Адольф Андреевич Демченко (3.XII.1938 — 18.I.2016) практически всю свою научную жизнь посвятил изучению жизни и творческого наследия Николая Гавриловича Чернышевского — и с начала 1970-х годов приступил к созданию его научной биографии. Первый ее вариант вышел в четырех небольших томах в Саратове в 1978—1994 гг. — и, по счастью, незадолго до гибели он успел подготовить новую, существенно переработанную и дополненную ее версию: первый том вышел в 2015 году, еще при жизни исследователя, а второй — только на исходе 2018 года.

Первый том, в который вошли две части прежнего издания, охватывает историю взросления, учебы и стремительного взлета Чернышевского — едва начавшего публиковаться в петербургских газетах и журналах в 1853 году и к началу 1855 года уже сделавшегося главным критиком «Современника», а затем и соредактором.

Вообще, история как русской публицистики, так и литературы второй трети XIX века — преимущественно история молодых. Здесь можно вспомнить не только Добролюбова и Писарева, но и Полевого — или Гоголя, к которому слава приходит с изданием «Вечеров…», когда ему едва исполнилось двадцать два года — и в сравнении с которыми даже Белинский выглядит, в момент превращения в общероссийскую знаменитость, уже достаточно «зрелым», если не «возрастным», ведь, как писал он — уже двадцати восьми лет от роду — Краевскому, осведомляясь о судьбе первой большой статьи своей в «Отечественных записках», «в первый раз меня будет читать большая публика».

Предсказуемым образом биография Чернышевского, созданная Демченко, представляет богатейший материал для изучения не только жизни и работ самого персонажа, но и для понимая многих социальных и культурных реалий тех сред, из которых он вышел и в которых существовал. Так, выход из духовного сословия был для Чернышевского, как и для целого ряда его сверстников, продолжением в других условиях траектории, заданной отцами, — отец Чернышевского, у которого он был единственным сыном, делает сам хорошую церковную карьеру, став саратовским протоиереем, членом консистории и домовладельцем, а через семейство жены роднится с чиновничеством — и оказывается достаточно обеспечен, чтобы взять на себя семейное обучение сына (в духовном училище тот будет сдавать лишь экзамены). Далеко не всегда сам автор вполне реализует возможности, даваемые ему собранным материалом — так, когда отец Чернышевского будет просить об освобождении его сына от взноса платы за обучение в университете, ссылаясь на свою недостаточность, его враги в консистории устроят следствие, итогом которого станет получение желанного отцом подтверждения, где весь доход будет исчислен в 300 рублей, а расходы на содержание сына в столице определены в 240, что свидетельствует о невозможности саратовского протоиерея вносить ежегодные 40 рублей в университетскую казну (стр. 122−124). Но, как сообщает уже в следующей главе, трактующей об университетских годах Чернышевского и охватывающей синхронный предшествующей период, из дома Николаю Гавриловичу отсылались суммы, существенно превосходившие показанные протоиереем (стр. 157), что, видимо, и давало доносчикам надежду на успех своего предприятия.

И университетская, и ранняя журналистская деятельность Чернышевского демонстрирует сохраняющаяся для этого времени значимость связей по «землячеству»: примечательно, что уже для следующего поколения эти традиционные социальные связи не будут играть такой большой роли при карьерном продвижении. Впрочем, поддержка отца и обязательства перед ним со стороны сына сыграют и свою ограничивающую роль — если сам Чернышевский после окончания университета стремился остаться в Петербурге и вполне удачно нашел себе место преподавательской службы, то — как подробно показывает Демченко — он одновременно никак не решается признаться в этом выборе перед родными и пытается, когда поданное им прошение о месте гимназического учителя в Саратове пойдет в ход, фактически добиться его отклонения, заявляя повышенные требования к попечителю округа: зачисление его в должность без испытаний, оплата проезда к месту службы — и, к своему удивлению и огорчению, внезапно получит их полное удовлетворение.

В изучение ранней журнальной деятельности Чернышевского Демченко внес, вслед за предшествующими поколениями исследователей, большой вклад, выявив целый ряд ранее неизвестных публикаций и обозначив направления дальнейшего поиска, но, что еще гораздо важнее, продемонстрировал первоначальную журналистскую стратегию Чернышевского в Петербурге, по возвращению его из Саратова. Он одновременно публикуется и в «Отечественных записках», и в «Современнике», и в «Санкт-Петербургских ведомостях», «Моде», используя все возможности для журнальной работы — и лишь тогда, когда его присутствие окажется весьма плотным в прямо конкурирующих друг с другом «Отечественных записках» и «Современнике», Краевский поставит его перед необходимостью определиться (стр. 363−369). При этом в рамках еще сохраняющих вплоть до 1860-х — 1870-х гг. моделей поведения Чернышевский будет юридически оставаться на службе и после отказа от преподавания и своего окончательного перехода в «Современник»: через знакомого петербургского вице-губернатора Муравьева он будет причислен к губернскому правлению — и лишь на исходе 1858 г., когда Муравьев будет переведен из Петербурга и на его место, как писал сам Чернышевский, «поступил новый вице-губернатор, не знакомый мне, разумеется, нельзя стало мне числиться на службе, не неся никаких занятий по ней, и я вышел в отставку» в феврале 1859 г. с чином титулярного советника (стр. 336−337).

К сожалению, во второй части первого тома практически исчезает собственно биография — даже рождению детей посвящено лишь несколько строк, да и то в связи с редакционными хлопотами и в контексте переживаний Чернышевского из-за романа Ольги Сократовны, сказывающихся на продуктивности его работы — и это при том, что именно в этот момент Чернышевский пишет Некрасову развернутое исповедальное письмо о своих переживаниях за жизнь жены, осложнениях при родах и т. д. Парадоксальным образом его биограф оказывается гораздо более замкнут и закрыт в плане проникновения в личную жизнь персонажа, чем сам Чернышевский — впрочем, это касается отнюдь не только переживаний семейного, интимного плана — в отличие от первой части, где внимание автора время от времени останавливается на материальных обстоятельствах жизни, обсуждении доходов и расходов семейства, жизни в Петербурге (хотя и там такого рода деталям отведено весьма небольшое внимание — так, совершенно вне внимания остается, где и как Чернышевский жил в Петербурге во времена своего студенчества и последующего недолгого учительства перед отъездом в Самару), во второй части биографии Чернышевский оказывается совершенно бесплотен — даже в рамках описания редакционных трудов вне всякого внимания остается и устройство редакции, и вопросы оплаты его трудов, и как была устроена повседневная работа Чернышевского, зимнее и летнее времяпрепровождение, степень участия в финансовой стороне журнала, динамика подписки и проч.

Все это, конечно, можно счесть рассмотренным в других работах — начиная с исследований Евгеньева-Максимова и вплоть до целой серии работ из числа «Чернышевский в Петербурге», однако, поскольку речь идет именно о биографии, то читатель обнаруживает себя потерявшим не только «житейскую» сторону биографии, но и теряющим последовательность интеллектуальной жизни персонажа через раздробление изложения на конкретные предметы полемики. Понятно, что есть не только свое удобство, но и своя неизбежность трактовать различные интеллектуальные сюжеты в обособленности — но не меньшая потребность возникает и в сведении их затем в единство, поскольку «биография» предполагает, что все это повествование есть рассказ об одном конкретном лице, проживающем свою жизнь в некой цельности.

Но если биографическая целостность страдает именно при описании наиболее напряженных и интеллектуально насыщенных лет жизни Чернышевского, то огромным приобретением становится систематическое описание разнообразных сюжетов из истории русской журналистики, в частности, тонкий анализ своеобразной стратегии Чернышевского в отношении славянофильской «Русской беседы» в 1856—1857 гг. (ч. 2, §§ 13−14) или история конкуренции «Современника» с «Отечественными записками» по изданию в качестве приложений к журналам исторических библиотек, отвечая на возросший интерес публики к подобным сюжетам с одновременным охлаждением к беллетристике.

Всякая большая — не по объему, но по значению — книга отражает своего автора, не являясь снимком, но неким неизбежно выразительным его сколком. Так и биография Чернышевского — по своему устройству, композиции, даже ритму речи — передает часть тех черт, о которых вспоминают знавшие Адольфа Андреевича лично: и его глубокую увлеченность предметом своих исследований, и аскетизм, и несовременность, и неизменное помещение себя в традицию, как продолжателя труда своих учителей, и того, кто должен научить следующих. Его книга совершенно свободна от лирики, авторский голос — не в прямом высказывании, а в расположении деталей, цитировании, акценте на одном и быстром касании других сюжетов — он в интонировании, сложном искусстве не говорить громко, давать все пространство тому, о чем идет речь, помещая себя в тень, в искусстве, производном от любви к предмету, и тогда дающемся легко и становящемся авторским.