Жизнь русского энциклопедиста в эмиграции и одиночестве. Бицилли

Книга Михаила Абрамовича Бирмана — первая биография Петра Михайловича Бицилли, выдающегося отечественного медиевиста, автора революционных для своего времени и высоко ценившихся уже следующими поколениями российской науки «Элементов средневековой культуры», видной фигуры в интеллектуальной истории первой эмиграции и в истории болгарской науки. Собственно, то обстоятельство, что книга о нем выходит только сейчас — многое говорит о сложностях изучения истории русской эмиграции, когда информацию приходится добывать по крупицам, эпистолярные комплексы, даже если они сохранились при всех перипетиях эмигрантской жизни, рассеяны, архивы не полны — а нередко обзаводиться ими не было возможности — и даже публикации могут быть труднодоступны, затерянные в эмигрантских газетах и сборниках, в газетах и журналах тех стран, где героям повествований довелось пребывать.

В основе вышедшей книги — подготовленное автором еще в 2002 году и опубликованное четыре года спустя в составе избранных трудов Бицилли исследование [1], в новом варианте не только существенно пополненное новыми разысканиями, но и сопровождаемая

Нельзя не отметить и большую ценность иллюстративного материала — в издание включено 59 рисунков и фотографий, в том числе юношеские рисунки будущего историка, групповые фотографии югославского и болгарского периодов, семейные снимки.

Отметим, что стилистика книги Бирмана близка к энциклопедическим стандартам — она строга, иногда даже суха, строго структурирована, идеальна в качестве справочника. Автор всячески избегает касаться погружений во «внутренний мир» своего героя, развернутых интерпретаций — и в тех случаях, когда не опирается на конкретный источник, последовательно оговаривает свои или других исследователей предположения, в доброй позитивистской манере жестко отделяя установленные факты от гипотез. При этом основной акцент работы сделан на годах эмиграции — с 1920 и далее, когда Бицилли покинул Одессу и перебрался сначала в Королевство сербов, хорватов и словенцев, а с начала 1924 г. обосновался в Софии, где и прожил до конца своих дней.

Если югославские годы рассмотрены Бирманом без подробностей, ставших известными уже после подготовки книги [2] — и оттого даны несколько пунктирно, то болгарский период, растянувшийся почти на тридцать лет, представлен в многообразии как научных, так и жизненных ракурсов, чему в первую очередь способствует привлечение автором многообразного материала из воспоминаний как родных и близких Бицилли (собранного в 1990 — 2000-е в переписке с на тот момент еще живыми свидетелями и участниками), так и болгарских учеников ученого.

Анализируя институциональное положение Бицилли, Бирман фиксирует, что относительно устойчиво ученый чувствовал себя в Софийском университете только до 1932 года. Осенью 1932 г. на волне экономического кризиса правительство в целях экономии решает сократить расходы на университет — и Бицилли отказывают в продлении контракта: он первым подпадает под сокращения, о которых писал опекаемому им молодому болгарскому коллеге, пребывавшему в длительной командировке в Италии, не относя, по меньшей мере в известных текстах, эту угрозу к себе самому. По предположению Бирмана, Бицилли оказывается первой жертвой по вполне формальным основаниям: во-первых, как лицо без гражданства (болгарское гражданство он примет только во 2-й половине 1948 г., после трех безуспешных попыток в 1947 г. получить вместе с женой советское гражданство, до того времени его статус будет определяться «нансеновским» паспортом); во-вторых, как профессор без постоянного контракта — до этого с ним заключались трехлетние договора, срок третьего такого договора как раз истекал к 1 января 1933 г., следовательно, его не требовалось увольнять, в рамках политики сокращений оказывалось достаточным просто не продлить договор на новый срок; в-третьих, он так и не вошел «плотно» в болгарское академическое сообщество, оставаясь во многом «чужаком». Впрочем, именно усилия болгарских коллег спасли Бицилли в кризисной ситуации, когда он оказывался без средств к существованию — безуспешно разыскивая любую другую работу и был готов на переезд даже по ту сторону Атлантики (от русских коллег в американских университетах приходили совершенно неутешительные вести об аналогичных процессах урезания ставок): проф. и акад. Васил Златарский, в 1923 году приложивший большие усилия для привлечения Бицилли на работу в Софию и стремительного преодоления бюрократических формальностей, теперь сделал все, чтобы добиться сохранения Бицилли в университете (стр. 161 — 163) — и в результате контракт был возобновлен, причем, подписанный 24 января 1933 г., исчислял срок своего действия с 1 января, то есть юридически профессорство Бицилли сохранялось без перерыва. Но, как отмечает Бирман, для Бицилли это стало водоразделом — теперь он чувствовал себя неуверенно, стал острее «замечать факты и проявления стесненного экономического положения» (стр. 164). После многих лет, проведенных в Софийском университете, он оказывался в хронически «подвешенном» положении — последующие контракты заключались с ним уже на короткие сроки: в 1936 г. договор был продлен на 1,5 года, следующий был подписан лишь на один год, равно как и при продлении в 1938 (стр. 163, прим. 13).

Отметим, что со своей стороны Бицилли делал очень многое, чтобы плодотворно включиться в болгарское сообщество — много публикуясь по-болгарски, быстро и хорошо выучив язык, ведя на нем университетские занятия. Но, как показали уже события 1948 года и последние годы Бицилли, он нашел нескольких близких ему по духу коллег — но для университета оказался все-таки посторонним, тем, кем было легко пожертвовать, а после кончины — проигнорировать.

Вряд ли только можно целиком согласиться с выводом Бирмана о Бицилли-ученом:

«В природе его таланта не было стремления терпеливо и медленно корпеть над одной большой темой, создавая постепенно, годами, многотомник. Обладая живым и гибким умом, широкими и разносторонними знаниями и интересами, Бицилли был наделен горячим, легковозбудимым и на многое откликающимся темпераментом» (стр. 279 — 280).

Сказанное отчасти верно — но в одесский период Бицилли демонстрирует способность упорно и тщательно работать если не над одной темой, то во всяком случае не захватывать почти одновременно и филологию, и философию истории, и историю нового и новейшего времени Европы, Америки и России, и историю культуры.

Нам представляется, что специфическое «многотемье», разумеется, связанное с характером и с исследовательской оптикой — все-таки во многом производно от ситуации. В софийской эмиграции, с очень скудным доступом к научным ресурсам, с бедными библиотеками и редкими выездами в научные центры — Бицилли принимает, как показало последующее значение созданного им за эти годы научного наследия, самое верное решение — не пытаться сделать то, что все равно невозможно — претендовать на исчерпывающую разработку какой-либо научной темы, к тому же не располагая в Болгарии аудиторией, которая способна оценить подобную работу, и понимая, что выход на другую аудиторию — более чем затруднен.

Ему нужно писать для широкого круга читателей, обращаться к русской публике в «Современных записках», читать лекции и вести семинары в Софийском университете, публичные лекции в различных русских эмигрантских и болгарских организациях — и при этом заниматься тем, что ему важно, что имеет в его глазах научную значимость, добросовестно. Он находит — еще раз подчеркнем, в соответствии со своими внутренними качествами, отмеченными Бирманом, — наиболее эффективный способ действовать — одновременно оказываясь востребованным сообществом и публикой и в то же время продвигаясь сам в интеллектуальном плане, решая собственные задачи так, чтобы сохранять контакт с аудиторией — едва ли не единственный вообще мыслимый вариант решения задач, предполагающих коммуникацию — а при эмигрантской ситуации варианты сохранять этот контакт, в силу того, что изменилось не только положение Бицилли, но и сама аудитория, были немногочисленны.

Иначе говоря — благодаря своим качествам, он находит способ если не расцвести, то сохраниться как ученый, когда следование привычной модели «большой науки» оказалось невозможным.

[1] Бирман М.А. П.М. Бицилли (1879 — 1953). Штрихи к портрету ученого // Бицилли П.М. Избранные труды по средневековой истории: Россия и Запад. М.: Языки славянской культуры, 2006. С. 633 — 718.

[2] См.: Галчева Т.Н., Голубович И.В. «Понемногу приспособляюсь к «независящим обстоятельствам». П.М. Бицилли и семья Флоровских в первые годы эмиграции. София: Изд-во Солнце, 2015.

Полностью рецензия будет опубликована в научном обозрении «История / OSTKRAFT»