идеи Зубатова «показались ей увлекательными» [16]. Свою роль она сводит к освещению «настроения общества»: различных общественных и литературных групп», намекает на личную приязнь Зубатова к ней как к женщине, называя это «особым отношением». Все остальные, по ее словам, благоволили к ней по просьбе Зубатова. Принять приговор с честью она не была готова. Она юлила, пыталась неубедительно оправдываться. На судебном заседании тогда прозвучали слова обвинителя: «Если бы Серебрякова пришла к нам и сказала: «Я — убежденная монархистка и буду ею до конца!» — я, старый революционер, склонил бы голову перед убежденным человеком» [17]. Вероятно, ее могли извинить (если это слово здесь уместно) возраст и здоровье.
В глубине души ей, агенту Субботиной, наверное, было приятно услышать в свой адрес: «Но были… герои охранки, имена которых вписаны в историю. Пройдут десятилетия, а эти имена будут живы в памяти» [18]. Но она не была провокатором по духу, «гением злодейства», который ведет свою собственную большую игру, стратегом, политиком. А была всего лишь «чудовищем легкомыслия», как справедливо и художественно верно назвал ее Луначарский. И убеждений у нее никаких не было: «Ах, авось, никто не узнает!».
Серебрякову приговорили к 7 годам с конфискацией имущества, засчитывая предварительное заключение (1 год и 7 месяцев). Скончалась Анна Егоровна в тюрьме.
* * *
[1] Луначарский А. В. Предисловие // Алексеев И. В. История одного провокатора. М., 1925 г. С. 1
[2] Известия, № 263. 1925. С. 4
[3] Известия, № 89. 1926. С. 4
[4] Цит. по: Алексеев И. В. «История одного провокатора». М., 1925. С. 13
[5] Луначарский А. В. «Предисловие» // Алексеев И. В. «История одного провокатора». М., 1925. С. 3
[6] Астырев Н. М. (1857−1894) — писатель, публицист народнического толка. Занимался сельскохозяйственной статистикой. В 1894 г. был арестован. Скончался от болезни.
[7] Меньщиков Л. П. «Охрана и революция». Ч. III. С. 124
[8] «Известия», № 87. 1926. С. 4
[9] «Известия», № 88. 1926. С. 3
[10] «Известия», № 91. 1926. С. 4
[11] «Известия», №88. 1926. С. 3
[12] Там же.
[13] «Известия», № 91. 1926. С. 4.
[14] Цит. по: Винокуров А. Н. «О возникновении московской партийной организации». // «На заре рабочего движения в Москве. Воспоминания участников Московского рабочего союза» (1893−1895 гг.) и документы. М., 1932. С. 35.
[15] «Правда», № 92
[16] «Известия», № 87. 1926. С. 4
[17] «Известия», № 96. 1926. С. 4