Подлинная дата кончины Льва Карсавина

Если вспоминать обстоятельства жизни Льва Платоновича Карсавина под углом собственно религиозным, то в его земном пути и творчестве начинают проявляться черты, указывающие на то, что Провидение определило этому историку, мыслителю и поэту назначение совершенно особенное и отличающее от многих фигур русской религиозной философии. Об этом свидетельствует не только его жизнь, его смерть, но история посмертного обнаружения могилы, разорвавшая дурную бесконечность безымянных лагерных погостов. Но, оказалось, что история смерти Льва Карсавина была не дописана до конца.

Чаще всего имя Карсавина упоминается в общем ряду изгнанников 1922 года, но, строго говоря, его личная эмиграция началась задолго до этой даты, когда вначале он, молодой ученый, посмел нарушить своей диссертацией методы и границы, считавшиеся классическими в исторической науке. Только в наше время эту дерзость оценят как подходы, опередившие те, что создали мировой авторитет Люсьену Февру и Марку Блоку. Мечтавший о налаженной жизни академического профессора семьянин Карсавин вдруг осознанно и одновременно безрассудно возмутит столичное академическое и церковное сообщество историей своей страстной любви, которую не только не станет скрывать, но станет вызывающе демонстрировать. О ней он с вызовом возвестит в небольшой книжке «Noctes Petropolitanae», вместившей главные идеи его метафизики. Ее текст — это сплав редкой эрудиции, умозрительных спекуляций, мистических откровений и интимных подробностей отношений с возлюбленной — стал заявкой Карсавина на статус оригинального и значительного мыслителя. Талантливого философа и медиевиста в нем признают, но так никогда и не сочтут своим, чем позже, в эмиграции, фактически вытолкнут из парижского круга тех, кто составил собой профессорский корпус Свято-Сергиевского института. Он вынужден будет уехать в маленький глубоко провинциальный Каунас, когда этот город еще трудно было именовать европейской столицей. Высланный из страны лично Лениным, он, православный религиозный мыслитель, осмелится стать гражданином новой империи, в которой к тому моменту уже четверть века тотально и безжалостно утверждалась атеистическая идеология большевизма, и было невозможно сосчитать, сколько людей с взглядами, подобными карсавинским, уже были давно расстреляны и продолжали методично уничтожаться. И много ещё было такого, что Лев Платонович соединил своей жизнью, что соединяться не должно и что-то, казалось бы, и соединиться никогда не может. Именно это позволило его единственному ученику и философскому последователю Анатолию Анатольевичу Ванееву утверждать, что жизнь и философия его учителя есть «действительное двуединство произведения и конкретной биографии автора, его интеллектуально-творческой жизни, с одной стороны, и его реальной судьбы — с другой. В них христианская идея находит себя в конкретном и, обратно, живое конкретное внутренне напряжено настолько, что разрешается в идею. В этом — вообще ключ к религиозно-философскому творчеству Л.П. Карсавина» [2, с.345].

Но Льву Карсавину суждена была не только полная парадоксов жизнь, но и отмеченная чертами высшего избранничества христианская кончина с последующей победой над неотвратимостью забвения места последнего упокоения. Несколько елей, тайно высаженных на могиле Владасом Шимкунасом — заключенным и опекуном больного Карсавина — выжили и поднялись стеной в тундре. И когда после ликвидации лагеря на его месте возник оленеводческий совхоз, эти деревья не дали стадам уничтожить не только колышек с деревянной табличкой, но и сам могильный холмик. А сделанные Владасом Никодимовичем, как его именовали русские друзья, фотографии, из конспиративных целей отпечатанные зеркально, помогли установить место, которого так недоставало духовному строю Русской Голгофы, где многие «испытали поругания и побои, терпя недостатки, скорби и озлобления» (Евр. 11: 36, 37).

Снимок могильного холмика с елочками и табличкой «II-П» впервые попал мне в руки в середине 1980-х, когда вдова Анатолия Анатольевича Ванеева Елена Ивановна передала его мне вместе с другими документами и фотографиями. В полной уверенности в безуспешности поисков могилы, я все же уступил друзьям, настаивавшим на исполнении усилий и воли Ванеева и Шимкунаса, стал собирать сведения о приметах, разыскивать бывших абезьцев. Небу было угодно, чтобы могила Карсавина в 1989 году была установлена [См. подробнее: 3]. Поэтому когда через тридцать лет в очередной раз приехав в Вильнюс для работы в архивах, в фонде Владаса Шимкунаса мне встретился еще один отпечаток давно знакомого фото, каких-либо открытий от него я совсем не ожидал. Я и в руки его взял скорее под влиянием воспоминаний о давних событиях. А задумавшись, рассматривая, машинально перевернул, как только что переворачивал важные фотографии, и… На обороте снимка ниже номера единицы хранения фонда «F 151−3» знакомым почерком Шимкунаса по-литовски было написано: «Профессор Лев Платонович Карсавин, могила Абезь, Коми АССР, Кожвинский район, 1955 лето (смерть 1952 м. июль 17 дня)» [6] Так почти случайно этот снимок открыл фактическую дату дня смерти большого русского мыслителя!

С этой записью многое встало на свое место. Во-первых, стало понятно появление другой даты, указанной Э.Ф. Зоммером — 12.7.1952 [4, p.129]. Разночтение объясняется либо сходством написания цифр 2 и 7, либо небрежностью записи или плохим почерком писавшего. Конечно, не стоит забывать о возможных помятостях и потертостях бумаги в условиях длительного хранения при постоянных лагерных обысках.

К тому же на 20 июля 1952 года выпадало воскресенье, а в воспоминаниях Ванеева это обстоятельство совсем не отражено, хотя Анатолий Анатольевич скрупулезно отмечал все сколь-нибудь значительные детали дня смерти Карсавина, включая ярко светившее над Абезью солнце, подробности поведения обитателей палаты [1, с.182]. В выходной день обхода врачей в Абезьском лагере не проводилось, а Ванеев сообщает, что до прихода Шимкунаса, известившего о полчаса назад случившейся смерти Льва Платоновича, он «приготовился подремать до врачебного обхода» [Там же, с.181]. И Ванеев же пишет, что «захоронение было произведено на третий день» [Там же, с.187]. Конечно, самым важным в определении степени достоверности записи на обороте вильнюсской фотографии является указание Анатолия Ванеева на то, что именно Владас Шимкунас исполнял в санитарном отделении лагеря обязанности патологоанатома (это подтверждают и многие документы Вильнюсских архивов), и что Шимкунас лично произвел вскрытие тела Карсавина [Там же, с.185].

Разумеется, нуждается в комментарии наличие официального Акта о смерти заключенного Л.П. Карсавина, в котором указана дата и время его смерти — 20 июля 1952 года 7 часов 30 минут. Он подписан начальником Инфекционной лагерной больницы В.И. Мельниковой, лечащим врачом М.Г. Сологубом и дежурным надзирателем Церелунгой [5]. Можно уверенно утверждать, что совокупность множественных свидетельств и признаков твердо указывает, что данный документ представляет собой образец обычной лагерной «туфты». Очевидно, что Акт был составлен позже при самом непосредственном участии самого хитроумного Владаса Шимкунаса: «ошибочной» датой смерти он скрывал затянувшиеся сроки захоронения, чтобы с гарантией поместить в тело Карсавина флакон с эпитафией, написанной Анатолием Ванеевым. Подписанты же, привыкшие оформлять подобные документы стопками и во множестве, с особой тщательностью к сверке дат не относились: «Днем раньше, днем позже… Какая, в сущности разница для атеиста — не врача, а «коновала», как назвал его сам Карсавин? [1, с.52] Куда большее значение для подписывавших официальные документы об усопших имела точность в указании статей и назначенных сроков.

Таким образом, еще одним исполненным смысла знаком памяти о русском религиозном мыслителе Льве Платоновиче Карсавине стало то, что заупокойную молитву о нем мы можем произносить 17 июля — в тот же день, когда Русская православная церковь вспоминает о гибели царских страстотерпцев Николая Александровича, Александры Федоровны, Татьяны, Марии, Анастасии, Алексея Романовых и оставшихся им верными до последнего вздоха рабов Божьих, православных христиан Евгения Боткина, Ивана Харитонова, Анна Демидова и Алексея Трупп, католика по вероисповеданию.

Источники: